Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого - Мессадье Жеральд. Страница 44

— Хозяева, без сомнения, стоили своих палачей, — заметил Себастьян.

— Разумеется, свояк свояка видит издалека, — подтвердила баронесса. — Нейхоф, должно быть, почувствовал, что стало припекать, потому что отправился в Мадрид. Там он, как полагают, влюбился. С негодяями такое тоже случается. Избранницей его сердца стала леди Скарфилд, дочь какого-то якобита. [24] Увы, даже любовь не сделала Нейхофа порядочным человеком: он стащил у красавицы драгоценности и, как утверждают, заложил их в ломбард и сколотил состояние, поместив вырученные за них деньги в Миссисипскую компанию. Я лично в этом сомневаюсь, — продолжала вдовствующая баронесса, — поскольку некоторое время спустя он обокрал какого-то голландского торговца. Так бы он и продолжал свои злодеяния, если бы в тысяча семьсот двадцать первом году кардиналу Дюбуа, министру Людовика Пятнадцатого, не пришла в голову нелепая идея вызвать его обратно в Париж и поручить тайную миссию во Флоренции…

Себастьян насторожился: тайная миссия по поручению королевского кабинета? Вдовствующая баронесса оказалась настоящим кладезем сплетен. Рюмки портвейна, поставленной перед нею, хватило, чтобы дама возобновила свои воспоминания.

— Влиятельные особы зачастую прибегают к услугам завзятых негодяев, — продолжала баронесса. — Я не знаю, справился ли Нейхоф со своей миссией, но мне рассказывали, что затем его видели в Риме, под вымышленным именем, он уверял, что ищет философский камень и эликсир молодости. Можете себе представить?

Себастьян, которого эти совпадения забавляли все больше и больше, отрицательно покачал головой, и баронесса продолжила рассказ:

— С ним были две монахини, сестры Фонсека, у которых вполне уместно было бы поинтересоваться, соблюдают ли они обет чистоты. Буду краткой. Истощив средства, выданные ему Дюбуа, Нейхоф вернулся в Париж. Увы! Кардинал уже умер, а его преемники были не слишком расположены к этому вестфальцу. Он на какое-то время ушел в тень и жил чем придется. Через некоторое время, в тысяча семьсот двадцать седьмом году, ему пришлось бежать. Нейхоф отправился в Ливорно и спрятался в трюме какого-то генуэзского корабля. У него не было ни гроша. Он попытался растрясти одного богатого ливорнского банкира, Ябаха, предложив купить товар, который на самом деле Нейхофу не принадлежал. На этот раз Теодор попал в тюрьму. Там он симулировал болезнь. Его отправили в лазарет для неимущих. Надеюсь, я не слишком вас утомила?

— Вы прирожденная рассказчица, сударыня! — польстил заинтригованный Себастьян.

Графу неизвестна была история Нейхофа. Она его встревожила; в самом деле в ней имелось некоторое поверхностное сходство с его собственной историей, которую многие в Европе передавали из уст в уста.

— Так вот, — продолжала баронесса, — как вы сами понимаете, Нейхоф был так же болен, как мы с вами. Он выскочил из окна лазарета, добрался до порта, снова спрятался в трюме какого-то корабля и какое-то время спустя объявился в Тунисе, где стал выдавать себя за лекаря. Не прошло и трех месяцев, как его обман становится всем очевиден. Нейхоф ровным счетом ничего не смыслил в медицине, как все немцы. Тогда он крадет фелуку, пересекает Средиземное море и отправляется плести свои интриги в Геную. В те дни генуэзцы заточили в тюрьму корсиканских парламентариев, которые выступали за независимость, поскольку остров принадлежал Республике Генуя.

Баронесса прервала рассказ и насмешливо взглянула на собеседника.

— Между тем Нейхоф, — продолжала она, — замышляет исподтишка грандиозный план. Еще находясь на службе у шведского короля, он познакомился с герцогом Людовиком Вюртембергским. Он отправляет ему письмо с просьбой походатайствовать перед принцем Евгением, [25] чтобы тот распорядился освободить несправедливо заключенных парламентариев. Хлопоты увенчались успехом, парламентарии освобождены. Нейхоф отправляется в Корсику праздновать победу, и жители острова приветствуют его как своего освободителя. Депутат Джаффери организовал движение в поддержку Нейхофа, и представьте себе, сударь, впрочем, вам это, должно быть, известно, этот шалопай становится королем Корсики!

Тут Себастьян вспомнил, что уже слышал эту поразительную историю, хотя и не обратил на нее особого внимания. Граф помог баронессе наполнить рюмку. Болтливая дама откусила кусочек бисквита.

— А где теперь этот человек? — поинтересовался Себастьян.

— В шести футах под землей, сударь, на кладбище для бедняков при церкви Святой Анны в Лондоне. Он умер в полной нищете семь лет назад. Английский писатель Гораций Уолпол написал ему чудную эпиграмму: «Здесь спит Теодор фон Нейхоф, корсиканский король. Всеблагой Господь даровал ему корону, но пожалел хлеба».

Баронесса усмехнулась.

— Если бы он был такой один! — воскликнула она. — Имя этим типам — легион! Мне стало известно, что совсем недавно в Брюсселе был этот Казанова. Что ему там понадобилось? Он утверждал, будто собирается заниматься набивкой ткани. Но кто поверит в эти басни? Этот человек умеет только плести интриги, которые позволяют ему жить припеваючи за счет женщин и всяких наивных дурачков. А есть еще этот прохвост Пёльниц. Вы знаете Пёльница?

Себастьян слышал только имя.

— Сейчас он в большой милости у Фридриха Второго, который использует его в разного рода темных делишках, в точности так же, как Герц использовал Нейхофа. Все эти короли всегда ищут прислужников для своих махинаций. В следующий раз, когда мы увидимся, я непременно поведаю вам его историю. А сейчас уже поздно.

Барон Боэм подошел к матери, чтобы напомнить, который час: он знал, как дама любит поболтать.

— А, — воскликнула баронесса, — чуть было не забыла, есть еще один странный субъект, о нем очень много говорят, а зовут его Сен-Жермен!

Барон вытаращил глаза. Себастьян, которого весьма забавляло бестолковое простодушие старухи, едва сдерживался, чтобы не рассмеяться.

— Это тот еще тип! — воскликнула баронесса. — Приходите как-нибудь поужинать, я вам расскажу его историю. Как и те, другие, он очень красивый мужчина и говорит на всех языках мира…

— Матушка, — перебил Боэм с плохо скрываемым раздражением, — уже поздно.

— Ладно, ладно, молчу, — согласилась старушка. — Помогите мне встать.

Двое мужчин поддержали ее под руки.

Баронесса распрощалась с Себастьяном и посеменила к двери. Боэм, который слышал последние слова мамаши, едва дождавшись, пока она удалится, воскликнул:

— Дорогой друг, надеюсь, моя маменька не оскорбила вас своими россказнями! Вы же понимаете, в ее возрасте…

— Вовсе нет. У нее острый ум и несомненный талант рассказчика. Она изрядно меня развлекла и поведала много интересного, — успокоил Боэма Себастьян.

Болтовня вдовствующей баронессы отвлекла Себастьяна от его невеселых мыслей. Ложась спать, он думал об этом не без приятности, но уже на следующее утро — с неудовольствием и даже досадой. Себастьян хотел бы узнать больше о том, что именно о нем говорили, но вряд ли барон Боэм, напуганный бестактностью мамаши, еще когда-нибудь устроит им встречу.

Несомненно одно. Его образ, который сложился в Европе, был столь же «лестным», что и образ какого-нибудь Нейхофа, Казановы или Пёльница; над ними потешались в кругах, где не было нужды в людях подобного толка, и, без сомнения, даже в тех, где без зазрения совести прибегали к их услугам.

Себастьян вспомнил вечер, проведенный у Фридриха II, и то, с какой настойчивостью тот пытался узнать о миссии в Гааге, а также интерес монарха к опытам Себастьяна по превращению металлов в золото и попыткам создать эликсир молодости. Он припомнил свои ответы и еще раз похвалил себя за благоразумие, но не смог справиться с приступом досады. Выходит, Фридрих считал его слугой, как выразилась баронесса Боэм.

Возможно, то же самое можно было сказать про императрицу Елизавету. Про Петра III. Про Екатерину. Про братьев Орловых. И даже про баронессу Вестерхоф.