Лоцман - Купер Джеймс Фенимор. Страница 12

- Отбрасопить грота-реи!

Моряки, как эхо, повторили: «Есть отбрасопить реи!» - и фрегат быстро заскользил по фарватеру, идя на фордевинд. Глаз едва успевал различать быстрые потоки пены, струившиеся за бортом. Клочья ее казались облаками, несущимися по небу. А прекрасное судно, счастливо избежав опасности, уже поднималось и опускалось на тяжелых волнах открытого моря.

Моряки едва перевели дух и смотрели друг на друга, будто пробудясь от страшного сна, когда Гриффит приблизился к человеку, который спас их от страшной гибели. Молодой лейтенант схватил незнакомца за руку и промолвил:

- Лоцман, этой ночью вы доказали свою преданность! И нет во всем мире моряка, равного вам!

Незнакомец тепло ответил на рукопожатие лейтенанта и сказал:

- Я хорошо знаю море, и мне, наверное, даже покой свой суждено обрести на дне морском. Но и вы удивили меня, молодой человек. Вы действовали отважно, и Конгресс…

- Что Конгресс? - спросил Гриффит, заметив, что лоцман остановился.

- Конгресс можно поздравить, если у него много таких судов, - холодно ответил незнакомец и направился к командиру.

Гриффит удивленно посмотрел ему вслед. Но, так как обязанности его требовали постоянного внимания, он вскоре забыл об этом разговоре.

Был дан отбой тревоги. И, хотя шторм сохранял свою силу и даже еще крепчал, бояться было нечего, ибо перед фрегатом лежало открытое море. Корабль медленно шел вперед, а на борту его производились дальнейшие работы для обеспечения безопасности плавания. Еще до полуночи все было приведено в порядок. Пушка с «Ариэля» возвестила, что и шхуна цела. Она прошла другим, более легким путем, которым не мог пройти фрегат. Командир приказал выставить обычную вахту, а остальные члены экипажа отправились на столь необходимый всем отдых.

Капитан с таинственным лоцманом удалился к себе в каюту. Гриффит отдал последнее приказание и, повторив свои инструкции офицеру, которому было доверено заботиться о судне, и пожелав ему приятной вахты, улегся на койку. В течение часа молодой лейтенант раздумывал над событиями минувшего дня. Он припомнил слова Барнстейбла и насмешки юноши-гардемарина, затем мысли его перенеслись к лоцману, которого приняли на борт с неприятельского берега - он и слова произносил, как настоящий англичанин, - и который так искусно и верно им послужил. Он вспомнил настойчивое желание капитана Мансона заполучить этого незнакомца, даже ценой той опасности, от которой они только что избавились, и задумался над тем, почему надо было искать именно этого лоцмана, идя ради него на такой риск. Затем на ум ему пришли личные дела; его воображению представилась Америка, любимая девушка и отчий дом, где он мирно провел свою юность. Однако грохот бьющих в борта тяжелых волн, скрип орудий и переборок, рев бури постепенно теряли отчетливость, усталость взяла свое, и молодой человек, забыв даже романтические образы своей любви, уснул глубоким сном моряка.

ГЛАВА VI

На следующее утро Гриффит проснулся довольно поздно; его разбудил выстрел из пушки, раздавшийся с палубы над самой его головой. Он не спеша поднялся с койки, но, заметив у двери каюты, когда вестовой отворил ее, офицера морской пехоты, спросил его с некоторым беспокойством: не гонится ли их фрегат за неприятельским кораблем, раз открыта пальба?

- Это не более, как напоминание «Ариэлю» повнимательнее следить за нашими сигналами, - ответил офицер. - На шхуне, по-видимому, все заснули, потому что вот уже десять минут, как мы подняли для них сигнал, а они и внимания не обращают.

Верно, принимают нас за угольную лайбу!

- Лучше скажите, что они принимают нас за неприятеля и поэтому настороже, - возразил Гриффит. - Дик сыграл с англичанами столько шуток, что теперь ему приходится очень их опасаться.

- Но ведь мы выкинули общий сигнал и показали желтый флаг над синим, а это в любой из наших сигнальных книг означает «Ариэль». Не думает же Барнстейбл, что англичанам известны американские сигналы!

- Я знавал немало янки, которые прекрасно разбирались и в более трудных английских сигналах, - улыбаясь, ответил Гриффит. - Но, по правде говоря, я тоже полагаю, что Барнстейбл просто последовал моему примеру и отправился спать, а его люди воспользовались этим благоприятным обстоятельством. Шхуна, наверное, лежит на дрейфе?

- Конечно; качается, как поплавок у мельничной запруды. Вы, несомненно, правы. Пустите Барнстейбла в открытое море при хорошем ветре, да еще под зарифленными парусами, и он немедленно отправит людей вниз, поставит на руль этого дылду, которого называет Длинным Томом, а потом сам пойдет в каюту и будет спать так крепко, как я, бывало, спал только в церкви.

- У вас, я вижу, сонное благочестие, капитан Мануэль! - смеясь, сказал молодой моряк, надевая форменную куртку с золотыми нашивками, присвоенными его рангу. - Сон, конечно, естественное состояние для всех вас, лодырей. Однако позвольте мне пройти; я поднимусь наверх, и вы увидите: не успеют еще перевернуть склянки, как шхуна явится сюда.

Праздный воин, прислонившийся к двери каюты, лениво подался в сторону, и Гриффит, пройдя через кают-компанию, поднялся по узкому трапу на главную батарейную палубу, а затем, воспользовавшись другим, более широким трапом, очутился на верхней палубе.

Все еще дул сильный, но ровный ветер; синие волны поднимались, как холмы, увенчанные белой пеной, которую ветер временами подбрасывал вверх и мчал в тумане с вершины на вершину. Но корабль легко резал носом валы, свидетельствуя об искусстве человека, который командовал им. День выдался ясный и светлый; ленивое зимнее солнце, казалось, неохотно поднималось по меридиану, пересекая небо так низко под горизонтом, что его лучи едва ли могли согреть влажный морской воздух своим благодатным теплом. На расстоянии мили прямо против ветра виднелся «Ариэль», который повиновался сигналу, послужившему темой только что изложенного разговора. Лишь в те мгновения, когда шхуна поднималась на гребень особенно большой волны, можно было - и то с трудом - различить ее низкий черный корпус; зато белое пятно ее парусов, подставленных ветру, было видно издалека, и, когда маленькое судно качалось на неспокойной воде, казалось, будто они то с одной, то с другой стороны касаются волн. Иногда шхуна совсем скрывалась из виду, но вот из моря появлялись еле заметные наклонные мачты; они росли, росли затем из пены выходил корпус, и казалось, что он вот-вот понесется по воздуху, покинув морскую стихию.

Гриффит с минуту любовался этим прекрасным зрелищем, которое мы попытались описать, а затем, бросив проницательный взгляд моряка на небо, обратил взор на тех, кто находился на палубе фрегата.

Командир корабля стоял спокойно, как всегда, и терпеливо ожидал, когда «Ариэль» выполнит его приказание, а рядом с ним находился незнакомец, который недавно сыграл столь значительную роль в судьбе фрегата. Пользуясь дневным светом, Гриффит с того места, где он стоял, старался разглядеть необыкновенного человека лучше, чем это было возможно среди мрака и сумятицы прошлой ночи. Лоцман был ростом чуть ниже среднего, но мускулистая фигура его отличалась исключительной соразмерностью и мужественной красотой. Чертам его были свойственны скорее грусть и задумчивость, чем решительность и твердость, столь ярко проявленные им в минуты крайней опасности, но Гриффит хорошо знал, что это лицо может выражать и яростный гнев. Сейчас любопытному молодому человеку, помнившему, каким он видел это лицо в тревожном свете фонарей, оно казалось гладью морской в сравнении с волнением, все еще владевшим могучей стихией. Глаза лоцмана были опущены, но иногда он бросал вокруг себя беспокойные быстрые взгляды. Просторный коричневый камзол, скрывавший большую часть его одежды, был сшит неумелыми руками из самого дешевого материала - такой носят самые захудалые матросы на корабле. И все же от внимательного взгляда молодого лейтенанта не ускользнуло, что незнакомец носит эту одежду с аккуратностью и изяществом, совсем не свойственным людям его профессии. На этом наблюдения Гриффита окончились, ибо к фрегату приближался «Ариэль», и все присутствующие готовились внимательно слушать беседу, которая вот-вот должна начаться между командирами обоих судов.