Потерявшая сердце - Малышева Анна Витальевна. Страница 11

Станционные смотрители не брезговали взятками, и если у путешественника не было при себе какой-либо важной государственной бумаги, дело решали деньги. Евгений вынужден был несколько раз прибегнуть к этому старому русскому способу, ускоряющему любое предприятие, и оттого кошель его быстро опустел. Написать же матушке о своем бедственном положении и попросить помощи он считал для себя крайне унизительным. Да и вряд ли Прасковья Игнатьевна смилостивится над непокорным сыном, посмевшим ослушаться ее приказа ехать во Владимирское поместье и вместо этого тайно сбежавшим из дома. Уж чего-чего, а ослушания она никогда ему не прощала.

На одной почтовой станции Евгений застрял на трое суток. Досуг он проводил в трактире, в компании двух офицеров, время от времени посылая Вилимку к смотрителю узнать, нет ли лошадей? Мальчишка всякий раз возвращался с понурым видом и красноречиво качал головой. Ему тоже надоело торчать в этой дыре.

– Сдается мне, господа, – обратился как-то к своим товарищам граф Евгений, разливая в кружки кислое местное пиво, – что мы не выберемся отсюда до самого лета.

Офицеры угрюмо с ним соглашались. Один из них, совсем еще юный поручик гренадерского полка, с едва пробившимися над губой усиками и наивными глазами, крепко выругался, вызвав усмешки у собутыльников. Его спутник, постарше, в чине гусарского ротмистра, завел речь о женщинах.

– Что еще нам остается, господа, в нашем незавидном положении? – цинично заметил он. – Застряли мы тут надолго, а в компании женщин время пройдет незаметно. Вот не далее как вчера я познакомился с одной весьма пикантной особой… – Он обвел взглядом трактир, ища кого-то, и вдруг встрепенулся. – Да вот она, кстати! Легка на помине! Глашка! – крикнул ротмистр статной девке с распущенными черными, как смоль, волосами. Та о чем-то развязно беседовала с трактирщиком, облокотившись на прилавок, и тут же обернулась к офицерам, заслышав свое имя. – Поди сюда! – позвал ее ротмистр.

Глафира не заставила себя долго ждать. Через миг она уже уселась на коленях у гусара и, выхватив из его рук кружку с пивом, приложилась к ней губами.

– Фи! Что за дрянь вы пьете? – поморщилась Глашка, ставя на стол кружку.

– А тебе небось хотелось бы пуншу? – с лукавой улыбкой подмигнул ей ротмистр.

– Разумеется, красавчик, – она растрепала его редкие волосы, – я ничего, кроме пунша, не пью.

– А вот приведешь к нам подружек, тогда закажем пунш. – Он покачал ее на коленях, чем вызвал у Глафиры приступ смеха.

– Постойте, ротмистр, – остановил его Евгений, – на меня не рассчитывайте.

– Разве вы не будете с нами пить, граф? – На этот раз гусар подмигнул юному поручику.

– Пить я не отказываюсь, – несколько смутился Шувалов. – Но вот… – Он все больше мешался и не знал, как выразиться, никого не обидев.

– Они брезгуют нами, – проницательно закончила за него Глашка, бросив на Евгения недобрый взгляд.

– Если бы, господа, вы были в моем положении, – Евгений упорно не смотрел в сторону девицы, – то, не сомневаюсь, тоже воздержались бы от веселья.

– В каком положении, граф? Объяснитесь, – заинтересовался юный гренадерский поручик.

– Да будет вам известно, что я предпринял это путешествие с одной лишь целью – найти свою бывшую невесту, которую не так давно от себя оттолкнул…

Шувалов начал свой длинный рассказ с пожара Москвы, с того момента, как его дворецкий Макар Силыч принял обугленное тело няньки Мещерских за труп его невесты. Офицеры слушали с большим вниманием и ни разу не перебили его, а Глафира, ерзая на коленях ротмистра, прямо-таки пожирала глазами рассказчика. Ее сознание, замутненное алкоголем, постепенно прояснялось, и когда Евгений начал описывать внешность Елены, Глашка вдруг разразилась заливистым смехом.

– Ты что, девка, спятила?! – толкнул ее в бок гусар. – Что смешного тут нашла?

– Это я так, сдуру, – оправдывалась Глафира, с трудом унимая свое веселье.

Однако Евгению этот смех не показался случайным. Его будто что-то подтолкнуло.

– Вы видели Елену? Что-то о ней знаете? – глядя ей в глаза, отрывисто спросил он.

Вместо ответа Глашка выхватила из рук ротмистра кружку и, осушив ее залпом, с грохотом поставила на стол.

– Вижу, не дождешься от вас пуншу, – хрипло вымолвила она и сползла с колен гусара.

– Эй, куда ты? – возмутился тот.

– Пойду на двор, тут дышать нечем. Может, и подружек повстречаю, вам пришлю.

Глафира заплетающейся походкой направилась к двери.

– Она что-то знает о вашей невесте, – в свою очередь, сделал вывод юный поручик. – Вам, Шувалов, надо бы ее догнать.

– И выпотрошить как следует! – добавил ротмистр, явно уязвленный тем, что не снискал благосклонности у распутной девицы.

Глафира между тем вышла из трактира. Евгений бросился вслед за ней.

Во дворе не было ни души, если не считать старой клячи, нервно прядающей ушами и шамкающей беззубым ртом. Она была впряжена в какую-то рухлядь, которую язык не поворачивался назвать каретой. Подобных сооружений на колесах Шувалов не встречал ни в Москве, ни в Петербурге. Именно оттуда, из этой рухляди, отчетливо донесся чей-то всхлип. Он подошел ближе. Вместо оконца в карете зияла черная дыра. Евгений заглянул внутрь и увидел Глафиру. Она плакала, размазывая слезы по опухшему лицу.

– Почему вас так расстроил мой рассказ? – спросил он.

Девица вздрогнула, повернулась к нему, но не произнесла ни слова.

– Вы что-то знаете о Елене Мещерской, – продолжал граф, – но не хотите говорить. С ней случилось что-то страшное? – Он произнес последнюю фразу медленно, выделяя каждое слово.

Глафира и на этот раз не удостоила его ответом.

– Почему вы молчите?! – сорвался на крик Евгений.

– Не знаю я никакой Елены Мещерской, – выдавила сквозь слезы молодая женщина. – Оставьте меня в покое!

– Вы лжете! – в гневе бросил он.

На этот раз Глафира посмотрела на графа с иронической улыбкой и сказала тихо, почти ласково:

– Послушай-ка моего совета, касатик. Коли пташка выпорхнула из клетки, не надобно ее ловить. Пускай порхает себе на воле!

И она залилась таким немелодичным смехом, что в окнах станционного трактира задребезжали стекла. Евгений растерялся. Он не знал, как трактовать слезы и смех этой распутницы, но продолжал считать, что та наверняка видела Елену и, возможно, общалась с ней.

За спиной у него раздался топот копыт. Во двор въезжала карета. Евгений обернулся и не поверил своим глазам. Из остановившейся кареты вышел молодой офицер высокого роста, с залихватски закрученными кверху усами, с непослушными, торчащими в разные стороны волосами, на которые едва налезал кивер. Его серые грустные глаза смотрели на мир строго и с недоверием.

– Рыкалов! Вот так встреча! – воскликнул Евгений, узнав в офицере боевого товарища.

– Эжен? – с некоторым сомнением произнес тот, но тут же был заключен в объятья друга. – Погоди-ка! – на миг отстранился от него Рыкалов. – Дай сперва взглянуть на тебя. А как же твои ноги?

– Как видишь, снова носят это бренное тело, – засмеялся молодой граф. – Я цел и невредим, Андрюха…

– Это похоже на чудо! – все больше удивлялся Рыкалов.

– Чудо, что мы с тобой встретились…

– А что ты здесь делаешь, кстати? – поинтересовался боевой товарищ.

– Жду лошадей. Так я, глядишь, и за месяц не доберусь до Петербурга, вот уже третьи сутки сижу в этой дыре, – развел руками Шувалов.

– А прислуги много с тобой?

– Один мальчишка, – признался Евгений, – я, брат, привык по-спартански…

– Тогда собирайся. Через полчаса выезжаем.

– Так ведь лошадей нет, а твоим нужен отдых.

– Для меня, брат, лошадей найдут, – не без гордости заявил Рыкалов. – Я везу в столицу письма государя. Так что не теряй времени…

Через час они летели в санях, запряженных четверкой покормленных молодых рысаков. Дорога к ночи обледенела, и на поворотах сани заносило так, что они едва не опрокидывались. «Ух, ты! – только и покрикивал Вилимка, устроившийся на козлах рядом с кучером. – Эк, их забирает! Аж душу вытряхивает!»