Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 17

«Я выбрал матерью своих детей глупую женщину», – думал он теперь с сожалением. Ему так и хотелось врезать свой кулак во что-нибудь: будь то стена дома или лицо врага.

Женщины тут же принялись плести большую корзину. Их работой руководил Кернуннос.

– Корзина должна быть в форме языка огня, – наставлял он их. – Широкой внизу и узкой вверху. Она будет символом жертвоприношения, символом Пламени.

Плетение корзины заняло целый день. И все это время Бридда лежала, скорчившись, на земле, и никто с ней не разговаривал. Никто даже не смотрел ей в глаза. Ей дали еду и воду, но ничего больше. Сирона, жена Тараниса, унесла младенца, хотя по этому поводу и был спор.

– Мы можем сами вырастить ребенка – или выбросить его, – если так решит его отец, – сказала Ригантона Сироне. – Он принадлежит нашей семье.

– У тебя нет молока, – сказала Сирона Ригантоне. – Твой возраст измеряется многими зимами, твои груди уже никогда не наполнятся. Но у меня молока сколько угодно. – Она сунула руку за пазуху и, вытащив большую грудь, выдавила из нее несколько крупных капель молока. Она не скрывала своего надменного торжества.

– Пусть забирает ее, – устало вздохнул Окелос. На что ему девочка, рожденная от глупой женщины?.. Только чтобы Бридда не видела, как уносят ее дочь.

Ригантона уступила, на самом деле она не очень-то хотела выращивать ребенка невестки.

– Ну что ж, забирай девочку, – сказала она Сироне. – К тому времени, когда она станет невестой, достойной даров женихов, я, по всей вероятности, буду уже в другом мире и уже не смогу воспользоваться этими дарами.

После того как плетение корзины было закончено, за дело взялись друиды. Всю ночь напролет они жгли костры, танцевали старинные танцы и пели старинные песни. Их голоса разносились по всей деревне, и многие бодрствовавшие женщины поглядывали на свои очаги, чтобы удостовериться, что в них еще тлеют угли.

На заре собралось все племя, за исключением женщин, поддерживавших огонь в своих хижинах. Именно в этот день ни один очаг не должен погаснуть из-за небрежности.

Солнце взошло в небе, подернутое густой дымкой.

– Дурной знак, – заметил Кернуннос, обращаясь к Поэлю. – Надо поторапливаться, пока не стряслось какой-нибудь беды.

Плетеная корзина была установлена в самом центре площади. Скрепленная ремнями, она и в самом деле походила на большой язык пламени. Одна сторона была открыта, чтобы Бридда могла войти внутрь.

Кернуннос, облаченный в кожаную накидку и головной убор в форме орла, девять раз, слева направо, обошел вокруг клетки, бормоча заклинания на языке духов. Тут же стояла и Тена; ее медные волосы сверкали в лучах восхода, руки воздеты над головой.

Обнаженную женщину привели два сильных воина, готовые поддержать ее, если силы ей изменят. Окелос с трудом заставлял себя смотреть на происходящее; он опасался, как бы Бридда не опозорила его еще больше. Но запас ее сил был достаточно велик, чтобы она могла держаться прямо, лишь лицо ее было очень бледно. Ее страшила не смерть, а сопряженные с ней муки. Все знали, а Ригантона не уставала об этом напоминать, что во время родов она громко кричала.

При виде большой корзины она закрыла глаза и пошатнулась.

Ее ввели в клетку и, закрыв, оплели ремнями. Главы всех кельтских семейств положили к подножью корзины по полену или хворостине, это было их приношение Духу Огня.

Бридда, обхватив себя руками, скрючилась в клетке, сплетенной достаточно просторной, чтобы она могла стоять, гордо выпрямившись во весь рост.

Кернуннос начал играть на своем жреческом барабане. Отдельные удары, сначала редкие, постепенно все учащались и учащались.

Тена согнулась и положила руки на поленья и хворост, ладонями вниз. Она медленно обходила клетку, стараясь прикоснуться к каждому полену и хворостине, до которых могла дотянуться. Затем она отошла прочь и, закрыв глаза, протянув вперед руки, стала призывать Духа Огня.

В сложенных пирамидой дровах замелькали крошечные красные глазки. Завиваясь спиралью, вверх потянулся дым. Что-то затрещало, как ломающийся у берега озера лед, хотя пламени пока еще не было видно.

Бридда застонала.

Друиды, произнося слова нараспев, велели ей от имени всего племени поговорить с духами в других мирах, попросить у них прощения, чтобы не причинили они вреда кельтам, не спалили их жилищ, не наслали на них губительных недугов. Присутствующие, склонив головы в сторону огня и клетки, мысленно желая Бридде быть стойкой в предстоящем ей путешествии, подхватывали слова друидов.

Пламя, ожив, взметнулось ввысь. Оно, как плющ, оплетало прутья корзины, окрашивая их в цвет червонного золота. Бридда, жадно глотнув воздух, отшатнулась, но в этом мире ей уже не было спасения. Гутуитеры научили ее глубоко вдыхать дым, чтобы скорее освободиться от бренной плоти, но она была слишком испугана, чтобы помнить их наставления. Она покачивалась взад и вперед в клетке, тянула вперед белые руки с обугливающимися от жары золотыми волосками.

– Окелос, где ты? Помоги мне; я боюсь.

Окелос отвернулся. И поймал на себе повелительный взгляд вождя племени. Сделав над собой усилие, он повернулся к клетке и стал смотреть.

Бридда громко вопила. Клубы дыма несли с собой запах горящего мяса.

Кельты ждали…

Когда наконец клетка прогорела насквозь и рухнула, к небу взметнулся сноп искр, и собравшиеся зрители испустили общий вздох облегчения.

Пора было возвращаться к повседневным делам.

ГЛАВА 6

В ту ночь возле все еще тлеющего костра поставили сторожа с факелом, чтобы тот отгонял собак и свиней, пока пепел не остынет настолько, чтобы гутуитеры смогли его собрать.

Перед сожжением Бридда не прошла ритуал, совершаемый в Доме Мертвых; поэтому ее пепел будет заключен в урну для последующего погребения вместе с предками. Она отправилась прямо к духам, а это означает, что ее пепел обладает могущественной силой. Он будет сохранен до следующего солнечного времени года и только тогда смешан с землей, чтобы нашептывать о своей судьбе всему растущему под теплым солнцем.

Это было первое подобное жертвоприношение – сожжение члена их семейства, – которое видела Эпона. Этсус из племени маркоманни, Серебряный Бык, вешал тех, кого приносили в жертву, на деревьях; этого обряда придерживались их друиды, но Туторикс, как все знали, употреблял, в целях жертвоприношения, плетеные корзины.

После окончания обряда сожжения Эпона вернулась к себе домой в глубокой задумчивости. Умом она понимала, что Бридды больше нет, ни ее тела, ни духа, но сердцем никак не могла в это поверить. Неужели улыбающееся лицо невестки никогда больше не подмигнет ей над кухонными горшками? Неужели ей, Эпоне, никогда больше не пошутить с ней, не посмеяться над какой-нибудь смешной сплетней? И кто отныне будет на ее стороне в безмолвном противостоянии разделенных на группы членов семьи вождя?

Атмосфера в доме была напряженная. Окелос хранил угрюмое молчание; Туторикс был спокоен и замкнут в себе. Он продолжал растирать грудь и почти ничего не ел. Ригантона уже завладела наследством Бридды и язвительно вышучивала Окелоса, женившегося на такой безответственной да еще и бедной женщине.

– А ведь ты отвез винделичи богатые дары, – напомнила она сыну. – Лучше бы ты взял себе жену из дома Мобиорикса.

– Я уже говорил тебе, я выбрал самую лучшую, какая была, – выпятив нижнюю губу, ответил Окелос.

– Надеюсь, в другой раз ты будешь умнее, – презрительно фыркнув, обронила Ригантона.

Вспомнив, что остался один на холодном ложе, Окелос подошел к Туториксу.

– Я должен привезти себе новую жену до первых морозов, – сказал он, – или мне придется ждать все снежное время года.

Туторикс лежал, скрестив на груди руки.

– Мы не можем тебя отпустить, – ответил он. – Все время прибывают торговцы; в шахте нужна каждая пара рабочих рук, хотя ты у нас и не слишком надрываешься. Но какая-то польза от тебя все же будет.