Охотники за скальпами - Рид Томас Майн. Страница 30

Ловкими и опытными руками было скоро наловлено множество плававших на поверхности воды веток и бревен; запылали костры, и было зажарено к ужину захваченное с собой сушеное мясо. После ужина все придвинулись поближе к огню, чтобы обсушиться, — насквозь промокшее платье дымилось паром, высыхая, — и занялись, как умели, перевязкой ран пострадавших товарищей, так как доктора не было, потому что он находился впереди при обозе.

Здесь решено было отдохнуть несколько часов, чтобы люди и животные могли сколько-нибудь восстановить силы.

Положение позволяло это, так как непосредственной опасности пока не было: если даже преследователи и вернутся снова, то все же добраться до ненавистных бледнолицых они могли не иначе, как совершив обход вокруг гор или же переждав, пока совсем опадет вода.

Обход требовал, как мы знаем, пути в сорок миль, и истомленные лошади индейцев не могли совершить его, не отдохнув предварительно хоть одни сутки; а что вода не обещает опасть скоро, — за это ручалась буря, все еще неистовствующая в горах.

Только около полуночи было решено отправиться в дальнейший путь. Ливнем смыло, разумеется, все следы, образовавшиеся после прохода Эль Соля с обозом, но охотники были люди, не особенно избалованные привычкой к укатанной дороге. Старый Рубэ, взявший на себя роль проводника, не нуждался даже в блеске молний, озарявших время от времени белую горную вершину вдали; наилучшей путеводной звездой для него было собственное изощренное чутье и зоркие глаза.

Охотники ехали всю ночь напролет и настигли обоз через час после восхода солнца у подошвы снеговой горы. Тут они остановились на полчаса в одном горном проходе, позавтракали и, отдохнув, продолжали свой путь через Сиерру. Дорога вела через ущелье на голую равнину, тянувшуюся на восток и на юг на такое пространство, какое только мог охватить человеческий взгляд. Это была пустыня.

XXV. Встреча у Барранки

Излишне было бы описывать все лишения и страдания, которые пришлось претерпеть охотникам на обратном пути через ту же ужасную «Путину смерти», на которой они столько натерпелись и в первый раз, когда ехали еще с более свежими силами. Люди и животные изнемогали от жажды, так как на пространстве шестидесяти миль пути нигде нельзя было найти воды.

Путники двигались по голой, выжженной солнцем равнине, лишенной всякой растительности, за исключением изредка попадавшихся тощих кустарников, где ни одно живое существо не нарушало впечатления безнадежного, ужасающего, мертвого однообразия пустыни. Питались крайне скудно, стараясь потреблять экономно и без того небогатые запасы пищи; но наконец и они пришли к концу, и один вьючный мул за другим гибли под ножами полумертвых от голода людей.

Из стеблей полыни кое-как еще можно было разводить огонь, но по ночам охотники не решались на это, так как преследователи, хотя их еще нигде не было видно, все же могли уже быть в пути по их следам.

Целых три дня держались они юго-восточного направления и к вечеру третьего дня заметили, что на восточном краю пустыни возвышаются Мимбрские горы, среди которых находились старые заброшенные рудники, некогда созданные Сегэном и достигшие процветания, пока не были разорены и разгромлены индейцами. Начиная с этого пункта, Сегэну была отлично знакома каждая подробность местности, и Сиерру они решились пройти по дороге, ведшей к рудникам.

К закату солнца они подошли к Барранка-дель-Оро; это была огромнейшая рытвина среди равнины, ведшая к бывшим шахтам. Рытвина эта, оказавшаяся скалистым обрывом, произведенным землетрясением, тянулась на расстояние больше двадцати миль, и по обе стороны ее пролегала дорога, так как направо и налево от нее равнина шла до самого конца обрыва.

Приблизительно на полдороге к рудникам должен был быть ручей, как помнили Сегэн и Рубэ; к нему-то они теперь и держали путь, чтобы расположиться лагерем у воды. Но пока утомленным путникам удалось добраться до этого долгожданного места, почти уже наступила полночь.

Лошадей расседлали и у самых верб, которыми обрамлен был ручей, зажгли два костра, а в пищу изголодавшимся охотникам пришлось принести в жертву еще одного мула. После ужина все бросились в совершенном изнеможении на землю, собираясь спать. Только при лошадях на лугу осталась без сна, опершись на свои ружья, безмолвная стража.

Галлер склонил голову на углубление своего седла и вытянул ноги к огню, неподалеку от того места, где помещались Сегэн и его дочь.

Расположились на земле группами и освобожденные от индейского плена мексиканки и взятые у навахо заложники, закутанные в свои полосатые плащи, и все тотчас заснули или, по крайней мере, задремали.

Галлеру было видно лицо Адели, обращенное к небу и освещенное последними отблесками костра. В нем было некоторое сходство с лицом Зои, веселый характер которой и лукавый смех так часто прогоняли со лба нетерпеливого гостя морщины досады и озабоченности, так что он вскоре совсем перестал тяготиться своим пребыванием в гостеприимном доме.

Да, они очень похожи… тот же высокий благородный лоб, та же прекрасная линия профиля… только не тот белоснежный и розовый цвет кожи. Южное солнце придало ничем не защищенному лицу бывшей королевы навахо бронзовый оттенок, и черный, как воронье крыло, цвет волос резко отличался от светло-золотистых волос сестры.

Молодая девушка спала чутким и тревожным сном. Несколько раз она просыпалась, растерянно вглядывалась, вскочив, в окружающую ее обстановку, что-то невнятно бормотала по-индейски; но утомленное до изнеможения тело тотчас снова вступало в свои права, и, по-прежнему склонившись на ложе, она снова засыпала.

Все время пути Сегэн окружал ее самым внимательным попечением и самой нежной заботливостью; но она принимала с полным равнодушием и только изредка с холодной благодарностью всю его предупредительность. Почти ни на минуту не выходила она из молчаливого и мрачного состояния.

Отец пытался несколько раз всевозможными мерами воскресить в ее душе воспоминания детства, но все было безуспешно, ничто не давало надежды его сокрушенному сердцу.

Галлер думал все время, что Сегэн спит, но теперь, вспомнив о нем и его безнадежных попытках, Галлер внимательнее заглянул ему в лицо и тогда убедился, что Сегэн не сводит глаз с дочери и с глубоким вниманием прислушивается к срывающимся с ее губ отрывистым словам.

Вдруг Сегэн явственно вздрогнул: девушка произнесла, как послышалось и Галлеру, имя Дакомы. В ту же минуту он заметил, что и Галлер не спит, и обратился тихонько к нему:

— Бедное дитя! Ее волнует тревожный сон… Я был бы даже готов разбудить ее.

— Ей необходим покой, — заметил Галлер.

— Но такой сон — плохой покой. Слышите, она еще раз назвала Дакому.

— Так зовут нашего пленника?

— Да; по индейским законам она должна была сделаться его женой.

— Откуда вы это узнали?

— От Рубэ; он слышал это в то время, когда был в плену у навахо.

— И вы думаете, она была к нему привязана?

— Нет, по-видимому. Старый врачеватель принял ее в качестве дочери, а Дакома пожелал взять ее в жены; и вот на известных условиях она должна была быть отдана ему. Но сама она не только не обнаруживала благосклонности к нему, а даже боялась его; это подтверждает и то, что она теперь говорит со сна. Бедное дитя! Какую тяжелую участь сулила ей судьба!

— Через два-три дня будут окончены все ее страдания, когда она снова будет на родине и в объятиях матери.

— Слава Богу за это. Но если она такой и останется, это разобьет сердце моей многострадальной жены…

— Не надо об этом думать, друг мой. Время вернет ей память, и дома, при виде множества предметов, виденных ею в детстве, мысли ее прояснятся, воспоминания оживут. Не падайте духом, Сегэн!

— Будем надеяться, будем надеяться!..

Галлер так уверенно говорил только из желания утешить своего друга, но сердце его также удручала печаль, и какая-то смутная тревога, словно предчувствие предстоящего несчастья, охватила его без малейшего внешнего повода. Под впечатлением этого тягостного чувства он спросил: