Становой хребет - Сергеев Юрий Васильевич. Страница 21

Бандитов враз повязали, глазом моргнуть не успели. Жучка и двоих ево рьяных помощников увели за отвалы и шлёпнули тут же, а нас даже не тронули, только допросил всех сам Балахин.

Часть отряда ГПУ он услал в Тырканду ловить Идалевича, а сам с золотом и пушниной вернулся в Зею… Эй, Мартыныч? Спишь, што ль?

— Гм… — Соснин мотанул головой и открыл глаза… Заслухался тебя. Ну и удачливый же ты чёрт, Сохач! Пошто ранее не сказал о Балахине.

Ну и тяжёлый же ты на душу горбач, хрен разговоришь, — скосил глаза на отвлекшегося чаем молодого парня и равнодушно спросил: — Ты вот мне скажи, Игнатий… На Иджике есть снежные бараны, иль брешут люди?

— Бараны есть, да как их счесть, — вдруг складно и резво отозвался Парфёнов, оживился, покачал головой, — Егор, поди дровец сухих собери для костра, чёй-то я озяб совсем.

Когда Егор появился с дровами, то увидел, как Соснин что-то быстро толковал Игнатию, а тот молча кивал головой и напряжённо смотрел в огонь. Только бросил Егор сушины у костра, приискатели разом смолкли, а потом завели старинную бродяжью песню.

Сразу шумно и весело стало у реки. Верка отгреблась подальше от загулявших мужиков, зная из жизненного опыта, что люди, как волки, сначала воют, а потом дерутся, только шерсть клочьями летит. Осторожно выглянула из-за куста, но драки так и не дождалась.

Осоловевший от чая и благости весеннего солнышка Мартыныч всё гомонил и подпрыгивал на бревне токующим тетеревом:

— Прошлым летом наезжал ко мне Балахин с отрядом конных. Шибко интересовался блудным народом, особо приискателями с китайской стороны из бывших белоармейцев. Оттуда засылают банды, чтоб разбой чинить, отымать золото и мешать добывать ево новой власти.

Эти банды извели экспедицию пятой армии и до поры затаились в здешних местах. Глядите, мужики, кабы вам не напороться на них, пощады не будет.

Ведь, к ним приставлены горные инженеры, сами они ведут разведку на золото, составляют карты и добывают его тайным способом. Золото уходит контрабандой в Харбин для нужд белой контрреволюции. Хитро у них всё поставлено.

— Ладно, не стращай, — улыбнулся Парфенов, — чему быть — того не миновать, коль совсем прижмут, брошу старательство, а пока, можно побаловать.

— Судачил Балахин, — перебил его Соснин, — что крепко советская власть берётся за эти края. Вскорости накрепко прикроют границу, а добычу золота организует государство. Всё же, страшно за тебя, не нарвись осенью на хунхузов, опять во множестве они шарятся под Яблоновым хребтом.

— Не так легко взять Сохатого, — ощерился Парфенов, — поглядим, кто способней в тайге.

— Моё дело упредить. Ежель чужие в доме будут, вон на том бугру камень торчмя выставлю, близко к зимовью не суйся. Тайком лошадей перелови и отчаливай подобру. Продуктишки под камнем найдёшь, там и золотишко оставишь мне за труды, сколь не жалко будет.

— Ладно, условились. Давай грузиться. Накаркаешь беды, может быть, они следом идут, не успеем отплыть, как нагрянут.

— Грузись, — ответил померкший Соснин, — три мешка муки я тебе зимой припас, соль, сахар — всё, как положено. Забирай. Когда станете плыть мимо Колбочей и Дорожного, будьте опасливей, из винта срежут прямо на воде иль увяжутся догонять.

Лучше проплыть там на утренней зорьке. Егор, пошли со мной, счас лошадь запрягём в сани и притащим ваш бутор. [6] Под мхом сплошь лёд, сани пойдут легко.

— Пойдём…

Пока доставили вьюки и остальные припасы, Парфёнов закончил ладить второй плот. Всё имущество он разделил на две кучи поровну. Мешки с мукой облил водой, чтобы корочкой схватилось тесто под тканью и больше не пропускало влагу.

— Зачем ты всё делишь? — полюбопытствовал Егор.

— Вдруг один паром перевернётся на камнях, тогда с голоду помирать? Ясно дело, будем плыть друг от друга саженей на триста. Если где остались ледовые заторы иль прижим встретим, ты по моему сигналу чаль к берегу, пока не миную худое место. А потом я тебя снизу буду ловить, коль угодишь в беду. Не доводилось сплавляться? Егор? На горе бугор…

— Нет, хоть и вырос на Аргуни. Свыкнусь, не бойсь, буду за твоим путём следить.

— Ну, ладно, поглядим. Поглядим, какой ты храбрый.

Вьюки обернули в плотный просаленный брезент и накрепко привязали их к спущенным на воду плотам.

Глухо шумел вбегающий в речку ключ, над водой проносились табуны перелётных уток от перевала Яблонового хребта, садились и ныряли в тихих плёсах, добывая со дна корм и оживляя гомоном пустынные тундровые края.

Встревоженный рассказами Мартыныча, Игнатий не рискнул оставаться на вторую ночёвку у него, распрощался с хозяином заброшенного прииска и взял в руки выструганный добела длинный шест.

Компаньоны осторожно вывели плоты по широкому Якуту к реке. Парфёнов оглянулся и крикнул радостно:

— Ну, Егорка, с Богом! Верку на свой плот умости, привяжи для надёжности, чтоб не спрыгнула, — он стал на качнувшийся паром и отпихнулся от берега. Течение подхватило, стремительно поволокло вниз старательский ковчег.

Егор пустил отплывшего подалее и тронулся следом. Верка тревожно заскулила, оглядываясь на остановившегося Соснина и бегущих вдоль берега с громким брёхом собак.

Плот покачивало, в пазах меж брёвен вскипала пена, проносились обзеленённые тиной камни, тугой южный ветер дул в спину и рябил воду на тихих местах.

Шест пока был не нужен, сплавщик легко направлял скрипящий паром по струе лопатой длинного весла из цельной листвянки, привязанного на корме верёвками.

Кривуны реки петляли по долине, небольшие перекаты сменялись тихими и обширными плёсами, плот по ним шёл медленно, плохо слушаясь руля в стоялой воде.

Ночевать затаборились в устье Сухой протоки. На обрывистом яру похилилась дряхлая фанзочка безвестного хозяина. Плоты дремали, уткнувшись в травянистый берег тёмной и глубокой заводи. По ней сновали несчётные утки, крякали и гомонили до глубокой ночи в залитых полой водой ерниках.

Где-то недалеко трещал, бился глухариный ток. Глухари разбудили путников на заре. Егор не стерпел, отпросился у Игнатия сбегать на токовище.

Верку оставил привязанной к дереву, она рвалась следом, видя, что он уходит с ружьём, взлаивала и скребла землю передними лапами. Парфёнов взялся разводить костёр и готовить завтрак.

Егор обошёл лесное озеро, густо обросшее берёзами, выбрался на край гари. Со всех сторон наплывал галдёж тока, бродили меж кустов и тяжело перелетали с места на место серенькие капалухи, выбирали кавалеров.

Главный запевщик сидел на вершине сухостойной лиственницы, распушив веером хвост, крутился сказочным петушком в обливе розовой зари: «Тэк, тэк, тэк, тэк-тэк-тэк, тэк, тэк, тэк», — ритмическая плясовая музыка менялась на скрипучий припев, и опять лилась безостановочная дробь.

Охотник подобрался ближе, сел на валежину и, позабыв обо всём на свете, застыл, слушая таинственную песню. Два петуха дрались невдалеке, третий кидался на них, яростно шипел и хлопал большими крыльями с пятнами белых перьев по угольной черноте.

Дерущиеся разнялись, дружно накинулись с двух боков на него, да так, что только пух вскружился и полетел, а потом опять сцепились меж собой. Забияка обиженно поквокал и сманил от увлёкшихся женихов в густые кусты карликовой берёзки гарем капалух.

Драчуны хватились, бегом кинулись отбивать изменниц. Издали доплыл зов Парфёнова. Егор поднял заросевшую винтовку, выцелил ближайшего красавца. В токовика стрелять не смог — из-за его исступления в песне.

После выстрела ток взмолк, а когда охотник подходил с добычей к озеру, глухари робко пощёлкивали, но через некоторое время снова звонкая мелодия полилась над тайгой, над шумящей рекой, над отмякшей в тепле первых лучей солнца болотистой гарью.

Верка потрепала добычу, спокойно улеглась, фыркая, отирая лапой прилипший к носу пух. Завтракали сушёным мясом, отваренным в котелке с горстью муки. Глухаря порешили оставить на обед. С юга тянуло через перевал тучи, вскоре они запрудили небо и скрыли солнце.