Плутония. Земля Санникова - Обручев Владимир Афанасьевич. Страница 31

После переполненной людьми и закопченной землянки Амнундака путешественники свободно вздохнули в своей, просторной и чистой, и им захотелось посидеть еще у огня и выкурить трубку перед сном. Расположившись, они подозвали девушек и усадили их рядом. Немногие слова, которые они успели выучить, не позволяли вести оживленный разговор, и приходилось больше прибегать к жестам и мимике. Прежде всего каждый осведомился, как зовут его избранницу; у Горюнова оказалась Мату, у Костякова – Папу, у Горохова – Раку, а у Ордина первая Анну и вторая тоже Анну.

– Вот те раз! – воскликнул Ордин в смущении. – Навязали двух девушек да еще с одним и тем же именем! Как же я буду звать их, чтобы обе не откликались сразу?

– Зовите их Анну-первая и Анну-вторая, – придумал Горохов.

– Как же это будет по-ихнему?

– Анну-эннен и Анну-нгирэк, – ответил Горохов.

И обе Анну закивали головой в знак согласия.

– Но это очень длинно, нельзя ли сократить? Я буду звать ее Аннуэн, – Ордин указал на первую, которая кивнула головой, – и Аннуир. – Он взял вторую за руку, и та также выразила согласие.

– Вы можете звать их просто первая и вторая, они поймут, – заметил Горюнов.

– Зачем же, Анну – красивое имя, а нгирэк иной раз не выговоришь, не споткнувшись.

Горохов перевел эти слова, и женщины были польщены тем, что Ордин нашел их имя красивым. Они чутко прислушивались к русским словам, и видно было, что они уже кое-что понимали, о другом догадывались. «Через неделю-другую при постоянном общении взаимное понимание будет достигнуто», – так подумал каждый из русских.

Наговорившись, стали распределять спальные места: навес против входа, более широкий, чем боковые, был разделен продольной низкой перегородкой из вбитых в землю кольев на две части – здесь поместились все мужчины; навесы слева и справа завесили шкурами и предоставили женщинам. Крот и Белуха, перекочевавшие с хозяевами, свернулись у входа. Женщины подбросили дров в огонь, и все разошлись по своим местам.

В землянке воцарилась тишина.

Битва с вампу

Рано утром путешественники были разбужены сильным шумом, который подняли онкилоны. Аннуир встревожилась, подошла к входу, высунула голову наружу, прислушалась и потом закричала жалобным голосом:

– Вампу напали ночью на жилище моего рода! Вождь объявил поход на них!

– Ну, товарищи, делать нечего! Надо одеваться: без нас поход, конечно, не обойдется, – заявил Горюнов, хватаясь за одежду.

– Прямо с помолвки на войну!.. – смеялся Костяков. – Папу, неси мне щит и шлем, достань мою кольчугу и не забудь копье и меч булатный мой! Я еду на войну, как рыцарь молодой.

Папу, конечно, ничего не поняла из этой тирады и смотрела, полусонная, на своего суженого в недоумении. Но, заметив, что он смеется, расхохоталась и спросила, коверкая русские слова:

– Огне жигать, кушай варить?

– Совершенно верно! – рассмеялся Ордин, высовываясь из-под одеяла. – Она отлично понимает, что перед походом надо хорошо поесть… Аннуэн, Аннуир! Огонь, мясо, молоко!

Аннуир сидела у порога и плакала, закрыв лицо руками. Услышав голос Ордина, она встрепенулась и, сообразив, в чем дело, начала разгребать золу погасшего за ночь костра, добывая горячие угольки; остальные женщины тоже повылезали из постелей, надели прежде всего свои пояски стыдливости и стали помогать ей разводить огонь.

Огонь уже пылал, и мясо на палочках жарилось; путешественники оканчивали свой туалет, когда в землянку вошел Амнундак, поздоровался и, присев к огню, сказал:

– Белые люди, первая беда уже постигла наш народ! Этой ночью вампу напали на наше самое далекое жилище, перебили стариков и пастухов, унесли детей, угнали оленей.

Аннуир, услышав эти слова, принялась выть. Она была из этого стойбища, и вампу убили ее родителей, увели братьев и сестер.

– Кто же принес эту весть так скоро? – спросил Горюнов.

– Военный барабан. Один из пастухов остался жив и подал нам весть. Я объявил поход на вампу. Все воины здесь, и мы жестоко накажем вампу. Воины очень хотят, чтобы владеющие громами и молниями пошли с нами наказать наших врагов.

– Ну конечно, мы все пойдем с вами! – поспешил согласиться Горюнов. – Вот только позавтракаем наскоро.

Амнундак поднялся, очень обрадованный, и, уходя, сказал:

– Я сейчас скажу воинам, что белые люди согласились, – они будут рады!

Через несколько минут эта весть была передана онкилонам, и поляна огласилась громкими криками радости. Женщины также, видимо, были довольны. Аннуир перестала плакать и, вытирая глаза руками, сказала Ордину:

– Я пойду с тобой в поход.

Пока жарилось мясо, путешественники почистили ружья, наполнили патронташи, собрали дорожные вещи в котомки – поход мог продолжиться несколько дней. Женщины с величайшим вниманием следили за всеми их действиями, и вследствие этого несколько палочек с мясом пригорели, за что Раку немедленно получила выговор от Горохова.

Наконец все было готово, завтрак съеден, в котомки положен запас лепешек, жареного мяса, и путешественники вышли из землянки. Их охватил густой туман, нависший, как всегда, над котловиной. Сквозь туман тускло видны были огни костров и двигавшиеся взад и вперед фигуры. Издалека доносились глухие удары барабана, продолжавшие сообщать подробности разразившегося несчастья. Амнундак стоял уже в полном вооружении у входа в свое жилище и, увидев, что белые люди готовы, махнул рукой. Немедленно загремел стоявший поблизости барабан, возвещая выступление и передавая это известие соседним стойбищам. У костров люди засуетились и стали строиться по родам в колонны; впереди воины, сзади женщины с ношей и подростки, возвращающиеся на свои стойбища. Женщины рода Амнундака, конечно, оставались дома; все они с детьми вышли из землянки посмотреть, может быть в последний раз, на своих мужей и сыновей. Прощание было очень короткое; женщины не плакали, а, обняв мужчину, терлись щекой о его щеку, что заменяло у них поцелуи. Под грохот барабана колонна тронулась в путь во главе с Амнундаком и белыми людьми, сопровождаемыми обеими собаками, которые могли быть очень полезны при выслеживании вампу. Шли скорым шагом прямо к ограбленному стойбищу, до которого было километров двадцать пять. Леса сменяли поляны, и время от времени партия женщин, попрощавшись со своими, отделялась от колонны, чтобы свернуть к своему жилищу. Туман постепенно рассеивался, проглядывало солнце и начинало припекать.

Задолго до полудня дошли до стойбища, представлявшего печальное зрелище. Землянка, подожженная вампу, выгорела внутри и обрушилась; из кучи побуревшего дерна местами шел дым и вырывались языки пламени; слышен был запах горелой кожи и шерсти. Трава на поляне была истоптана, местами залита кровью. В нескольких местах лежали трупы стариков и старух, которых вампу не пожелали унести с собой, но отрубили им головы в качестве трофеев. Валялись сломанные копья, стрелы, клочья изорванной одежды и щепки от поломанной утвари.

Женщины рода этого стойбища, увидев картину разрушения, огласили поляну воплями – у них были похищены дети, убиты близкие. Воины молчали, но по их мрачным лицам и сверкающим глазам видно было, что они будут мстить беспощадно. Амнундак велел сделать короткий привал для отдыха. Из леса появился уцелевший пастух оленей с перевязанной головой и рассказал подробности нападения.

Вампу, очевидно узнавшие, что на стойбище нет большей части мужчин, ушедших на праздник, около полуночи, окружив поляну, неожиданно напали на пастухов: двух убили дубинками, третьего только оглушили. Когда он очнулся, все было кончено: землянка пылала, олени угнаны, на поляне остались только трупы. Утром пастух выследил, в каком направлении ушли грабители. Он спасся потому, что стоял возле кустов и упал в чащу, – в темноте и тумане вампу не нашли его.

Оставив женщин пострадавшего рода на пепелище, колонна двинулась снова вперед, теперь на северо-восток, по следу дикарей и оленей. Собаки были пущены вперед, что позволило двигаться быстро, так как засада дикарей не могла быть пропущена умными животными. Теперь, не имея женщин с ношей в хвосте, воины шли еще быстрее, время от времени бегом; слышен был только легкий топот мягкой обуви и дыхание людей. Так прошло еще часа два, когда собаки остановились в виду большого тополя на краю открывшейся поляны и стали лаять, подняв головы.