Горящая земля - Корнуэлл Бернард. Страница 5

– Мы слышали, что причалили две сотни кораблей, – ответил я, – поэтому у них должно быть по меньшей мере пять тысяч бойцов. Возможно, с Харальдом отправились две тысячи.

– Всего две тысячи? – резко спросил епископ.

– Это зависит от того, сколько у них лошадей, – объяснил я. – В набег отправятся только всадники, остальные будут охранять корабли.

– Все равно это языческая орда, – сердито сказал епископ и прикоснулся к кресту у себя на шее. – Наш господин король решил сокрушить их у Эскенгама.

– У Эскенгама!

– А почему бы нет? – Епископ ощетинился, услышав мой тон.

Я засмеялся, и это заставило Эркенвальда содрогнуться.

– В этом нет ничего забавного, – колко сказал он.

Но все-таки это было забавным. Альфред, а может, Этельред послал армию Уэссекса в Кент, разместил ее на лесистой возвышенности между войсками Хэстена и Харальда, а потом ничего не сделал. Теперь, похоже, Альфред, а может, его шурин, решил отступить к Эскенгаму, бургу в центре Уэссекса – наверное, в надежде, что Харальд атакует и будет побежден благодаря стенам бурга. То была жалкая затея. Харальд был волком, Уэссекс – стадом овец, а армия Альфреда – собакой, призванной защищать овец; но Альфред посадил собаку на цепь, надеясь, что волк придет и будет укушен.

Тем временем волк бегал на свободе среди овечьего стада.

– И наш господин король, – надменно продолжал Эркенвальд, – требует, чтобы ты и часть твоего отряда присоединились к нему. Но только если я уверюсь, что Хэстен не нападет на Лунден во время твоего отсутствия.

– Он не нападет, – сказал я и почувствовал прилив восторга.

Альфред наконец-то позвал меня на помощь, значит, собаке дали острые зубы.

– Хэстен боится, что мы убьем заложников? – спросил епископ.

– Хэстену глубоко плевать на заложников, – сказал я. – Тот, кого он называет своим сыном, – какой-то крестьянский мальчик, которого заставили облачиться в богатые одежды.

– Тогда почему ты его принял? – негодующе вопросил епископ.

– А что мне оставалось делать? Напасть на главный лагерь Хэстена, чтобы найти его щенков?

– Итак, Хэстен нас дурачит?

– Конечно, он нас дурачит, но он не нападет на Лунден, пока Харальд не победит Альфреда.

– Хотел бы я, чтобы мы могли быть в этом уверены.

– Хэстен – осторожный человек, – сказал я. – Он сражается, когда уверен в победе, в противном случае он ждет.

Эркенвальд кивнул.

– Тогда забери завтра людей на юг, – приказал он и пошел прочь, вслед за своими семенящими священниками.

Теперь я оглядываюсь на те далекие годы и понимаю, что мы с епископом Эркенвальдом хорошо управляли Лунденом. Епископ не нравился мне, и нам жаль было времени, проведенного в обществе друг друга, но он никогда не вмешивался в дела моего гарнизона, а я не вмешивался в дела его правления. Другой мог бы спросить, сколько человек я собираюсь взять с собой на юг или сколько человек останутся охранять город, но Эркенвальд верил, что я приму правильное решение. И все равно я считаю, что он был пронырой.

– Сколько людей с тобой поедет? – спросила меня той ночью Гизела.

Это было в нашем доме, доме римского торговца, построенном на северном берегу Темеза. От реки часто воняло, но мы привыкли к этому и жили счастливо. У нас имелись рабы, слуги и стража, няньки и повара. И у нас с Гизелой было трое детей. Утреду, старшему, должно быть, исполнилось тогда лет десять. У него была сестра Сиорра, а младшему, Осберту, сравнялось всего два года, и он отличался неутолимой любознательностью.

Утреда назвали в мою честь, как меня самого назвали в честь отца, а моего отца – в честь его отца. Но этот последний из Утредов раздражал меня, потому что был бледным нервным ребенком, цепляющимся за материнскую юбку.

– Я возьму триста человек, – ответил я Гизеле.

– Всего-то?

– У Альфреда достаточно людей, а я должен оставить тут гарнизон.

Гизела вздрогнула.

Она снова была беременна и вскоре могла разродиться. При виде моего обеспокоенного лица она улыбнулась и успокаивающе проговорила:

– Я выплевываю детей, как косточки. Сколько времени уйдет на то, чтобы убить людей Харальда?

– Месяц… – предположил я.

– К тому времени я уже рожу, – сказала она, и я прикоснулся к амулету в виде молота Тора, висящему у меня на шее.

Гизела снова успокаивающе улыбнулась.

– С родами мне везет.

Это было правдой. Ее роды проходили довольно легко, и все три наших ребенка выжили.

– Ты вернешься и найдешь нового плачущего младенца, – сказала Гизела, – и это будет раздражать тебя.

Я быстро улыбнулся и ответил, что так оно и будет, после чего вышел на террасу, раздвинув кожаные занавеси.

Было темно. На дальнем берегу реки светилось несколько огней – там, где крепость охраняла мост, – и в воде отражалось дрожащее пламя. На востоке в прорехе между облаками появилась розовая полоска. Река бурлила, прорываясь под узкой аркой моста, но больше ничто не нарушало тишины в городе. Время от времени лаяли собаки, с кухни порой доносился смех.

«Сеолфервулф», пришвартованный в доке рядом с домом, поскрипывал под легким ветерком. Я бросил взгляд на берег ниже по течению, туда, где поставил на окраине города небольшую башню из дуба. На этой башне люди день и ночь вели наблюдение, высматривая увенчанные головами чудовищ суда, которые могли явиться, чтобы атаковать лунденские пристани. Но на вершине башни не пылал предупреждающий огонь. Все было спокойно.

Датчане были в Уэссексе, но Лунден отдыхал.

– Когда все закончится, – сказала Гизела из дверного проема, – может, нам стоит отправиться на север…

– Да, – ответил я.

Потом повернулся и посмотрел на ее красивое узкое лицо и темные глаза. Гизела была датчанкой и, как и я, устала от уэссекского христианства. Человек должен иметь богов, и, может быть, есть какой-то смысл и в вере в единственного Бога, но зачем выбирать такого, который слишком любит бич и шпоры? Христианский Бог не был нашим богом, однако нам приходилось жить среди народа, боявшегося его и осуждавшего нас за то, что мы поклоняемся другому божеству. Однако я принес Альфреду клятву верности, поэтому оставался там, где он требовал.

– Он не может долго прожить, – сказал я.

– А когда он умрет, ты будешь свободен?

– Больше я никому не давал клятв, – ответил я, и ответил честно.

По правде говоря, я дал еще одну клятву, и она могла меня разыскать, но той ночью мои мысли блуждали так далеко от нее, что я верил: мой ответ Гизеле правдив.

– А когда он умрет?

– Мы отправимся на север, – сказал я.

На север, обратно к моему отчему дому рядом с морем Нортумбрии, к дому, который узурпировал мой дядя. На север, к Беббанбургу, на север, к землям, где язычники могут жить без того, чтобы к ним непрерывно приставали с распятым христианским Богом. Мы отправимся домой. Я служил Альфреду достаточно долго, но я хотел вернуться.

– Обещаю, – сказал я Гизеле, – клянусь, что мы отправимся домой.

Боги засмеялись.

Мы пересекли мост на рассвете – три сотни воинов и полторы сотни мальчиков, которым полагалось заботиться о лошадях и нести запасное оружие. Копыта громко стучали по импровизированному настилу, когда мы ехали в сторону дымов, говорящих о том, что в Уэссексе орудуют грабители.

Мы пересекли широкое болото, где во время прилива среди тонкой травы темнели лужи речной воды, и взобрались на покатые холмы за болотом.

Я оставил большинство людей гарнизона в Лундене, взяв только личные войска, воинов, давших мне клятву верности, бойцов, которым доверял свою жизнь. Из таких человек я оставил в Лундене лишь шесть, чтобы они охраняли мой дом. Ими командовал Сердик – он был моим боевым товарищем много лет и чуть не плакал, умоляя взять его с собой.

– Ты должен охранять Гизелу и мою семью, – сказал я ему.

Поэтому Сердик остался, а мы поехали на запад по тропе, истоптанной овцами и рогатым скотом, которых гнали в Лунден на убой.