Птица солнца - Смит Уилбур. Страница 21

– Мачане, – ответил он, – есть то, что могу делать только я. А работать там могут многие. – Позже я припомню эти слова. – У вас уже немало специалистов. Я вам не нужен.

– Пожалуйста, Тимоти. Всего на шесть месяцев. Твоя работа подождет.

Он энергично помотал головой, но я торопливо продолжал:

– Ты мне очень нужен. Есть то, что можешь объяснить ты один. Тимоти, там пятнадцать тысяч квадратных футов наскальных рисунков. По большей части – символические изображения, которые никто, кроме тебя…

– Доктор Кейзин, вы можете прислать мне копии. А я пришлю вам свои пояснения. – Тимоти перешел на английский (это всегда плохой признак). – Надеюсь, вы не станете настаивать на том, чтобы я сейчас покинул Институт. Мои помощники не смогут работать без моего руководства.

Мы несколько секунд смотрели друг на друга. Тупик. Я, конечно, мог приказать, но подневольный помощник хуже, чем никакого. В темных глазах Тимоти блестел непокорный независимый дух, и я понял, что существует какая-то более веская причина, по которой он не хочет ехать.

– Может быть… – я остановился. На языке вертелся вопрос: не древнее ли проклятие стало причиной его отказа? Всегда тревожно обнаружить суеверие под маской хорошо образованного разумного человека. Выяснять не хотелось, ведь даже у африканцев вроде Тимоти прямые вопросы считаются бестактными и невежливыми.

– Всегда существуют причины, стоящие за причинами, доктор. Поверьте, будет лучше, если я не стану вас сейчас сопровождать.

– Ну ладно, Тимоти, – покорно согласился я и встал. Мы снова переглянулись, и теперь мне показалось, что его взгляд изменился. Огонь в нем горел ярче, и в глубине души я почувствовал беспокойство, даже страх.

– Клянусь вам, доктор, моя работа здесь в критической стадии.

– Было бы интересно взглянуть, чем ты сейчас занят, Тимоти.

На следующее утро с коммерческим рейсом из Кейптауна прибыли четыре моих новых помощника, и мы отправились прямо к ангару Стервесантов, где нас ждала «дакота».

Полет прошел шумно и весело. У Питера был с собой аккордеон, а я никогда не путешествую без своей старой гитары. Мы начали с легких песен типа «Абдул Абулбул Эмир» и «Зеленью покрыты холмы», и я с радостью обнаружил, что Рал Дэвидсон очень чисто и верно свистит, а у Лесли приятное сопрано.

– Вот закончим раскопки, возьму вас с собой на гастроли, – пообещал я и начал разучивать с ними кое-что из собственных сочинений.

Прошло три недели с тех пор, как я покинул Кровавые холмы, и, когда мы сделали круг, стало видно, какие изменения произошли за это время. На пыльной равнине была выдолблена посадочная полоса. Рядом виднелись несколько сборных домов: длинное центральное бунгало и вокруг – домики для персонала. На решетчатой металлической башне – двухтысячегаллонная цистерна для воды из гальванизированного железа; рядом лагерь африканских рабочих.

У полосы нас ждала Салли. Мы погрузили багаж в «лендровер» и отправились взглянуть на свой новый дом. Я надеялся застать Лорена, но Салли сказала, что накануне он улетел, пробыв здесь несколько дней.

Салли гордо показывала лагерь. В центральном бунгало с кондиционированием была небольшая гостиная в одном конце, большой кабинет в центре, а за ним – складские помещения. Четыре жилых дома, тоже с кондиционерами, правда скупо меблированные, предназначались: один для Уилкоксов, один для Лесли и Салли, один для меня и Рала и четвертый для Лорена или других посетителей и пилотов.

– Я мог бы усовершенствовать распределение спальных мест, – прошептал я с горечью.

– Бедный Бен, – жестоко улыбнулась Салли. – Цивилизация тебя настигла. Кстати, ты, надеюсь, не забыл прихватить плавки? Больше никаких купаний в бассейне нагишом.

И я пожалел о том, что сделал для нас Лорен. Кровавые холмы больше не были пустынным, таинственным, диким местом, они превратились в кипящую жизнью маленькую общину: на полосу регулярно садились самолеты, «лендроверы» вздымали тучи пыли, а постоянный рокот электрического насоса уничтожил задумчивую тишину пещеры и тревожил неподвижные воды бассейна.

Все занялись делом. Салли работала в пещере, ей помогал один из африканцев. Остальные четверо распоряжались десятью работниками каждый и получили по участку раскопок. Питер и Хетер благоразумно выбрали для работы участок вне главной стены, в руинах нижнего города. Именно здесь вероятнее всего обнаружатся мусор, разбитая керамика, старое оружие, потерянные бусы и прочие следы погибшей цивилизации.

Рал и Лесли в мечтах о золоте и сокровищах ухватились за возможность порыться внутри стен, в тех местах, что древние содержали в чистоте и где менее вероятны интересные находки. Такова разница между опытом и неопытностью, между порывистостью молодости и холодным расчетом зрелости.

Я сохранял свободу, присматривая за всеми, выступая в роли советчика и проводя время там, где мог принести пользу. Вначале я с тревогой присматривался к Ралу и Лесли, потом, убедившись, что они все делают правильно, успокоился: рекомендация Питера подтверждалась. Умные молодые люди, энтузиасты и, что самое главное, знают, как себя вести на археологических раскопках.

Рабочих разделили на четыре отряда, довольно быстро среди них определились самые умные. И фирма «Кейзин и Компания» начала действовать – быстрее, чем я надеялся.

Работа была кропотливой, тщательной и исключительно благодарной. Каждый вечер, перед небольшим импровизированным концертом в гостиной, мы обсуждали результаты дневной работы, оценивали находки и их место в общей картине.

Первое открытие заключалось в том, что слой пепла и уровень 1 наблюдались по всей территории раскопок, даже в нижнем городе. Пепел распределялся равномерно, но в отдельных местах залегал глубже, чем в других. Радиоуглеродный метод давал, однако, один и тот же результат, и мы приняли за основу 450-й год нашей эры. Эта датировка как будто соответствовала древнейшим бушменским рисункам в пещере или была чуть более ранней.

Мы сошлись на том, что бушмены заняли пещеру сразу вслед за уходом или исчезновением жителей древнего города. Их мы называли просто «древними», считая, что их финикийское происхождение еще не доказано. Положение, которое, как я горячо надеялся, скоро изменится.

В слое пепла постоянно попадалось большое количество человеческих останков. Рал обнаружил в пепле у основания главной башни передний зуб-резец, Питер – целую плечевую кость и множество мелких обломков, которые с трудом поддавались идентификации. Эти непогребенные человеческие останки подкрепляли мою теорию о насильственной гибели Лунного города.

О том же говорило и поразительное исчезновение стен и башен, которые, как мы имели все основания полагать, некогда возвышались на этом глиняном слое с остатками каменных фундаментов, которые кое-где сохранили их очертания.

Рал нерешительно предположил, что враг был так одержим ненавистью, что постарался стереть с лица земли все следы древних. Мы соглашались с этим.

– Возможно. Но куда девались тысячи тонн обтесанных камней? – спросила Салли.

– Их разбросали по равнине, – предположил Рал.

– Подвиг Геркулеса, к тому же тогда на месте равнины было озеро. Чтобы избавиться от камней, их должны были рассеять на узкой полосе между холмами и озером. Но тут чисто.

С виноватым видом Питер Уилкокс напомнил нам место в книге Кредо Мутва «Индаба, дети мои» о том, как древний город квартал за кварталом был перенесен его жителями с запада и как этот город был заново построен как Зимбабве.

– Это красный песчаник, – резко вмешалась Салли, – а Зимбабве построен из гранита, вырубленного из скалы, на которой он стоит. Зимбабве на востоке в двухстах семидесяти пяти милях отсюда. Требуемая для этого работа немыслима. Я могу признать, что передалось искусство, технология, но не сам материал.

Больше никаких соображений не было, и мы от теорий перешли к фактам. В конце шестой недели нас впервые за все это время навестил Лорен Стервесант. Все раскопки и прочие работы были прекращены, мы провели двухдневный семинар со мной в качестве председателя и предъявили Лорену все наши достижения и выводы.