Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна. Страница 76

— Кугу Юмо! — сказал он громко, остановившись над глубокой ямой, выложенной камнями. — Не я кладу тебе требу. Я — князь словенский, мои Боги — Род да Рожницы, Даждьбог да Ярила, Стрибог да Перун! Не я тебе молюсь, но меря, под моей рукой сущая в Беличьей Пади… Нынче в твою честь устраивают они пир, а тебе шлют этого гуся. Смени, мерянский Бог, гнев на милость! Пошли им приплода и дичи, а если чем тебя и прогневали, не сердись, будет уж…

Кугу Юмо выслушал его молча. Вороны все так же вились над головой, нетерпеливо и жадно крича. Было слышно, как поскрипывали в полете их жесткие перья.

Вернувшись с дружиной из лесу, Чурила Мстиславич сразу же понял — стряслось неладное. Наметанный глаз не приметил той суеты, что всегда сопровождала приготовления к пиру. Никто не вышел встретить его и спросить, как приняло жертву грозное Божество… Только вокруг дома кугыжи гудела встревоженная толпа.

— Что такое? — спросил князь с коня.

Перед входом в кудо лежала на земле большая лосиха. Шерсть ее свалялась, отощалая шея была беспомощно вытянута. Загнанное животное рухнуло там, где его оставили последние силы. Добрые глаза, медленно потухая, с укоризной глядели на князя. Возле мягких ноздрей взлетали и опадали фонтанчики пыли. Двое охотников ощупывали и гладили лосиху, негромко обсуждая, могла ли она выжить. Неподалеку лежало седло.

— Где старейшина? — спросил Чурила. Ему указали на дом. Он спешился и вошел.

— Беда… — донесся из-за очага дребезжащий голос кугыжи. — Враги, господине…

Чурила наконец разглядел на лавке старейшину и с ним около десятка лучших Сельчан. И еще — двоих подростков, парня лет тринадцати и девочку года на два постарше. Князь знал в лицо всех бельчан, эти были чужие. Они сидели рядом со стариком, грязные, оборванные, измученные. У мальчишки ко всему прочему была перевязана голова. Девочка все жалась к нему, видно, привыкла за несколько последних дней видеть в нем единственного защитника…

Так вот под кем пала, не выдержав жары и быстрого бега, замученная лосиха. Князь вытащил из-за пояса жертвенный нож, положил его на стол перед кугыжей. Коротко велел:

— Сказывай.

Был он спокоен, только страшный рубец резче выступил на лице, да чуть больше обычного опустилось левое веко. Вслед за ним в дом входили бояре. Вошли и Халльгрим с Торгейром, и при виде них девочка вскрикнула и спряталась за парня, а тот, побелев, схватился за нож.

Ничего не поняв, Халльгрим вопросительно глянул на Торгейра — сын Гудмунда одинаково хорошо умел и по-словенски, и по-фински. Но тут кугыжа начал рассказывать, и Левша вполголоса перевел:

— Он говорит, что к селению, где жили эти ребята, подошел по реке корабль… Корабль шел снизу, и на нем было много людей. Они совсем не знали языка, но показали, что хотят торговать. Они меняли украшения на еду. Многие из них были ранены и в повязках… А их вождь все время допытывался, что там дальше вверх по реке. Они рассказали ему, что выше собирает дань Торлейв гарда-конунг и что он как раз там…

— Викинги, — сказал Виглафссон уверенно. Торгейр кивнул и продолжал переводить:

— Вечером они вернулись на свой корабль и долго о чем-то спорили… Их предводитель кричал громче всех. У него был такой черный топор, и он несколько раз принимался им махать. Потом они угомонились…

Кугыжа умолк, и рассказ подхватил мальчишка. Он спрятал свой нож, но на урман косился блестящими злыми глазами… Его сестра плакала, уткнувшись ему в плечо. Торгейр переводил:

— Ночью викинги напали на селение. У финнов был выставлен дозор, но этот дозор ничего не смог поделать. Викинги хватали женщин и убивали тех, кто сопротивлялся. А детей подкидывали и ловили на копья. Этот мальчишка успел посадить свою сестру на лосиху и отправить ее в лес. Он видел, как сражался его брат. Его самого ударили по голове. Он очнулся, когда все горело, и сумел уползти. Сестра разыскала его в лесу, и вот они здесь.

Мальчишка кончил. Губы его прыгали, но он не плакал. Разучился, если и умел.

— Неглуп этот вождь! — проворчал Халльгрим по-словенски. — Я на его месте тоже поднялся бы повыше по реке, а грабить начал уже на обратном пути.

Другое дело, что я навряд ли стал бы нападать ночью…

В наступившей тишине услышали все. На озабоченном лице кугыжи отразилось неподдельное облегчение: стало быть, сюда они не придут, кто, как не викинг, должен был знать повадки собратьев! Но зато Азамат-барсучанин так и подался вперед, вцепившись пальцами в край стола:

— Что он сказал, твой боярин? У всех на виду румянец сползал с его лица, чуть раскосые глаза округлились.

Чурила оглянулся на Халльгрима и ответил:

— Он сказал, что те люди теперь наверняка отправились вниз по реке. И что у тебя в Барсучьем Лесу скоро пойдет такая же потеха…

Азамат полез из-за стола, и его рука, нащупывавшая у пояса меч, была нетверда. До него постепенно доходила вся непомерная жуть происходившего. Было заметно, как живо вообразил он себе картину набега. И теперь мысленно примерял ее на родной Барсучий Лес, на уютный Дом, откуда он еще совсем недавно весело и гордо уезжал в гости к бельчанскому кугыже, к розовощекой кугыжиной внучке…

Чурила наблюдал за ним молча. Вот Азамат бесцельно глянул в очаг, и его так и перекосило при виде огня.

— Мне, — сказал сын Шаева, — домой… скакать надо… Точно пробудившись, онбросился кдвери.Радогость поймал его зарукав:

— Да погоди… много ты там один навоюешь!

Барсучанин остановился. Глаза у него были сумасшедшие. Рывком обернулся он к деду Патрашу, но тот только развел руками, отводя взгляд. Что он мог ему предложить? Едва десяток охотников, у которых и стрел-то не хватит.

А князь… Этот не пошевелится, даже если в Барсучьем Лесу перережут всех до человека. Будь они его данниками, тогда и разговор другой… вот бельчан — да пусть только кто попробовал бы их тронуть…

И гордый, непоклончивый Азамат сын Шаева рухнул перед Чурилой на оба колена.

— Господине! Любую дань требуй, только оборони!

— Вот так-то лучше, — сказал Чурила по-прежнему спокойно. — Смотри не обмани, Азамат… — Повернулся и загремел, и дрогнули над головой у кугыжи еловые стропила:

— На коней!

Бояре бегом ринулись наружу.

— Жаль, войско дома, — сказал князь с досадой. — Одна дружина. Ну да что же делать…

Выйдя из кудо, Чурила увидел своих воинов готовыми к походу. Лют держал под уздцы вороного Соколика. А лосиха все так же дышала возле двери. Только глаза ее были теперь закрыты.

— Словенский кугыжа! — прозвучал сзади тонкий, но очень твердый мальчишеский голос. — Вели дать мне коня. Я поеду с тобой.

Князь обернулся: за ним стоял тот мальчишка из разоренного селения.

— А не дашь коня, пойду пешком, — упрямо продолжал юный мерянин. — Я буду мстить.

— Дай ему коня, — сказал князь Ратибору. И добавил:

— Еще кто захочет с нами, бери.

Из Беличьей Пади они уходили совсем не так, как из Медвежьего Угла. Не было ни шуток, ни песен. Баловство кончилось. Впереди ждала сеча.

Чурила забрался в седло и некоторое время сидел неподвижно, пропуская дружину мимо. Когда же с ним поравнялся Халльгрим хевдинг, ехавший впереди двух десятков своих людей, Чурила тронул Соколика — и тот боком-боком пристроился к пегому Виглафссона.

— Виглавич, — проворил князь, помолчав. — Эти люди, может статься, пришли из твоей страны. Будешь ли ты биться за меня против своих?

Сын Ворона отвечал бесстрастно:

— Мне не раз случалось драться с говорящими на моем языке, Торлейв конунг… Думается, я еще не забыл, как это следует делать…

После полудня погода начала портиться. Стриборг, прадед ветров, неласково задышал откуда-то с северо-запада, и небо стало заволакиваться сырой пеленой. Неровные верховые порывы раскачивали вершины деревьев, заставляя их шептаться и вскрикивать. Воины хмурились, заворачивались в плащи. Поглядывали на князя, ехавшего впереди. Куда Чурила Мстиславич, туда и они. На пир ли, по дань ли, на вражеские ли копья. И где его голова ляжет — там и их.