Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 19

Эпоне было жаль его. Он очень любил Бридду и глубоко переживал ее смерть. Она вспоминала, как брат когда-то играл с ней, всячески заботился о ней, и как часто она гордилась им после каманахта.

Когда в ответ на какое-то безобидное замечание Ригантоны Окелос проворчал что-то еле слышное, мать вышла из себя. Она и сама была в скверном настроении. Теперь, когда Бридды больше нет, она почти не сможет отлучаться, придется следить за огнем и маленькими детишками; а за дверью сияло горное утро и воздух пьянил, как вино. Бридду должны были бы принести в жертву маркоманни, а не кельты. Повешенная на дереве, она умерла бы медленной мучительной смертью. Именно такую она и заслужила.

– Что ты путаешься у меня под ногами? – сердито спросила сына Ригантона. – Как я могу что-нибудь делать, когда в доме торчит взрослый человек? Туторикс, вели ему убираться отсюда; меня тошнит от одного его вида.

Туторикс и сам, мешая домашним хлопотам, в это утро умывался и одевался необычайно долго.

– Ступай в соляную шахту, – велел он, бросив суровый взгляд на старшего сына. Это было повеление, не просьба. Со смертью Бридды все в доме сразу переменилось. Окелос потерял свое прежнее положение. Отныне он не женатый человек и вынужден есть то, что ему приготовит мать. Если он прогневает Туторикса, тот может прогнать его из дома, и ему придется жить одному, без жены в хижине, не взяв с собой никаких дорогих вещей, кроме тех, что нажил он сам, а дом Туторикса, в случае его смерти, будет принадлежать Алатору.

Окелос надел шахтерские одежды и вышел из дома. Но вместо того, чтобы направиться к шахте, он остановился снаружи и стал смотреть на почерневшее место на площади, где накануне горел погребальный костер. Эпона, последовавшая за ним, с состраданием увидела в его глазах горькое отчаяние.

Ей захотелось утешить его.

Она подошла к нему и тихо сказала:

– Не горюй о Бридде. Она снова счастлива и смеется по-прежнему.

Он удивленно взглянул на нее.

– О чем ты говоришь?

– Я видела Бридду сегодня ночью. Я побывала в других мирах… она там. Я была вместе с ней.

– Такого не может быть.

Спина у Эпоны как будто одеревенела; в мягких линиях ее подбородка проглянуло что-то жесткое.

– Да, была. Клянусь.

Ей пришлось это сказать, чтобы он ей поверил и утешился.

Окелос схватил ее правой рукой за предплечье, крепко стиснул.

– Ты и впрямь ее видела? Ты можешь бывать в других мирах?

Только тут она осознала, на что притязает. Она не хотела продолжать этот разговор, но Окелос все больней сжимал ее предплечье.

– Да, – призналась она, опустив глаза. – Во всяком случае, сегодня ночью это мне удалось. Но я не знаю, смогу ли когда-нибудь повторить то же самое, да в этом и нет никакой необходимости. К тому же это не слишком… приятно.

– Стало быть, ты друидка, а мы даже никогда не подозревали об этом, – вибрирующим от волнения голосом произнес Окелос.

Она откачнулась.

– Нет, задатки друидки проявляются еще в раннем детстве.

– У тебя они проявились позднее, вот и все. Но у тебя есть дар, Эпона. Только подумай, что ты можешь совершить с его помощью.

– Я ничего не хочу совершать, – сказала она. – Я хочу позабыть о своем даре, и я, конечно же, не хочу стать на всю жизнь жрицей. У меня другие замыслы.

– Ты совсем еще девочка, и сама не знаешь, что лучше всего для тебя. Какие у тебя могут быть замыслы?

Она подняла подбородок.

– Я знаю, что именно лучше всего для меня. Всю свою жизнь прожить в Голубых горах.

– Вот видишь. Ты можешь остаться лишь как друидка, тогда тебя не выдадут замуж за человека из другого племени, ибо наше племя будет дорожить тобой. Гутуитеры вообще не выходят замуж, чтобы им не пришлось вынашивать в своем чреве детей, ибо это мешает им слышать голоса духов. Ты останешься здесь, будешь нам помогать, и…

– Я очень жалею, что заговорила с тобой об этом. Ты не понимаешь. Я не намерена отказываться от замужества и жить в доме с другими женщинами. У меня есть свои замыслы, о которых я не хочу с тобой говорить, и я прошу тебя никому не рассказывать, что я побывала в других мирах. Забудь об этом. Это было наваждение, сон, и ничего больше.

Окелос сузил глаза.

– О нет, сестра. Ты поклялась.

Окелос отправился работать в соляную шахту, но в этот день он вернулся раньше обычного. Он ждал удобного случая, чтобы поговорить с матерью наедине, так, чтобы никто не мог их подслушать. Наконец он подошел к ней с подарком.

– Эта вещь достойна только тебя, Ригантона, – произнес он, показывая свой подарок, чтобы она могла им полюбоваться.

Лицо женщины расцвело от удовольствия. Она схватила подарок и стала и так, и эдак поворачивать его в руках. Это была чудесная миниатюрная модель колесницы, в которой она впервые увидела Туторикса, высокого и гордого, во всем его парадном облачении. Даже колеса вертелись, и крошечная упряжь, казалось, ожидала невероятно маленьких пони.

– Кто сделал эту прелестную вещицу?

– Гоиббан.

– Но это не детская игрушка. Это драгоценное бронзовое украшение.

– Не только бронзовое, но и серебряное; видишь инкрустацию по сторонам? А оси и колеса железные.

– Это просто чудо, – выдохнула она. – Но… почему ты мне ее даришь? Ты, должно быть, дорого заплатил кузнецу за эту колесницу. Что ты просишь за нее взамен?

– Отчего ты думаешь, что я что-то попрошу взамен?

Ригантона сидела за своим станком, перед ней лежало яркое медно-красно-зеленое шерстяное одеяло. Она – очень бережно – поставила бронзовую колесницу себе на колени и откинулась назад, упираясь руками о глиняное ложе. Она окинула Окелоса ироническим взглядом.

– Я выносила тебя в моем чреве, – напомнила она. – Ты моя кровь, и я хорошо знаю тебя. Ты никогда бы не пошел на такую жертву, если бы не надеялся получить для себя что-то очень нужное.

Окелос совсем не смутился, он был даже польщен тем, что мать, как ему казалось, признает его практичность. Он проявит замечательное – еще более замечательное, чем отец, – умение заключать торговые сделки.

– Да, я и в самом деле хочу получить кое-что взамен, – сознался он. – Кое-что для всех. Я подарю тебе колесницу, а ты похлопочешь перед Кернунносом, чтобы, когда придет время, он поддержал мое избрание вождем.

– Я же сказала тебе, что не пойду к Меняющему Обличье, даже ради тебя.

– И не ходи. Пошли Эпону.

Ригантона удивленно посмотрела на него.

– Эпону?

Окелос кивнул.

– Она, оказывается, друидка. И она все еще не замужем; ничто не мешает ей стать жрицей.

– Она не друидка, самая обыкновенная девушка. Жрецу не будет от нее никакой пользы.

– Говорю же тебе, она друидка, – стоял на своем Окелос. – Она может бывать в других мирах; она сделала это после жертвоприношения Бридды. Она сама рассказала мне об этом и поклялась, что ее рассказ – чистая правда. Ригантона была ошеломлена. Ее собственная дочь – друидка? Возможно ли такое?.. Однако она быстро смекнула, какую выгоду, какое уважение сможет она получить, будучи матерью друидки. И какие возможности перед ней откроются!

Следя за выражением ее глаз, Окелос улыбнулся.

– Если ты предложишь Кернунносу отдать ему Эпону, он должен будет щедро отблагодарить тебя. Ты можешь, например, попросить, чтобы он оказал мне свою поддержку при избрании нового вождя племени. Ты же сама видишь, Туторикс сильно состарился.

Ригантона вновь любовно потрогала маленькую бронзовую колесницу.

– За новую друидку жрец сделает все, о чем я его попрошу, – с упоением сказала она. – Они встречаются так редко. Все, о чем я его попрошу…

– Да, – подхватил Окелос.

Меж тем весь день Эпона была в глубокой рассеянности. Она уже сожалела, что так откровенничала с Окелосом, но, увы, ничего уже нельзя переменить. Она занималась домашними делами, но мысли ее были далеко. Перед ее глазами неотступно стояли клубящиеся туманы другого мира, они властно влекли ее к себе, внушая одновременно страх. Это было непосильное бремя; все пережитое ночью продолжало ее терзать, и она никак не могла избавиться от этих терзаний. «Никогда больше, – поклялась она. – Никогда больше».