Джура - Тушкан Георгий Павлович. Страница 25

Метрах в ста впереди двух яков и трех басмачей шел басмач с винтовкой в руках. Это было неожиданно. Неужели басмачей насторожил ночной лай собаки и они обнаружили их следы? Рядом с басмачом плелась сторожевая собака. У скалы собака злобно залаяла, причем её голова была обращена не в сторону сидевших в засаде, а куда-то выше. И оттуда, сверху скалы, донесся ответный лай. Или это эхо? Нет, лает другая собака. Но если это не одичавшая собака, то должен быть и человек. Муса увидел этого человека. Вначале он даже не поверил своим глазам и, тронув Юрия за рукав, молча указал на пришельца. Это был мужчина с ружьем. Какой поразительный случай! Значит, поблизости есть кишлак, а в Дараут-Кургане их уверяли, что эти горы необитаемы. Теперь понятно, куда шли басмачи. Они шли домой. Не басмачи попали в засаду, а Ивашко и Муса оказались в ловушке меж двух огней. В это время собака охотника обнаружила чужаков на горе и залаяла в сторону Ивашко и Мусы.

А затем произошло неожиданное. Юрий и Муса приготовились стрелять, когда басмач, подошедший первым, начал звать охотника и угрожать, а когда другие басмачи приблизились и охотник попытался удрать, скользя по снегу, выстрел сорвал огромную лавину.

НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ

I

Когда шум обвала затих, из-под сугроба поднялся невредимый Ивашко:

— Идем!

Он толкнул соседнюю кучу снега.

Муса встал, отряхнулся и, протирая глаза, спросил: — А где кишлак?

— Не в кишлак пойдем, а к обвалу.

Сорвавшийся с ледника снег спрессовался в ледяные кирпичи, и груды их высились большими холмами. Пробираясь по сугробам, Ивашко и Муса услышали визг. Рыжий с белыми пятнами пес сидел на куче снега. Цепочка-поводок была придавлена льдом. Муса срезал с собаки ошейник. Пес, ещё недавно лаявший на них, прижался к Мусе. Куда ни смотрел Ивашко, все было мертво.

Туча снежной пыли висела в воздухе, скрывая дали. Решив, что басмачи погибли, юноши вернулись к якам и, посоветовавшись, решили ехать в ту сторону, куда ушел молодой охотник. Изнемогающие яки хрюкали и фыркали. Закатывая налившиеся кровью глаза, они брели по следу охотника.

После гибели басмачей Юрий почувствовал страшную усталость и полное безразличие к опасностям, таившимся в этих незнакомых горах.

Вдруг пес басмачей громко залаял. Яки пошли быстрее. Впереди на снегу шевелилось черное пятно.

— Медведь! — хрипло сказал Муса.

Морозный воздух синей ночи, казалось, таил в себе тревогу. Пес поджал хвост и тихонько скулил от страха. С трудом сняли винтовки. Еще проехали и остановились. Черное пятно оказалось дымом. Обычным дымом, пахнувшим теплом костра, напоминавшим продрогшим путникам о горячем чае.

— А я думал, мы замерзнем, — сознался Юрий и впервые за много дней засмеялся.

— Теперь не пропадем, — весело отозвался Муса. Всадники с усилием оторвали примерзшие к седлам брюки и спешились. Спотыкаясь, еле ступая одубевшими ногами, они взошли по насту на крышу кибитки и наклонились над дырой. Юрий протянул руку к дыму, он был холодным. Муса отшатнулся: в нос ударил сладковатый, приторный запах. Муса испуганно прошептал: — Гульджан! Понимаешь? Когда людям нечего есть, они едят мучнистый корень гульджан.

Снизу доносился многоголосый собачий лай. Какая-то собака мучительно выла. Пес басмачей дрожал как в лихорадке. Страх толкал его назад, но жгучий мороз заставлял ползти к дымящейся дыре, где была жизнь.

Неведомый край! Неизвестно, чьи кибитки. Может быть, там сообщники погибших басмачей.

Однако выхода не было. Нужно было или идти назад, на верную смерть, или в кибитку.

Решили спуститься в кибитку. Подошли ко второму чернеющему дымоходу, откуда не шел дым, и обнаружили волосяную лестницу. — Эй! Кто там? — крикнул Юрий по-русски.

Яростный и злобный лай с новой силой наполнил кибитку. Собаки собрались под лестницей и щелкали зубами. В бледном лунном свете, проникавшем через дымоход, мелькали их ребра, дугой выпиравшие наружу, и сбитая космами шерсть.

— Эй! Кто там? — закричал опять Ивашко, покачиваясь на лестнице и размахивая наганом.

Но лай голодных, остервеневших от ярости псов заглушал его голос.

Муса по-киргизски окликнул обитателей кишлака. Кто-то внизу отогнал собак. Юрий и Муса спустились в темное помещение. Появился рослый юноша со светильником и жестом руки пригласил их следовать за собой. По проходу под снегом они вошли в другую кибитку, где тлел костер. Юноша предложил им сесть у костра и ушел.

Из темноты слышались шум и испуганный шепот людей. Держа наган в поднятой руке, Юрий настороженно оглядывался. Муса взял его за руку и сказал:

— Не надо. Если даже обитатели и против нас, то в жилище нас не тронут: таков закон мусульман.

Огонь в костре дрожал от движения воздуха; тени и блики сплетались в узоры на черных от сажи столбах кибитки. К пришельцам подкрадывались испуганные обитатели кишлака. На груди у каждого висел талисман от злых духов. Старуха Айше шептала заговор. Как знать, может быть, это не настоящие люди, может быть, это джинны или альбесты. [15]Чужие, непонятные слова первого пришельца казались ей заклинаниями.

Ивашко так трясло от холода, что даже столб, к которому он прислонился, дрожал. Не доверяя мусульманским законам, он напряженно всматривался в темноту и стискивал рукой револьвер. Люди, прятавшиеся в углах кибитки, раздражали его. Осмелев, старуха Айше подошла ближе и стала разглядывать гостей. Шум в кишлаке усилился. Юрий не выдержал и, шагнув через костер в темноту, хрипло закричал по-киргизски: — Эй, мужчины, идите сюда!

Муса по-узбекски крикнул:

— Не расходись, не шевелись!

Обитатели кишлака испуганно завопили:

— О аксакал! Придешь ли ты спасти нас?… Где ты? Где ты, голодному пища, пешему лошадь?

— Они, кажется, говорят по-узбекски? — с удивлением заметил Юрий.

— По-узбекски, — подтвердил Муса. — В Алайской долине и на Сарыколе все киргизы говорят по-узбекски.

— О аксакал! Придешь ли ты спасти нас?… Где ты? Пока они кричали, Муса быстро подбросил в огонь полыни. Костер разгорелся, и жители кишлака, оставив плакавшую от страха маленькую девочку, убежали через дверь в стене. В кибитке стало жарко, как в бане. Одежда путников оттаивала, от неё отламывались льдинки и со звоном падали на пол. Полынь сгорела, и костер еле тлел. А Юрий стоял, все так же пристально всматриваясь в наполненную звуками темноту.

К костру, медленно переваливаясь с ноги на ногу, походкой жирного гуся подходил аксакал в старом китайском халате из голубого шелка с золотыми драконами. Так он, по старинному обычаю, одевался в торжественных случаях.

Не узнав прадеда в непривычной для него одежде, затихшая было девочка опять заплакала.

Юрий машинально поднял наган. Стараясь не показать страха, аксакал продолжал важно шествовать.

— Арвахи, — шептал аксакал, обращаясь к духам добра, — держите меня за руки и поддерживайте под мышки. Вслед за аксакалом вошли Джура и низкорослый Кучак. Джура взял аксакала под правый локоть, Кучак — под левый, и они бережно посадили старика у огня. Аксакал, желая казаться слабым и беспомощным, кряхтел и стонал: он хотел вызвать к себе сочувствие пришельцев.

Ивашко, смахнув со лба пот, сел у костра.

— Угостите путников чаем, — прошамкал аксакал. — Зейнеб! — позвал Кучак.

В кибитку быстро вошла юная красивая девушка и поставила на угли высокий железный чайник.

— Кто вы? — спросил Ивашко.

Старик молчал.

— Спроси их, кто они такие, — сказал Ивашко и толкнул локтем разомлевшего у огня Мусу.

— Пока не выпьем чаю, спрашивать не полагается. Помолчали.

Чайник зафыркал, заливая огонь. Красавица Зейнеб принесла фарфоровые китайские чайники, сполоснула их кипятком и поднесла аксакалу.