Шаман - Гордон Ной. Страница 85

Труди еще не успела остыть, но Роб Джей снова положил на нее седло и отправился в город, вслед за сыном.

На улице там и сям стояли небольшие группки мужчин. На крыльце магазина, где выступали Ник и шериф, звучал громкий голос, но Роб не обратил на это внимания. Алекс стоял вместе с Мэлом Говардом и двумя другими молодыми людьми, все они держали в руках оружие, а глаза у них светились от осознания собственной важности. Лицо Алекса вытянулось, когда он увидел отца.

— Хочу поговорить с тобой, Алекс, — сказал Роб, уводя его в сторону. — Я хочу, чтобы ты поехал домой, — заявил он, как только они оказались за пределами слышимости.

— Нет, папа.

Алексу было восемнадцать лет, и у него быстро менялось настроение. Если он решит, что на него давят, он просто пошлет отца к черту и, чего доброго, вообще навсегда уйдет из дома.

— Я не хочу, чтобы ты шел туда. У меня есть на это серьезное основание.

— Я всю свою жизнь только и делаю, что слушаю об этом серьезном основании, — горько произнес Алекс. — И однажды прямо спросил маму: Фрэнк Мосби — мой дядя? И она сказала, что нет.

— Ты дурак, если заставил свою мать пройти через это. Неужели ты не понимаешь: даже если ты поедешь туда один и застрелишь Мосби, то ничего не изменится. Люди все равно будут трепать языками. Но что бы они ни говорили, это не имеет никакого значения. Я мог бы велеть тебе немедленно возвращаться домой, потому что, черт побери, это мое ружье и это моя несчастная слепая лошадь. Но настоящая причина, по которой тебе не нужно туда идти, состоит в том, что ты — мой мальчик, и я не позволю тебе совершить то, что будет грызть тебя всю оставшуюся жизнь.

Алекс бросил отчаянный взгляд туда, где стояли Мэл и остальные и с любопытством поглядывали на него.

— Скажи им, что я напомнил о работе, которая ждет тебя на ферме. А затем ты пойдешь к Вики, где ты ее бросил, отвяжешь ее и приедешь домой.

Он вернулся к Труди, вскочил в седло и поехал по Мэйн-стрит. Прямо перед церковью завязалась драка, и кроме того, он заметил, что кое-кто уже успел напиться.

Он не оборачивался, пока не проехал с полмили, но когда все же обернулся, то увидел лошадь, идущую неуверенной, осторожной рысью, которую она развила после того, как ослепла, и фигуру человека, наклонившегося к ее шее, словно он ехал против сильного ветра: в руке он держал маленькое ружье для охоты на птиц, держал дулом вверх, как Роб всегда учил сыновей.

Следующие несколько недель Алекс старался не попадаться отцу на глаза: не из-за того, что сердился на него, а скорее, просто чтобы уйти из-под его власти. Отряд добровольцев отсутствовал два дня. Они обнаружили добычу в полуразрушенном доме из дерна и приняли сложные меры предосторожности, прежде чем напасть на него, но он спал и все равно не заметил бы их. И это был вовсе не Фрэнк Мосби. Его звали Бюрен Гаррисон, он ограбил владельца магазина в Генесео, забрав четырнадцать долларов, — и Ник Холден со своими юристами помпезно, хоть и с трудом держась на ногах, передали его в руки правосудия. Впоследствии выяснилось, что Фрэнк Мосби утонул в Айове за два года до этого, пытаясь верхом пересечь реку Седар во время половодья.

В ноябре Роб Джей проголосовал за то, чтобы отправить Джона Карленда в Конгресс и вернуть Стивена А. Дугласа в сенат. На следующий вечер он присоединился к толпе мужчин, которые ждали результатов выборов в магазине Гаскинса, и в витрине увидел пару изумительных карманных ножей. В каждом было одно большое лезвие, два лезвия поменьше и небольшие ножницы — все из закаленной стали, с отполированной рукояткой из панциря черепахи и защитными колпачками из чистого серебра с обеих сторон. Такие ножи предназначаются для мужчин, не боящихся получать от жизни удовольствие, и он купил их, чтобы подарить сыновьям на Рождество.

Сразу после наступления темноты в городок приехал Гарольд Эймс и привез результаты выборов из Рок-Айленда. Это был удачный день для госслужащих: Ник Холден, ветеран индейских войн и защитник закона, с небольшим отрывом победил Джона Карленда, и сенатор Дуглас тоже вернется в Вашингтон.

— Теперь-то уж Авраам Линкольн поймет, что не надо запрещать людям иметь рабов, — хохотнул Джулиан Говард, триумфально потрясая кулаком. — Больше мы никогда не услышим об этом сукином сыне!

Ввиду того, что к Холден-Кроссингу железную дорогу не провели, отец Шамана отвез его в Гейлсберг, находившийся на расстоянии тридцати двух миль, поместив сундук с вещами в задней части бакборда. И сам город, и колледж были спланированы еще четверть века назад, в штате Нью-Йорк, пресвитерианцами и конгрегационалистами, приехавшими сюда и построившими дома на улицах, расположенных в шахматном порядке вокруг большой площади. Декан колледжа, Чарльз Гаммонд, заявил, что, поскольку Шаман моложе большинства принятых в колледж, ему нельзя жить в общежитии. Декан и его жена брали студентов на постой в свой белый каркасный дом на Черри-стрит, и именно там, в комнате в конце второго этажа и поселили Шамана.

Возле его комнаты начиналась лестница, которая вела к двери, выходившей на задний двор, к насосу и уборной. В комнате справа проживала пара бледных конгрегационалистов — студентов богословия, которые предпочитали разговаривать только друг с другом. В двух комнатах с другой стороны коридора жили низенький, величавый библиотекарь колледжа и студент последнего курса по имени Ральф Брук, у которого было веселое веснушчатое лицо, а в глазах застыло немного удивленное выражение. Брук учился на факультете классической филологии. В первое же утро, за завтраком, Шаман увидел у него в руках томик Цицерона. Отец хорошо научил его латыни, и он сказал:

—  Iucundi acti labores.Приятно сознание оконченного труда.

Лицо Брука засияло, словно лампа.

—  Ita vivam, ut scio.Клянусь жизнью, я знаю.

Брук стал единственным человеком в доме, с которым Шаман регулярно общался, за исключением декана и его тощей жены с белыми волосами, которая старалась пробормотать несколько предписанных хорошими манерами слов.

—  Ave! — Каждый день приветствовал его Брук. — Quomodo te habes hodie, juvenis?Как ты сегодня утром, юноша?

—  Tam bene quam fieri possit talibus in rebus, Caesar.Так, как следует ожидать при данных обстоятельствах, Цезарь, — всегда отвечал Шаман. Каждое утро. Так они шутили.

Во время завтрака Брук воровал булочки и непрерывно зевал. И только Шаман знал почему. У Брука была женщина в городе, и он оставался у нее допоздна, и очень часто. Спустя два дня после того, как Шаман приехал в колледж, латинист уговорил его прокрасться вниз по лестнице и отпереть черный ход, когда все уже лягут спать, чтобы Брук мог войти незамеченным. Брук в дальнейшем часто будет просить его об этом одолжении.

Занятия проходили каждый день и начинались в восемь часов утра. Шаман выбрал физиологию, английскую литературу и сочинение и астрономию. К восторгу и ужасу Брука, он сдал экзамен по латыни. Вынужденный изучать еще один язык, он предпочел иврит греческому, хотя причины такого выбора анализировать не стал. В первое воскресенье в Гейлсберге декан и миссис Гаммонд взяли его в пресвитерианскую церковь, но позже он заявил супругам, что придерживается конгрегационализма, а студентам богословия — что он пресвитерианец, и таким образом каждое воскресное утро проводил, гуляя по городу.

Железная дорога добралась до Гейлсберга за шесть лет до того, как туда приехал Шаман, и принесла процветание и свойственное ему разнообразие национальностей. Кроме того, неподалеку от города, в Мишн-хилле, развалилась кооперативная колония шведов, и многие ее обитатели переехали на постоянное место жительства в Гейлсберг. Шаману нравилось смотреть на шведских женщин и девочек, любоваться их пшеничными волосами и прекрасной кожей. Когда он принимал меры, чтобы не запачкать ночью простыни миссис Гаммонд, в эротических фантазиях его навещали именно шведки. Однажды, гуляя по Саут-стрит, он остановился как вкопанный, заметив копну более темных волос: он был уверен, что знает ее, и на мгновение перестал дышать. Но оказалось, что женщина была ему не знакома. Она коротко улыбнулась ему, заметив на себе его взгляд, но он опустил голову и поспешно ушел. На вид ей было по меньшей мере лет двадцать, а ему не хотелось знакомиться с женщинами старше себя.