Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна. Страница 53

— Это моя невеста.

Вигдис медленно повернула голову, и путешественник удивился еще раз. Как и жительницы страны русов, она не скрывала лица… Спрячь такое лицо, и мир обеднеет. Однако тут их глаза встретились, и мудрец увидел неистовое пламя, загнанное глубоко вовнутрь, словно удушливый пожар, пожирающий торфяник…

Пожалуй, эти люди были вовсе не так бесхитростны и просты, как ему показалось сначала!

Халльгрим привел его на корму и показал плотно закупоренный трюмный лаз:

— Здесь мы держим свое оружие…

На крышке лаза сидел красивый молодой воин, вооруженный копьем. Рядом с копьем у него на коленях лежал деревянный костыль. Абу Джафару неоткуда было знать, что воина звали Эйнаром и что Халльгрим оказал ему величайшее доверие, посадив караулить мечи. Абу Джафар увидел только, как сын Ворона махнул рукой и воин слез с крышки лаза и встал поодаль, тяжело опершись на костыль.

Халльгрим взялся за кольцо: показался крепкий дубовый сундук. Халльгрим открыл его и вытащил огромный меч с лезвием длиннее вытянутой руки. Привычно извлек его из ножен, и славный бороздчатый клинок, смазанный от ржавчины жиром, так и вспыхнул на ярком свету.

— Это мой, — довольно щурясь, сказал Виглафссон. И добавил, ткнув пальцем в чужеязычную надпись, выдавленную в блестящем железе:

— Его выковали франки. Такими ли сражаются в твоей стране?

Абу Джафар взялся за рукоять, и его ладонь заняла ее едва наполовину. Он сказал:

— У нас в ходу другие мечи. Наши воины скачут в бой на конях, а этот для всадника неудобен.

Халльгрим спрятал меч обратно в сундук и вытащил другой.

— Мы не сражаемся верхом. А это меч моего сына… о, говорят, делали где-то у вас.

Узорчатая сталь отливала на солнце благороднейшей синевой. Абу Джафар наклонился прочесть благословение, начертанное на клинке. А когда выпрямился, то увидел, что Халльгрим, отвернувшись, смотрел на свою невесту. И его лицо вовсе не было лицом счастливого жениха. Выждав немного, путешественник коснулся его руки. Халльгрим опустил крышку сундука, кивком велел Эйнару занять свое место и проговорил:

— Ее отец был моим врагом… и она больше думает о том, как бы отомстить.

И пришлось Абу Джафару признаться самому себе, что дикари вовсе не были дикарями. Потом он попросил:

— Расскажи мне о своей земле, мореплаватель.

Халльгрим провел рукой по растрепавшимся на ветру волосам…

— Что же тебе о ней рассказать?

Абу Джафар ответил:

— Я слышал от многих, что там, откуда ты приехал царит вечный мрак и от холода невозможно жить.

Халльгрим усмехнулся, положил руки на гладкую бортовую доску и посмотрел на север-запад. Усмешка понемногу пропала с его лица.

— Моя земля, — сказал он глухо, — такова, что краше ее нет во всем населенном мире. Ты не видел ее, чужестранец, а что толку рассказывать о том, о чем рассказать нельзя… Может статься, однажды тебе повезет, и ты увидишь наше море и услышишь, как оно грохочет у подножия черных скал. Ты увидишь зеленые пастбища и горы, сверкающие льдом… Увидишь кружащихся чаек и воронов, летящих вслед кораблям…

Абу Джафар долго молчал… Потом спросил осторожно:

— Я слыхал, что земля в твоей стране едва отдает обратно то зерно, которое в нее посеяно… Халльгрим ответил не задумываясь:

— У нас не принято отказываться от матери из-за того, что ее лицо в морщинах.

— А далеко ли твоя родина? — спросил Абу Джафар.

Халльгрим опустил голову.

— Я четвертый месяц в пути и нигде не задерживался подолгу…

— Значит, ты намерен зазимовать в стране русов? А когда ты поедешь домой?

Тут Халльгрим выпрямился, и путешественник сразу понял, каков был этот вождь, когда видел перед собой врага.

— Я никогда туда не вернусь!

Абу Джафар продолжал смотреть на него, и Халльгрим добавил уже потише:

— А ты остался бы там, где конунг из Вестфолля насильно заставляет свободных людей платить ему дань да еще кормить его хирдманнов? И мало что сулит им за это, кроме того, что и без него от века им принадлежало?

Абу Джафар сказал примирительно:

— Прости меня, если я расшевелил твою рану. Сложи крылья своего гнева и не сердись… Я ведь такой же скиталец, как ты. У меня тоже есть дом, куда стремится мое сердце, и семья, которую я не видел так давно… Ты видишь — белая пыль тысячи дорог осела в моей бороде, но ни одна из этих дорог не привела меня назад…

— Тебе-то что не сиделось в своем одале? — наполовину стыдясь собственной вспышки, проворчал Виглафссон. — Ведь у вас там, люди говорят, и солнце круглый год не заходит, и треску можно ловить прямо с порога!

Абу Джафар сложил на груди руки, и его черные глаза стали двумя окошками в цветистом ковре, затянувшем трясину.

— Я табиб, — ответил он тихо. — Я лечу людей, поднимая их с ложа болезни в седло деятельной жизни. Я хотел научиться читать человеческое тело, словно мудрую книгу… Ответь мне, можно ли оставаться там, где ищущему света завязывают глаза?

Вечером этого дня в одном из домов на берегу ветреного озера Весь долго не гас глиняный светильник. Поскрипывало в узкой смуглой руке тростниковое перо.

Абу Джафар Ахмед ибн Ибрагим записывал:

«…Теперь я должен рассказать о том, как меня принимали в стране Вису, куда я прибыл из страны Булгар. Здесь меня поселил у себя один почтенный человек, которого я исцелил от язв на ногах. Люди вису розовокожи, с волосами как лен. Они носят льняную одежду, хорошо эащищающую от холода, иные же одежду из шкурок пресного бобра мехом наружу. А кроме бобровых шкур, отсюда вывозят мех горностая, белки и черной лисы…

…Сегодня, второго сафара двести пятьдесят пятого года хиджры, я беседовал с путешественником из далекой страны Яджус… Мне многие говорили, будто эта земля совсем не знает благодатного солнечного света, однако он сказал, что это не так. Их земля представляет собой остров, затерянный в вечно бушующем море. Все они рыжи, с глазами неприятного синего цвета, и их кожа бледна в тех местах, где ее не покрывает загар. Все это, как и нездоровый цвет глаз, происходит от жизни в холоде и постоянной сырости, источаемой морем…»

Абу Джафар ненадолго задумался, глядя на огненный язычок, и продолжал писать:

«…Впрочем, эти люди крепки и совершенны телом, как пальмовые деревья, выросшие у родника. Они храбры и неустрашимы в бою. Но надо сказать, что они не проявляют своей храбрости сидя на коне и сражаются пешими, а к месту боя приплывают на кораблях. Человек, с которьм я говорил, проехал великое множество разных рек и морей, надеясь только на себя самого и на свой меч, выкованный в стране Ифранджа.

Я желаю ему, чтобы когда-нибудь он смог примириться с властолюбивым правителем, захватившим его земли. И вернуться на родину, которую он любит, обретя благо, в коем судьба отказала мне много лет назад…»

Как ни торопил своих товарищей опытный Можжевельник, они все-таки упустили самое выгодное время для плавания по Шехсне. Отшумел весенний разлив, напоивший в верховьях реки богатые заливные луга, и вода быстро пошла на убыль.

Скоро вновь в полную силу зарокочут пороги, перегородившие извилистое русло.

— Поспеши, — сказал Олав Халльгриму хевдингу, глядя, как по сторонам вырастали откосы, увенчанные шапками жирной черной земли. — Мне рассказывали, здесь будет порог, который называют Плоская Гряда. В paзлив вода там покрывает голову рослого человека. Но зато потом ее остается с ладонь!

Приди они к Плоской Гряде в самую сушь — и пришлось бы надрываться не меньше, чем на волоке меж Вытегрой и Ковжей. А ведь этот порог был только первым в целом семействе быстрин, и тянулись они на множество поприщ вниз по реке. Кроме Плоской Гряды, была еще Черная, а еще Сосенка, Березка, Коленец, Змея, Бесповоротное Плесо и иные. И у каждого — свой особенный нрав, свое течение, своя глубина! И никакой дядька Любочад не ждал здесь с ватагой, готовой помочь протащить корабли.