Посол Урус Шайтана(изд.1973) - Малик Владимир Кириллович. Страница 78

Он снова подполз к хозяину и, плача, целовал его вымазанные в глине сапоги.

Чернобай молчал. Лишь после нескольких минут раздумий схватил Хоря за сорочку и поставил перед собой. Свеча, мерцая, освещала перекошенное от страха лицо слуги желтым призрачным светом, и от этого оно казалось неестественно зеленым, мертвым, безобразным. Чернобай с омерзением оттолкнул парня от себя.

— Хорошо, Хорь… Я помилую тебя…

Из груди парня вырвался радостный стон.

— Однако не думай, что я тебя прощаю… Ты должен заслужить прощение! Слушай внимательно… Ты проберешься в Запорожье, вступишь в сечевое товариство. А там выберешь удобную минуту и прикончишь Звенигору… Он тебя в лицо знает?

— Нет, не знает.

— Вот и хорошо. Это поможет нашему замыслу… Да не оттягивай! Пока Звенигора жив, я не могу оставаться в Чернобаевке. Сегодня же отправлюсь в Крым, к Али… Я буду ждать известия от тебя… Слышишь?

— Слышу… Все будет сделано, как приказал, хозяин.

НЕОЖИДАННОЕ ОСЛОЖНЕНИЕ

Доставив девчат в Дубовую Балку, Звенигора с товарищами — Романом, Спыхальским, Гривой — повернул на юго-запад, к Запорожью.

На третий день, поздно вечером, четыре всадника остановились у ворот сечевой крепости. Звенигора рукояткой пистолета стал колотить в крепкие дубовые ворота. Гулкое эхо усиливало этот грохот.

Где-то вверху, в темноте, скрипнул ставень, и сонный голос недовольно спросил:

— Экой черт, прости господи, дубасит там?

Звенигора чуть было не расхохотался. Радость распирала ему грудь. После всего пережитого на чужбине вот он наконец стоит у ворот родной Сечи и сам себе не верит: сон это или явь? Будто не было ни тяжелого пути в Крым, ни Гамида с Сафар-беем, ни гайдутинов Младена, ненавистной галеры, долгого пути через Болгарию, Валахию и разоренную Правобережную Украину к тихой Суле. Кажется ему, что лишь вчера вечером выехал он из этих ворот, а сегодня уже возвращается назад. И встречает его не кто иной, как сам батька Метелица! Улыбаясь в темноте, Арсен представляет, как там, вверху, высунувшись из оконца, старый казачина всматривается вниз, стараясь рассмотреть, кто прибыл. Но ничего не видит и от этого злится, готовый разразиться от гнева отборной бранью.

Голос загремел снова:

— Или тебе уши заложило, идол? Чего барабанишь, спрашиваю?

Тут уж Арсен не выдержал и от души рассмеялся. Именно такие слова, сказанные точно таким тоном, присущим только бывалым запорожцам, не боящимся ни бога, ни черта, он и ожидал услышать сейчас от своего старого учителя.

— Узнаю родню! — сквозь слезы и смех произнес Арсен. — Отчиняйте, батько Корней! Неужели не признали?

Метелица на время замолк. Потом охнул и послышалось, как отскочил он от смотрового оконца. С надвратной башни снова донесся его зычный голос. Он будил дежурных запорожцев, которые, пренебрегая опасностью, спокойно улеглись спать.

— Вставайте! Да вставайте же, иродовы души! Секач, Товкач, будет спать! Просыпайтесь! Дорогой гость прибыл!..

По деревянным ступеням затопали тяжелые сапоги. Заскрипел подъемник, звякнул железный засов, и ворота открылись. Из них выскочил заспанный Метелица. За ним, недовольно бурча, торопились Секач и Товкач, так и не разобравшиеся спросонок, зачем их так быстро подняли.

— Арсен! Чертяка! — воскликнул Метелица и сгреб Звенигору в свои медвежьи объятия. — Живой! Прилетел, соколик! Ох ты боже!..

Он крепко прижал Арсена к груди, расцеловал в обе щеки и, наконец, прослезился.

Удивленные и обрадованные Секач и Товкач насилу вырвали из могучих ручищ Метелицы своего товарища и побратима, которого уже и не надеялись увидеть живым.

— Арсен! Брат!..

После первых бурных проявлений радости, когда слышались лишь отдельные выкрики, Метелица первый вспомнил, что прибывшие устали и нуждаются в отдыхе.

— Без передышки от самого Дуная, батько, — сказал Арсен. — Так что и я и мои други не откажемся от гостеприимства. Последние три дня мчались, как на крыльях. Соскучился по товариству сечевому да и дела неотложные… А что, кошевым все еще Серко?

— А кто же? Отказывался, правда, очень. Говорил — старый стал. Но товариство настояло… Да и времена тревожные…

— Мне бы сразу к нему…

— Постой, постой, парень! Глухая ночь на дворе, а ты к кошевому… Горит, что ли? Выспишься, а тогда делай как знаешь, — охладил Арсена Метелица. — Заезжайте!.. Товкач, поставь коней в конюшню! А ты, Секач, раздобудь чего-нибудь казакам! Да поворачивайтесь поживей, увальни!.. А я уж постою на часах…

После сытного ужина Метелица отправил Романа, Спыхальского и Гриву спать, а Звенигору заставил поведать о своих скитаниях и бедствиях. Старый запорожец и его молодые товарищи затаив дыхание долго слушали необычные рассказы, и лишь на рассвете утомленный Арсен заснул.

Утром вся Сечь узнала о возвращении Звенигоры. Каждый хотел собственными глазами увидеть его и послушать обо всем, что он перенес. Однако Звенигора, сбросив с себя турецкий наряд, отправился к кошевому. Зато Спыхальский, Грива и Роман на все лады рассказывали о своих мытарствах в неволе. Особенным успехом пользовался у запорожцев пан Мартын. Рассказывал он интересно, с шуткой, частенько ввертывая в свою речь те польские словечки, что похлеще, и изображал Арсена чуть ли не сказочным богатырем и непобедимым воителем. Слушая его, казаки то и дело разражались веселым хохотом, так как Спыхальский даже о трагичных событиях их жизни умел рассказать остроумно и весело. Тогда и пан Мартын сам хохотал громче всех, запрокинув голову и нацелив в небо свои рыжие усы-копья. Потом напускал на себя важный вид и вновь принимался развлекать своих слушателей новыми приключениями, в которых правда нередко украшалась буйной выдумкой неутомимого рассказчика.

Проходя мимо, Звенигора встретился взглядом с паном Мартыном — тот стоял на бочке, перевернутой вверх дном запорожцами, чтобы всем было его видно. Спыхальский хитро улыбнулся, подморгнул и продолжал в том же духе:

— А однажды — это было уж на Днестре — послал меня пан Арсен переправу разведать… Шмыгнул я в кусты и иду себе по-над берегом. Остерегаюсь, чтобы какой-либо татарин не заметил меня. Вдруг вижу — бежит к речке хорошенькая татарочка с высоким медным кувшином на плече. Я остановился. Думаю, что же будет дальше? Татарочка поставила кувшин на камень, оглянулась вокруг и — о панство! — начала быстро раздеваться… Я закрыл глаза… Когда мне надоело стоять, как слепому, я приоткрыл один глаз…

— Га, га, га! — захохотали вокруг запорожцы.

— Смотрю — осталась татарочка в одних цветастых шелковых шароварах… Ох, Езус!.. А как только я открыл и второй глаз, она уж успела…

Звенигора не разобрал, что там «уж успела» татарочка, но по тому, какой громовой раскат хохота пронесся над толпой, стало ясно, что пан Мартын веселым словом и шуткой сумел полонить казацкие сердца.

В комнате войсковой канцелярии Звенигору встретил сам Серко. Арсен впервые видел кошевого таким взволнованным и возбужденным. Старый атаман раскрыл объятия и, не позволяя младшему поклониться по старинному казацкому обычаю до земли, прижал его к груди.

— Ты все-таки вернулся! Слава богу! А я уже и не надеялся увидеть тебя живым и тяжкий грех держал на своей душе…

— Вернулся, батько, но, к сожалению, без вашего брата. Не нашел…

Серко усадил Арсена напротив себя. Вздохнул.

— Вижу. Если б нашел, вместе с ним прибыл… Значит, не доведется бедняге умереть на родной земле… Однако ты не даром там побывал: сослужил службу родной матери — Украине и всему Кошу Запорожскому. Твоя весть о походе Ибрагима-паши на Чигирин помогла нам подготовиться к встрече и успешно отбить нападение… Напрасно Ибрагим-паша и хан Селим-Гирей три недели беспрестанно штурмовали Чигирин. Помногу раз на день бросали они свои войска на приступ, вели подкопы и закладывали под стены города пороховые мины — ничто им не помогло! Чигирин выстоял, а Ибрагим-паша с Селим-Гиреем бесславно отступили… Да и мы здесь, в Понизовье, тоже не сидели сложа руки — совершали набеги на татарские улусы, громили турецкие переправы через Буг, подстерегали на Муравской дороге и разоряли вражеские обозы с припасами… Во всем этом есть и твоя доля! Вовремя получить предупреждение о замыслах врага — это уже наполовину выиграть сражение!