Америка глазами русского ковбоя - Шиманский Анатолий. Страница 14

Шлендрая по ипподрому, я оказался свидетелем объездки молодой кобылки, предназначенной для рысистых гонок. Хозяин привязал ее позади коляски, и старая, опытная кобыла потянула ее за собой. Молодуха упиралась, ржала, падала на колени, моталась из стороны в сторону и не хотела смириться с судьбой. А предстояло ей быть запряженной между оглоблями и мчаться кругами в жажде победить соперников и украситься ожерельем с голубыми лентами. И никуда она не денется – обломают ее вскорости, и забудет она о лугах зеленых да жеребцах холеных.

Для ночевки мне отвели заброшенную кузницу. Завесил я разбитые окна пластиком, забил тряпьем щели в дверях, нащепал лучин, затопил буржуйку – ну, чем не рай!

Опосля нарезал колбасы, насадил на шампур, из вешалочной проволоки скрученный, и через минут двадцать был готов шашлык по-старовашингтонски. Том дал мне с собой пару бутылок самодельного вина, и оно под шашлык очень даже пригодилось.

Вспомнилось, как вот так же, лет 35 назад, сидел я около буржуйки на станции Яя, и выла пурга, заметая до осей старый «столыпинский» вагон, в котором мы жили с приятелем Славкой Сахаровым.

Приехали мы туда сразу же по окончании школы с над еждой внести свой вклад в строительство светлого будущего нашей Родины. Возводили там тяговую подстанцию для электрификации железной дороги Москва—Владивосток. Ох, какими наивными и счастливыми мы были! Ведь в коммунизм верили и отдавали все силы любимой Родине, здоровье гробили за светлое будущее. И нет уже той великой Родины. А вот есть эта буржуйка в Старом Вашингтоне.

За ночь подвалило изрядно снега, но ехать все-таки было можно. Я решил остановиться в Зейнсвилле, где находился Музей первой национальной дороги. Надо было успеть до его закрытия. Музей был посвящен постройке первой в стране мощеной дороги, соединившей к 1840 году столицу США с удаленным на 1000 километров городом Вандалиа, что в штате Иллинойс. Была она шириной 21 метр и послужила прообразом современных дорог Америки. Что-то типа нашего Владимирского тракта.

За пару километров до музея пришлось свернуть в объезд – мост оказался на ремонте. Получился крюк километров в восемь, и когда я приехал к музею, тот уже закрывался. Директор Алэн Кинг опускал флаг с флагштока, но, узнав, что я еду на телеге по этой самой национальной дороге, он позвонил на местное телевидение, а до приезда телевизионщиков позволил посмотреть экспозицию.

Наибольший интерес для меня представляла коллекция типов сбруи, использовавшейся для запряжки лошадей в прошлом веке. В огромные телеги – прообразы современных грузовиков – загружалось несколько тонн груза и перевозилось шестеркой лошадей на сотни километров по этой самой дороге. Тормозными колодками служили подошвы старых башмаков. Теперь-то мне стало понятно, откуда взялось выражение – «тормозной башмак».

Половина экспозиции была посвящена памяти знаменитого в первой половине этого века новеллиста Зейна Грэя. В честь его предков и был назван город Зейнсвилль. Здесь он родился и несколько лет работал дантистом. Но захватила Грэя жажда писательства и славы, для чего он и переехал в Голливуд. Там он написал более ста новелл о завоевании Дикого Запада пионерами-поселенцами. Эти его придумки послужили сценариями вестернов – фильмов о бесстрашных ковбоях, сражавшихся за свое место под солнцем прерий. Воплощением ковбоев на экранах и самым знаменитым актером той поры был Джон Уэйн, портреты которого висят в домах многих американцев, рядом с портретами Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна, наиболее почитаемых президентов США.

Образ высокого, сильного, справедливого, но подчас сентиментального американца англосаксонского типа благодаря Уэйну вошел в сознание американцев, да и жителей других стран, где эти фильмы до сих пор пользуются успехом. Несомненно, что отнюдь не все американцы были такими. Многие были даже значительно хуже, чем герои Уэйна. У нас-то главный герой – Иванушка-дурачок, который, в принципе, умный, но прикидывается. А богатырь наш былинный – Илья Муромец, до тридцати трех лет (возраста распятого Христа) на печке проспавший, а потом решивший, что настала пора Родину спасать.

Когда этот образ ковбоя приелся, кудесники голливудских киностудий решили сделать героями Америки тех, с которыми когда-то сражались на экранах ковбои и солдаты в голубых мундирах. Во второй половине этого века воплощением геройства и природной справедливости стали индейцы и негры, а белые поселенцы превратились в жадных и трусливых подонков.

Ревизия ценностей, получившая название «политической корректности», дошла до такой степени, что из школьных библиотек стали изымать книги, где негры назывались неграми. Теперь их нужно было называть «американцами африканского происхождения». Запрещена была в школьных библиотеках книга «Хижина дяди Тома», в которой негры не боролись за равноправие, а тяжко работали на плантациях. Подверглись остракизму даже «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна», где негры назывались неграми, и хотя бежали с плантаций, но подчинялись сопливым белым мальчишкам, а индейцы были показаны пьяницами и разбойниками.

Несколько лет назад я смотрел фильм «Приключения Робинзона Крузо» в новой интерпретации. Там слуга Робинзона Пятница восстает против хозяина и сжигает их общий дом, вероятно в надежде построить роскошную хижину. Фильм заканчивается тем, что Робинзон ложится на землю, и Пятница ставит ногу ему на голову – историческая справедливость восторжествовала: «Мы не рабы, рабы не мы». Такое извращение истории и литературы приносит больше вреда, чем пользы в залечивании ран расовой дискриминации.

По приезде в музей репортера восемнадцатого канала телевидения я привязал Ваню посредине лужайки к флагштоку. Во время интервью он, стоя в упряжке, похрупывал сеном. Но вдруг произошло что-то странное – лошадь повалилась на правый бок, ломая оглобли и издавая паническое ржание. Я бегу к Ване и, рискуя в любую секунду получить в лоб копытом, перерезаю постромки. Дрожащая от страха лошадь наконец-то встает на ноги, а оператор продолжает снимать такие замечательные для него кадры.

Выясняю, что лошадь упала оттого, что земля на клумбе была глинистой и через час перемешивания ее Ваниными ногами превратилась в вязкую ловушку. Когда конь попытался шагнуть, то потерял равновесие и свалился набок.

Только после отъезда репортера я представил себе, какова будет реакция телезрителей, видящих на экранах бьющуюся в постромках лошадь. Защитники прав животных потребуют от полиции забрать у меня лошадь за издевательство над ней. Срочно позвонил на телевидение и попросил вырезать эти кадры или вообще не показывать репортаж. Они, действительно, вечером показали только переломанные оглобли, но не лошадь на земле.

Нужно было срочно ремонтировать оглобли. Директор музея вызвал на помощь работяг Джима и Мэта Шагли. Они за час сварганили новую оглоблю и отремонтировали старую.

Я привязал лошадь, задал ей корма и, по приглашению Дэвида Картера, владельца соседнего отеля, остановился там. Он отказался взять у меня деньги за постой, так что переночевал я в тепле, да еще бесплатно.

Придя сияющим солнечным утром к музею, я не нашел Ваню на положенном месте около флагштока. Порвал мой бельгиец крепчайшую нейлоновую веревку и ушел пастись на муравистые газоны. Слава богу, что не ушел сам по себе на запад, как случилось в Блэйне.

Пройдясь щеткой по необъятному крупу и почистив крючком копыта Вани, обнаружил, что пришла пора менять подковы. Обувка эта, даже с наварными шипами из твердых сплавов, изнашивается на бетоне и асфальте через 300–400 километров.

Мой хозяин Алэн вспомнил, что местный шериф был раньше профессиональным кузнецом, и позвонил ему, посоветоваться. Берни Гибсон вскоре прибыл на место. Это был мускулистый мужчина под шестьдесят, чуть тронутый сединой, но энергичный, как и положено шерифу графства. (Шериф в США – должность выборная, в подчинении у него несколько помощников. При муниципалитетах существует полицейское управление, начальник которого не избирается, а назначается мэром).