Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 52

Сидя на жеребце, она думала о Кажаке. Лежа в объятиях Кажака, она представляла себе, будто едет на жеребце. По временам в ее воображении всадник и конь сливались в одно цельное существо, воплощение красоты и силы, стиравшее разделительную черту между животным и человеком. Ее женское начало испытывало удовольствие, стушевываясь перед их мужским началом.

Постепенно она смирялась с безвкусной едой и необходимостью спать на твердой земле. В конце концов, это было такой же неотъемлемой частью их жизни, как солнце, ветер и бесконечная езда, езда.

Однажды на изрытой глубокими колеями дороге, идущей вдоль пересохшего речного русла, они настигли вереницу телег, нагруженных товарами. Обоз был небольшой, и на этот раз Кажак не колеблясь проехал вперед и приветствовал его начальника. На первой повозке ехал темноволосый человек с удлиненным черепом и правильными чертами лица: едва взглянув на него, можно было безошибочно сказать, что это фракиец. Однажды в Голубых горах фракийцы вместе с Туториксом сидели вокруг пиршественного костра; Эпона и другие дети, подкрадываясь к костру, наблюдали за ними, передразнивали их походку и интонации их речи.

«Я продам тебя в рабство фракийцам», – пригрозил ей Кажак.

ГЛАВА 17

Возницы были одеты в суконные накидки с капюшонами, которые в этот теплый, солнечный день были откинуты назад. Хотя телег было и не очень много, фракийцы по своему обычаю ехали под шумную музыку; на третьей телеге, вместе с возницей, сидел человек с лирой: перебирая струны, он пел какую-то дорожную песню. Певец он был не очень вдохновенный, к тому же, как и все, устал после долгого пути. Остальные возницы лишь изредка подпевали ему.

Рядом с торговцами, в их телегах, лежали копья, но у них не было обычной вооруженной охраны. Поэтому они отчаянно торопились в ближайший торговый центр, надеясь продать там достаточное количество товаров, чтобы нанять себе новых стражников взамен тех, что они потеряли в пути.

Встреча со скифами не предвещала фракийцам ничего хорошего, все они были насторожены. Хорошо хоть, думал начальник обоза, их всего четверо; может быть, они столь же плохо подготовлены к сражению, как и его люди. Может быть, они всего лишь горсть усталых путешественников, торопящихся в родные края. Он приветствовал предводителя скифов церемонным поклоном и учтивыми словами. Он выразил свое восхищение серым скакуном, и Кажак ответил ему вполне дружелюбно.

– Ты знаешь этого человека? – шепнула Эпона за его плечом.

– Нет, но он ездит на лошадях, – ответил Кажак. – А все, кто ездит на лошадях, – братья.

Он заговорил с начальником обоза на ломаном фракийском языке.

Эпона уже заметила, что Кажак схватывал разные языки с легкостью, а в таких вот разведывательных поездках этот его дар был очень полезен. Она с интересом прислушивалась, как двое мужчин обменивались комплиментами по поводу своих лошадей. Она понимала их лучше, чем предполагала. Кажак с восхищением говорил о паре гнедых кобыл, запряженных в первую повозку, а серый жеребец мягко ржал, присоединяясь к похвалам своего хозяина.

Трое остальных скифов, настороженные, сидели на своих лошадях, готовые выполнить любой приказ Кажака. С таким же напряжением ждали дальнейшего развития событий и фракийцы.

Начальник обоза представился, назвав себя Проватоном и сказав, что он племянник хорошо известного коневода с берегов Струмы.

– Очень хорошие лошади, – вновь сказал Кажак. – Не хотите ли их продать?

Эпона вся напряглась. Что может Кажак предложить взамен фракийских лошадей? Она была уверена, что железные мечи он ни за что не отдаст.

Проватон намотал поводья на колышек, сделанный специально для этой цели на передке четырехколесной, с закрытыми бортами телеги, с трудом разминая затекшие руки и ноги – ведь он уже много дней трясся по ухабистым дорогам, – спустился на землю. Потер поясницу, потянулся и только потом подошел к Кажаку.

– А что ты можешь за них предложить? – спросил он скифа. – И как я доберусь домой, если продам своих добрых лошадей? – Он старался говорить без напряжения, как можно приятнее; их встреча должна пройти мирно, в противном случае он рискует так и не добраться домой.

Прежде чем Кажак успел ответить, один из фракийцев крикнул:

– А как насчет этой женщины? Она продаетcя?

Эпона вцепилась пальцами в пояс Кажака.

Проватон поднял на нее глаза. Судя по ее облику, женщина из племени кельтов. Молодая. С молочно-белой кожей и голубыми глазами. На южных невольничьих рынках на такой товар всегда большой спрос, хотя туда редко попадают на продажу северные кельты, эти сильные люди предпочитают смерть рабству.

Сложив вместе руки, Проватон искоса взглянул на скифа, вызывая его сделать первое предложение.

– Что ты можешь предложить? – спросил он.

– А что у вас есть в телегах? – вопросом на вопрос ответил Кажак.

– Янтарь, меха, шерстяная пряжа. Мы выменяли все это на медь и анис; эти товары пользуются хорошим спросом в Македонии.

Кажак опустил брови, пряча алчный блеск своих глаз.

– И много янтаря?

Проватон был в замешательстве. Ведь чтобы завладеть янтарем, четверо скифов вполне могут вырезать всех его возниц.

– Мало янтаря, очень мало, – поспешил он сказать. – Мы приехали на север позже всех других торговцев и смогли скупить одни лишь остатки. Да и меха в этом году у нас не лучшие. Почти сплошь горностай; его очень ценят в Моэзии и Фракии, но у вашего народа такого меха очень много.

– Ты знаешь, как мы живем у себя в Море Травы? – с внезапной теплотой спросил Кажак.

– Какой человек, любящий конское мясо, не знает об этом? Я сам был на большой конской ярмарке на равнине около Майкопа.

При упоминании о Майкопе Кажак с любопытством перегнулся вперед.

– Ты знаешь Колексеса, Повелителя Лошадей? – спросил он, прикидываясь, будто истосковался по вестям о своих родных краях. – Колексес продает много лошадей в Майкопе.

Фракиец явно заколебался.

– Кто не слышал о Колексесе? – уклончиво сказал он. Он с трудом выговорил это имя, и свет в глазах Кажака погас.

– Он никогда не слышал о Колексесе, – шепнул он, повернувшись к Эпоне. – Фракиец лжет. – Кажак вдруг ухмыльнулся; эта ложь как бы расторгала узы братства, связующие всех ездящих на лошадях людей.

Кажак показал на Аксинью.

– У моего брата, – сказал он, – есть много кельтских железных кинжалов. Таких прочных кинжалов ты никогда даже не видел. Ты знаешь добрых лошадей, выращенных в Море Травы, поэтому Кажак предлагает тебе выгодную сделку. Меняем сумку с кинжалами на одну из твоих телег. Не глядя. Как принято у хороших друзей. – Он вновь усмехнулся. Усмешка была невероятно простодушной: сплошь обнаженные зубы, широко открытые глаза.

– Я не могу согласиться на такой обмен, – угрюмо произнес Проватон. – Как я смогу объяснить эту сделку тем, кто ссудил меня товарами для этой поездки? Нагруженная телега с двумя хорошими лошадьми стоит куда дороже, чем сумка с чем бы то ни было. Исключая, разумеется, золото.

Усмешка все не сходила с лица Кажака.

– Хорошо известно, у скифов всегда есть золото, – уклончиво произнес он.

Фракиец бросил второй взгляд на набитую сумку за спиной Аксиньи. Аксинья насупился, у него был вид человека, который опасается, как бы его не ограбили.

«Пожалуй, лучше принять этот обмен, даже если он и несправедлив, может быть, скифы будут удовлетворены и отвяжутся, – подумал Проватон. – Если они и впрямь везут с собой кельтское железо… а это вполне возможно, обмен может оказаться выгодным; к тому же у них с собой эта женщина…»

Внезапно, напрягшись, фракиец обернулся, оглядывая небольшую вереницу телег. Он только в этот момент осознал, что другие скифы отъехали от них и окружили обоз, как охотничьи псы окружают стало оленей.

Это лето было очень неудачным для Проватона. Поэтому он был в прескверном расположении духа.

– Что делают твои люди? – резко спросил он Кажака.