Коррида - Зевако Мишель. Страница 28

Я впервые встречусь с отцом, стоя во главе армии, и обращусь к нему со своим первым словом, сжимая в руках оружие. А когда я одержу над ним победу, когда я унижу, повергну его, – вот тогда я велю ему признать меня официально своим наследником. Вот что мне предлагают, господин де Пардальян.

– И вы согласились?

– Шевалье, вы – тот человек, кого я уважаю больше всех на свете. Я почитаю вас за старшего брата, которого люблю и которым восхищаюсь. Я не хочу ничего скрывать от вас. Вы отнеслись ко мне с таким доверием, что вам следует познакомиться со мной получше, а потому знайте: я повел себя не лучшим образом и подумывал о том, чтобы согласиться.

– Ну, корона – такая вещь, что ее можно и принять, – проговорил Пардальян с понимающей улыбкой. – Ее можно поднять из лужи крови и из грязи, толпа все равно всегда готова пресмыкаться перед тем, кто ее носит.

– Я понимаю вас. Как бы то ни было, но беседу со мной провели так искусно, что разум, да простит меня Господь, по-видимому, покинул меня; я словно опьянел, опьянел от гордости и честолюбия. Я уже почти согласился. К моему счастью, в этот самый момент принцесса сделала мне последнее предложение, или, вернее, поставила мне последнее условие.

– Что же это за условие? – поинтересовался Пардальян, уже догадывавшийся, о чем пойдет речь.

– Принцесса предложила разделить со мной мое состояние, мою славу, мои победы (ибо она рассчитывает на все это), став моей женой.

– Ого! И вы хотите, чтобы я вам сочувствовал? – усмехнулся Пардальян. – Вам предлагают состояние, трон, славу, великие военные победы, быть может – кто знает? – восстановление империи Карла Великого, да вдобавок, словно всего этого недостаточно, сюда же прибавляют и руку, и сердце красивейшей из женщин, а вы еще жалуетесь! Надеюсь, вы не совершили неслыханного безумия, отказавшись от таких заманчивых предложений?

– Не смейтесь надо мной, шевалье, именно это последнее предложение и спасло меня. Я подумал о своей маленькой Жиральде, ведь она всем сердцем полюбила меня еще в то время, когда я был бедным тореадором. Я понял, что ее жизни может угрожать опасность. Я понял, что она непременно станет первой жертвой моей подлости и что для того, чтобы взойти по ступеням трона, мне придется переступить через мертвое тело невинной влюбленной, принесенной в жертву. И, клянусь вам, мне стало очень стыдно.

«Любовь, любовь! – подумал Пардальян. – Пусть теперь кто-нибудь попробует отрицать твое всемогущество!»

А вслух он насмешливо сказал:

– Стало быть, вы совершили это безумство, вы отказались от предложений Фаусты?

– Я не успел отказаться.

– Ну, тогда еще не все потеряно, – продолжал Пардальян еще более насмешливо.

– Принцесса не дала мне договорить. Она потребовала, чтобы я отложил свой ответ до послезавтра.

– Зачем такая отсрочка? – насторожился Пардальян.

– Она уверяет, что завтра произойдут события, которые повлияют на мое решение.

– Вот оно что! И какие же это события?

– Принцесса не захотела вдаваться в какие-либо подробности.

Заметим, что дон Сезар обошел молчанием все, что касалось обещанного ему Фаустой покушения на его жизнь. Означало ли это, что он ей не поверил? Напротив, все склоняло его к мысли, что она сказала правду. Однако Фауста говорила о целой снаряженной армии, она говорила о бунте, о настоящем сражении, а в этом Тореро очень сомневался, полагая, что принцесса изрядно преувеличила. Если бы он знал Фаусту получше, подобное предположение не пришло бы ему в голову и, возможно, он обо всем сообщил бы Пардальяну. Но нет, юноша решил, что речь идет о заурядной попытке убийства, и счел бы себя опозоренным, если бы из-за такой малости стал просить кого-то о помощи. Позже ему пришлось горько раскаяться в таком ложном понимании чести.

Шевалье, со своей стороны, пытался сам добраться до истины, чувствуя, что молодой человек чего-то недоговаривает. Ему оказалось несложно догадаться о сути дела – ведь он слышал, как принцесса призывала заговорщиков отправиться на корриду, чтобы спасти принца, которому угрожает гибель. Из этого он сделал про себя заключение: «Да, он по-настоящему храбр. Он знает, что подвергнется нападению, но ничего не говорит мне. Он из той породы храбрецов, что никогда не зовут на помощь и рассчитывают только на себя. По счастью, мне все известно, и я тоже буду на корриде».

Вслух же он только сказал:

– Вот я и говорю – не все еще потеряно. Послезавтра вы сможете сообщить принцессе, что согласны стать ее счастливым супругом.

– Ни послезавтра, ни вообще никогда этого не произойдет, – отрезал дон Сезар. – Надеюсь, я вообще ее больше не увижу. По крайней мере, я не предприму ничего, чтобы встретиться с ней. Я совершенно твердо убежден: никакой я не сын короля и у меня нет никаких прав наследовать престол, меня попросту обманывают и вынуждают совершить бесчестный поступок. Но даже если я вдруг и являюсь сыном короля, даже если я и имею право на этот трон, мое решение бесповоротно: я – Тореро, Тореро я и останусь. Я уже сказал вам: для того чтобы я согласился, нужно было бы, чтобы король захотел добровольно признать меня. На сей счет я абсолютно спокоен.

Что же касается союза с госпожой Фаустой (заметьте, прошу вас, – я не произношу слова «любовь»; она и сама потрудилась предупредить меня о том, что между нами не может идти речь о любви), то у меня есть любовь моей Жиральды, и этого мне достаточно.

Глаза Пардальяна сверкали от радости. Он чувствовал, что его собеседник вполне искренен и настроен весьма решительно. Однако шевалье сделал еще одну, последнюю попытку испытать дона Сезара.

– Ба! – воскликнул он. – Подумайте хорошенько. Корона – это все-таки корона. Я еще не встречал смертного, у которого хватило бы благородства и твердости характера, дабы отказаться от нее.

– Отлично! – с улыбкой откликнулся Тореро. – Значит, я и стану этой редкой пташкой. Клянусь вам, шевалье, и прошу вас не оскорблять меня своим недоверием: все будет так, как я решил, – я останусь Тореро и буду счастливым мужем Жиральды. Не добавляйте ни слова, вам не удастся переубедить меня. Лучше позвольте мне попросить вас об услуге.