Квартеронка - Рид Томас Майн. Страница 14

Время близилось к закату; огненный диск опускался за чёрную стену кипарисов, опоясавшую равнину с запада, и бросал на реку золотистый отблеск. Прогуливаясь взад и вперёд по обтянутой брезентом крыше, я смотрел на эту картину, любуясь её сверкающей красотой.

Но вскоре мои мечтания были прерваны. Взглянув на реку, я увидел, что нас догоняет большой пароход. Густой дым, валивший из его высоких труб, и яркий огонь в топках показывали, что он идёт на всех парах. Как его размеры, так и громкое пыхтенье говорили о том, что это первоклассный пароход. То была «Магнолия». Она шла очень быстро, и вскоре я увидел, что она нас нагоняет.

В ту же минуту до меня донёсся снизу разноголосый шум. Громкие, сердитые выкрики сливались с шарканьем и топаньем многих ног, бегущих по дощатой палубе. К этой суматохе примешивались и более резкие женские голоса.

Я сразу догадался, что это значит. Переполох был вызван появлением парохода-соперника.

До этого времени о соперничестве пароходов почти забыли. Как команда судна, так и пассажиры уже знали, что капитан не собирается устраивать гонки, и хотя этот «выход из игры» вначале вызвал громкое осуждение, однако постепенно общее недовольство улеглось.

Команда была занята укладкой груза, кочегары — дровами и топками, игроки — картами, а пассажиры — своими чемоданами или свежими газетами. Второй пароход отплывал позже, его потеряли из виду, и мысли о гонке вылетели у всех из головы.

Появление соперника сразу всех взбудоражило. Картёжники бросили недосданную колоду карт, надеясь начать более азартную игру; читатели поспешно отложили книги и газеты; пассажиры, рывшиеся в своих чемоданах, быстро захлопнули крышки; а прелестные пассажирки, сидевшие в качалках, вскочили с мест; все выбежали из кают и столпились на корме.

Штормовой мостик, на котором я стоял, был лучшим местом для наблюдения за приближавшимся судном, и вскоре многие пассажиры присоединились ко мне. Но мне захотелось посмотреть, что делается на верхней палубе, и я спустился вниз.

Войдя в общий салон, я увидел, что он совсем опустел. Все пассажиры, и дамы и мужчины, высыпали на палубу и, столпившись вдоль бортов, с тревогой смотрели на подходившую «Магнолию».

Я нашёл капитана под тентом, на носу парохода. Его окружала толпа чрезвычайно возбуждённых пассажиров. Все они кричали наперебой, стараясь убедить его ускорить ход судна.

Капитан, видимо пытаясь отделаться от этих назойливых просителей, расхаживал взад и вперёд по палубе. Бесполезно! Куда бы он ни направлялся, его тотчас окружала толпа людей, приставая всё с той же просьбой; некоторые даже умоляли его «ради всего святого» не дать «Магнолии» их обогнать.

— Ладно, капитан! — кричал один. — Если «Красавица» сдрейфит, пусть не показывается больше в наших местах, так и знайте!

— Правильно! — кричал другой. — Уж я-то в следующий раз поеду только на «Магнолии»!

— «Магнолия» — вот быстроходное судно! — воскликнул третий.

— Ещё бы! — подхватил первый. — Там не жалеют пара, сразу видно!

Я пошёл вдоль борта по направлению к дамским каютам. Их владелицы теснились у поручней и были, видимо, не менее взволнованы происходящим, чем мужчины. Я слышал, как многие из них выражали желание, чтобы гонка состоялась. Всякая мысль о риске и опасности вылетела у всех из головы. И я уверен, что, если бы вопрос о гонке был поставлен на голосование, против неё не нашлось бы и трёх голосов. Признаюсь, что я и сам голосовал бы за гонку; меня заразило общее возбуждение, и я уже не думал о корягах, «пильщиках» и взрывах котлов.

С приближением «Магнолии» общее возбуждение росло. Было совершенно ясно, что через несколько минут она догонит, а вскоре и опередит нас. Многие пассажиры не могли примириться с этой мыслью, кругом слышались сердитые возгласы, а иногда и злобные проклятия. Всё это сыпалось на голову бедного капитана, так как пассажиры знали, что его помощники были за состязание. Один капитан праздновал труса.

«Магнолия» была уже у нас за кормой; её нос слегка отклонился в сторону; она явно собиралась нас обойти.

Вся её команда деловито сновала по палубе. Рулевой стоял наверху в рулевой рубке, кочегары суетились около котлов; дверцы топок накалились докрасна, и яркое пламя высотой в несколько футов вырывалось из громадных дымовых труб. Можно было подумать, что судно горит.

— Они топят окороками! — закричал один из пассажиров.

— Верно, чёрт побери! — воскликнул другой. — Смотрите, вон перед топкой их навалена целая куча!

Я посмотрел в ту сторону. Это была правда. На палубе перед пылающей топкой лежала гора каких-то темнокоричневых предметов. По их величине, форме и цвету можно было заключить, что это копчёные свиные окорока. Мы видели, как кочегары хватали их один за другим и бросали в пылающие жерла топок.

«Магнолия» быстро догоняла нас. Её нос уже поравнялся с рулевой рубкой «Красавицы». На нашем судне волнение и шум всё увеличивались. С нагонявшего нас судна слышались насмешки пассажиров, и от этого страсти разгорались ещё больше. Капитана заклинали принять вызов. Мужчины осаждали его; казалось, вот-вот начнётся драка.

«Магнолия» продолжала идти вперёд. Она шла уже с нами наравне, нос с носом. Прошла минута в глубоком молчании. Пассажиры и команды обоих судов следили за их движением, затаив дыхание. Ещё минута — и «Магнолия» вырвалась вперёд!

Громкий, торжествующий крик раздался с её палубы, а затем на нас посыпались насмешки и оскорбления.

— Бросайте конец — мы возьмём вас на буксир!

— Где уж вашему ковчегу угнаться за нами!

— Да здравствует «Магнолия»! Прощай, «Красавица»! Прощай, старая развалина! — вопили пассажиры «Магнолии» среди взрывов оглушительного смеха.

Я не могу передать вам, какое унижение испытывали все, кто был на борту «Красавицы». Не только команда, но и пассажиры, все как один, переживали это чувство. Я и сам испытывал его гораздо сильнее, чем мог себе представить.

Никому не нравится быть в лагере побеждённых, хотя бы он и оказался там случайно: кроме того, всякий невольно поддаётся общему порыву. Настроение окружающих — быть может, в силу какого-то физического закона, которому вы не можете противиться, — сразу передаётся и вам. Даже когда вы знаете, что ликование нелепо и бессмысленно, вас пронизывает какой-то ток, и вы невольно примыкаете к восторженной толпе.