В дебрях Центральной Азии (записки кладоискателя) - Обручев Владимир Афанасьевич. Страница 16

Но и нам вылезть обратно через отвесную шахточку было невозможно: веревку, которая помогла нам спуститься, мы наверху не оставили, не думая, что она понадобится на обратный путь. И теперь приходилось выйти по нижней штольне прямо к караулу. Жерди, которыми был закрыт выход, не представляли препятствия; они были только прислонены и перевязаны веревкой, которую легко было разрезать и проделать себе проход, отодвинув несколько жердей. Но дальше? Собаки у юрт обязательно почуют нас и поднимут тревогу.

Я изложил эти соображения Лобсыну и говорю: — Как нам быть? Неужели лезть назад наверх?

Он рассмеялся

— А черные разрисованные халаты у нас для чего взяты с собой? Чтобы испугать караульных. Наденем их, возьмем в руки свечи, только обернем их бумагой, чтобы не ярко светили и выйдем, опрокинув все жерди сразу, чтобы был большой шум. Караульные перепугаются и спрячутся в юрты, когда увидят, что из рудника два мертвеца выходят.

Я не сказал еще, как были разрисованы черные халаты. На них белой краской были нарисованы полные скелеты человека и при слабом свете свечей ночью люди, одетые в эти халаты, действительно могли показаться идущими скелетами. Лобсын заказал мне эти халаты будто бы для маскировки на празднике Цам, а в действительности мой сообразительный друг тогда уже придумал такой способ напугать суеверных монголов, чтобы пробраться в запрещенный рудник.

И вот мы, разложив добытый золотоносный кварц в два мешка, в каждом фунтов по двадцать, прикрепили их себе на спину, надели халаты и капюшоны (на которых были намазаны черепа), прошли по штольне к выходу и здесь обернули свечи зеленой прозрачной бумагой, которой, как оказалось, запасся Лобсын. Он теперь сказал мне:

— Выйдем из штольни немного погодя после того, как опрокинем жерди, чтобы караульные на лай собак и шум выскочили из юрт. А выйдя, запоем буддийскую молитву «ом-мани-пад-ме-хум» [27] и пойдем прямо на юрты, в одной руке свеча, в другой у тебя каелка, у меня молот, как будто мы восставшие рудокопы.

И так, сговорившись, мы подошли к жердевому щиту и, налегши вдвоем, легко опрокинули его наружу. Собаки уже ворчали, чуя нас, а тут бешено залаяли. В юртах раздались окрики — люди еще не спали, потом караульные выбежали. И тут мы рядом, как условились, выступили из глубины штольни в виде скелетов, слабо озаренных зеленым светом, протяжно завывая: «ом-мани-под-ме-хум».

Что тут за суматоха поднялась у юрт, трудно себе представить. Возгласы ужаса, визг детей, крики мужчин и женщин: «Мертвые рудокопы из горы выходят, убегайте скорее!» И все бросились бежать, не только взрослые и дети, но вслед за ними и собаки, коровы, бараны и козы, которые ночевали вблизи юрт. Все понеслись вниз по долине с визгом и криками, толкая и опрокидывая друг друга.

А мы, дойдя до первой юрты, в которой были накануне, положили там на видном месте ситец, который я принес с собой, в обмен на взятый у караульного гнилой. Потом мы полезли вверх по склону вдоль жилы, причем свечи помогли нам ориентироваться. Немного поднявшись, мы их потушили, халаты скинули и полезли уже в темноте, чтобы караульные, если остановились не так далеко для наблюдения, не могли проследить, куда исчезли мертвецы.

Взобрались мы, не торопясь, на гребень отрога и остановились передохнуть. С высоты видны были обе долины; в долине Алтын-гола, где стояли юрты, было темно и тихо, беглецы, очевидно, еще не вернулись. В долине, где была наша палатка, виднелся огонек, и при свете его можно было различить палатку, коней и мальчика у костра. Там все было благополучно.

— Ну и напугал ты бедных караульных своей выдумкой, Лобсын, — сказал я. — Мне просто совестно, люди досмерти перепуганы, будут ночевать где-то под открытым небом, и скот у них разбежится. Нехорошо вышло!

— Я не думал, что они такую суматоху устроят и убегут, — оправдывался мой калмык. — Я полагал, что выглянут только караульные, увидят мертвецов и спрячутся в юрты, начнут там молитвы читать. А мы бы повернули от рудника вверх по долине и, отойдя немного, потушили свечи, чтобы в темноте лезть на гору. И караульные, выглянувши из юрт, могли бы заметить, что мертвецы пошли вверх по речке и скрылись. Я же не виноват, что они так струсили! Ну, переночуют немного ниже, скот свой соберут и завтра вернутся.

— И пойдет теперь по всей Монголии рассказ, что в золотом руднике на Алтын-голе мертвые рудокопы воскресли и по ночам бродят, караул пугают! А князь вызовет к себе караульных и начнет допрашивать с пристрастием, в тюрьму посадит или сменит.

— Смене они будут только рады. Кому охота целый год в этом глухом месте сидеть на карауле. Ведь жалованья от князя они не получают, сидят по наряду и бездельничают.

— А что подумают они о ситце, который я положил в юрте?

— Пожалуй, напрасно оставил его. Они подумают, что положили его мертвецы и отдадут в монастырь ламам, побоятся оставить себе.

— Ну, попадет ситец бездельникам ламам, а не бедным аратам [28]! — сказал я.

— Неужели ты, Фома, считаешь всех лам бездельниками? — удивился Лобсын, очевидно обиженный моим восклицанием.

— А какую пользу монгольскому народу приносят ламы? Бормочут целые дни свои молитвы, зажигают лампады и курительные свечи перед статуями Будды и других богов. И так изо дня в день всю свою жизнь, прославляя Будду и перебирая свои четки вместо того, чтобы выполнять какую-нибудь работу, ну хотя бы разводить огороды при кумирнях, учить аратов косить траву на удобных сырых местах, в долинах вдоль речек и ключей! Ведь сколько у вас каждый год гибнет скота от бескормицы зимой, от джута [29].

— Конечно, не мало, а в иные годы очень много и всегда у самых бедных, у которых скот захудалый, — подтвердил Лобсын.

— И ламы могли бы учить аратов сенокошению, устраивать орошение, где возможно, чтобы трава росла пышнее, а для скота строить из хвороста, из земли загоны, укрытия от зимних холодов и пурги вместо того, чтобы распевать молитвы с утра до вечера, бормотать ом-мани-пад-ме-хум, в кумирнях и в своих фанзах.

— Ну, иные из них занимаются врачеванием, лечат бедных аратов, другие переписывают богослужебные книги для новых кумирен.

— От врачевания лам, я полагаю, больше вреда народу, чем пользы, даже если учесть только прокорм и деньги, которые они от больных получают. И врачуют только немногие, которые этому где-то подучились, а большинство занято только богослужением. Ты сообрази, ведь третья часть мужского населения у монголов в ламском сословии состоит и живет полностью за счет труда остальных двух третей! Зачем настроили столько монастырей и кумирен с десятками и сотнями лам? Какая польза народу от них?

— Развлечения, праздники народу с песнопениями и представлениями устраивают! — защищался Лобсын.

— Вот именно, праздники и представления всякие, чтобы привлечь аратов и выманить у них подаяния и пожертвования на обстановку кумирен, на украшение богов, на богослужебные книги и, главное, на себя, на свое пропитание. Ведь ламам тоже каждый день есть-пить нужно, а сами они ничего не вырабатывают.

Этот разговор как-то неожиданно возник у нас, когда мы поднялись по крутому склону долины и уселись передохнуть на гребне, с которого чуть видны были в сумраке ночи юрты караульных на дне одной долины и огонек у нашей палатки на дне другой поближе. Раньше мне как-то не приходилось поговорить с Лобсыном так откровенно и резко насчет буддизма [30] и ламского сословия, его существования за счет бедных монголов: я обыкновенно щадил его религиозные убеждения.

Отдохнув наверху, спустились потихоньку к своей палатке. У Очира чай был готов, мы поели и улеглись спать, усталые после работы в руднике и подъема в темноте на гору. Ночь прошла спокойно. Утром направились в обратный путь той же дорогой. Мальчика посадили на одну из вьючных лошадей поверх вьюка. Он начал привыкать к нам и помогал при сборе топлива. За 15 дней по той же дороге без особых происшествий мы вернулись в Чугучак.