Япония, японцы и японоведы - Латышев Игорь. Страница 24

Кстати сказать, при Губере дирекции института удалось заполучить в Армянском переулке Москвы большее по площади и вполне респектабельное здание - старомодный особняк с колоннами, построенный в начале XVIII века богатыми армянскими купцами братьями Лазаревыми. В его помещениях в прошлом не раз размещались учебные заведения как до Октябрьской революции, так и после. В середине 50-х годов, когда Институт востоковедения АН СССР переехал в Армянский переулок, просторных помещений этого особняка оказалось вполне достаточно для размещения в них и библиотеки, и всех научных отделов, и различных административных подразделений, включая редакционно-издательский отдел, для которого была отведена довольно удобная комната. Переезд института в Армянский переулок ускорило, вероятно, и то обстоятельство, что прежнее здание на Кропоткинской улице (ныне Пречистенка) по настоянию московской литературной общественности стал столичным музеем А. С. Пушкина.

Есть основания полагать, что после критики работы Института востоковедения АН СССР с трибуны XX съезда КПСС появилась в руководящих верхах страны и еще одна проблема: как заменить директора Института А. А. Губера. В то время в партийных организациях союзных республик высвобождалось много руководящих кадров, т.к. Хрущев стремился поставить во главе этих республик более молодых и более послушных ему людей. Учитывая, однако, особенности национального склада партийных боссов в этих республиках, он действовал там более осмотрительно, чем по отношению к местной партийной номенклатуре в российских областях. Обиды, нанесенные тому или иному руководителю республики, могли плохо сказаться на настроениях всей местной элиты. При таких обстоятельствах наилучшей формой их смещения со своих постов становились их отзывы в Москву с назначением на какие-то высокие, престижные руководящие посты.

Именно так случилось, по-видимому, и с нашим институтом в 1956 году. Неожиданно по указанию свыше Президиум АН СССР издал постановление, в соответствии с которым работа Института востоковедения была охарактеризована как неудовлетворительная. В постановлении указывалось, что по этой причине директор Института А. А. Губер освобождается от занимаемой должности, а на его место для поднятия работы института на новый, более высокий уровень назначается бывший первый секретарь ЦК КП Таджикистана Б. Г. Гафуров, который был известен как автор ряда научных работ по таджикской истории и имел ученую степень доктора наук и прочие престижные академические звания. Какими бы затаенными соображениями своей кадровой политики ни руководствовался в то время Н. С. Хрущев, формально все выглядело благопристойно: переезд Б. Г. Гафурова в Москву на высокий академический пост с сохранением за ним членства в ЦК КПСС не ронял его престижа в глазах своих земляков, хотя, конечно, рассматривать пост директора академического института более престижным, чем пост первого секретаря в союзной республике, навряд ли кому-либо приходило в голову.

Особая значимость назначения Гафурова на пост директора Института востоковедения АН СССР подчеркивалась рядом важных решений Президиума АН СССР, сопутствовавших появлению Гафурова в институте. В частности, в дополнение к своему прежнему кадровому составу институт получал еще более 150 штатных единиц и становился таким образом самым крупным из всех академических гуманитарных институтов. И более того, при институте создавалось специальное издательство - самостоятельная "Редакция восточной литературы" при издательстве "Наука" АН СССР, со своим отдельным бюджетом, с обособленным от других редакций помещением, со своим новым штатом. Более того, параллельно началось издание нового журнала "Азия и Африка сегодня". Предусматривались для новых сотрудников и льготы бытового порядка: прописку в Москве получал целый ряд прежних советников Гафурова, прибывших с ним из Таджикистана. Для советской востоковедной науки все эти решения, отражавшие волю директивных инстанций, стали эпохальным достижением. С приходом Б. Г. Гафурова в институт открылась новая страница в истории этого академического учреждения.

Первые месяцы пребывания Гафурова на посту директора института были ознаменованы организационной неразберихой, сменой руководителей отделов и приливом в институт большого числа новых сотрудников, квалификация которых в ряде случаев оставляла желать лучшего. Получив в свое распоряжение полторы сотни дополнительных штатных единиц, Гафуров торопился принять в институт далеко не всегда наилучшие кадры - здесь, видимо, сказались его неопытность и стремление полагаться на советы своего ближайшего окружения, которое руководствовалось, по-видимому, не столько научными соображениями, сколько субъективными, личными симпатиями и антипатиями.

Параллельно начались персональные беседы Гафурова с каждым из сотрудников института, в ходе которых новый директор принимал решения о дальнейшей пригодности и непригодности тех или иных сотрудников, а также о назначении их на те или иные должности. Именно тогда выяснилось, что, несмотря на свой внешне непроницаемый, насупленный вид, Гафуров был человеком мягким и жалостливым, а потому почти никто из прежнего кадрового состава института не был отчислен в итоге подобных персональных бесед.

Где-то в конце 1956 - начале 1957 года дошла очередь и до меня. В личной беседе с Гафуровым я стал довольно настойчиво просить его об освобождении меня от исполнения обязанностей заведующего редакционно-издательским отделом и о переводе на работу научным сотрудником в отдел Японии. Кстати сказать, с подобной же просьбой я обращался не раз и к прежнему директору А. А. Губеру, и всякий раз он с приятной улыбкой "по-дружески" просил меня "повременить", ссылаясь либо на сложности, возникшие со сдачей рукописей в издательство, либо на недружественное отношение ко мне руководства отдела Японии. Поэтому в личной беседе с Гафуровым я решил проявить максимум упорства в своем стремлении целиком сосредоточиться на японоведческой работе. Кто знает, что помогло мне в этой беседе: заметный поворот, происшедший незадолго до того в советско-японских отношениях, или же моя искренняя мольба о переводе на творческую работу. Как выяснилось в ходе беседы, Гафуров уже располагал определенной информацией обо мне. Выслушав меня с непроницаемым взглядом, он затем сухо сказал:

- Мария Ивановна Лукьянова высказывалась против включения вас в число сотрудников японского отдела. Она сказала, что вы недисциплинированный человек. К тому же, по ее мнению, у вас слишком большое самомнение и вы неуважительно относитесь к коллегам, которые старше вас по возрасту и званиям.

Далее, однако, когда я было уже приуныл, Гафуров изменил тон и неожиданно сказал:

- Но я все-таки поддерживаю вашу просьбу в надежде, что вы учтете критику в ваш адрес. Будете теперь работать в отделе Японии.

Так по прошествии четырех лет пребывания в институте я, наконец-то, обрел возможность заниматься только своим любимым делом - изучением современной Японии, не отвлекаясь на организационные и редакционные дела. При этом меня нисколько не страшило недружественное отношение ко мне руководства отдела: в конце концов мое положение в институте определялось прежде всего качеством моих рукописей и публикаций, а оно зависело только от меня самого. С приходом в отдел Японии я с удвоенной энергией занялся написанием внесенной ранее в мою планкарту рукописи "Конституционный вопрос в послевоенной Японии" и работал над ней с увлечением.

Большие перемены в жизни Института востоковедения АН СССР совпали по времени с переломом в развитии советско-японских отношений. Если после вступления в силу Сан-Францисского мирного договора и окончания американской оккупации Японии отношения двух наших стран находились на предельно низком уровне, практически близком к нулю, то в 1956 году после длительных двусторонних переговоров дипломатов обеих стран в Лондоне и в Москве и приезда в Москву премьер-министра Японии Хатоямы Итиро положение резко изменилось. Переговоры Хатоямы с Хрущевым привели к нормализации советско-японских отношений. В Совместной декларации о нормализации отношений СССР и Японии, подписанной 19 октября 1956 года в Москве советскими и японскими руководителями, четко указывалось, что "состояние войны между СССР и Японией прекращается со дня вступления в силу настоящей декларации и между ними восстанавливаются мир и добрососедские отношения"6. С этого момента в Японии и в СССР возобновилась нормальная работа посольских учреждений, стали налаживаться экономические, культурные и общественные контакты двух стран. Такой поворот в развитии советско-японских отношений способствовал повышению значимости научных исследований, посвященных современной жизни Японии, ее экономике и внешней политике. Поэтому и моя работа по проблемам японской внутриполитической жизни приобрела большую актуальность, чем в предшествующие годы.