Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 61

Но в холодном сером утреннем свете она подумала, что любовная игра отнюдь не такое простое дело, каким представляется. В нее вовлекаются не только плоть и кровь, но и что-то другое.

На другой день они достигли мест, уже знакомых скифам, хотя Эпона и не замечала никакой разницы между этими местами и окружающими степями. Но Кажак теперь чаще говорил о своем племени, о стадах, о тех или иных ориентирах, и даже вечно хмурый Аксинья казался веселее.

Солнце было почти в зените, когда они наткнулись на первые повозки и шатры, рядом с которыми паслись смешанное стадо лошадей и крупного рогатого скота и небольшое стадо овец.

Большинство повозок были обычными, запряженными волами телегами, но на некоторых из них, тех, что побольше, были установлены сводчатые шатры. Эти шатры и другие, каркасные, возведенные прямо на земле, из больших, перекрывающих друг друга кусков войлока, были установлены на разборных каркасах из березовых и ивовых сучьев. Позднее Эпона узнала, что войлок изготавливается при помощи вымачивания и спрессовывания шерсти и меха животных, пока они не сплетаются в единое целое, после чего его пропитывают жиром, чтобы он не промокал во время дождей. Женщины могли собирать и разбирать такие шатры меньше чем за полдня, тогда как мужчины заботились о стадах; что до больших телег, то в них с достаточным комфортом могла расположиться целая семья.

Эпона заметила, что в самую большую телегу впряжены не длинноногие верховые лошади, на которых ездят скифы, а большие, крепкие животные с крупными, как у фракийских лошадей, головами; очевидно, они обладали большей скоростью и подвижностью, чем кельтские тягловые пони.

Кажак подъехал к самому роскошному шатру, чтобы приветствовать предводителя этой группы кочевников. Эпона и двое мужчин следовали за ним на расстоянии, предоставляя Кажаку первому испытать на себе дружелюбный – или недружелюбный – прием. Такова была участь предводителя.

Однако Кажак был уверен, что его примут здесь по-дружески, по его лицу уже расползалась лучезарная, словно восходящее солнце, улыбка. Эпона следовала за ним, поглядывая то налево, то направо, она еще никогда не видела ничего подобного быту этих кочевников.

В повозках – и под ними – жили, казалось, целые семьи; сквозь отверстия в войлоке боязливо выглядывали детские лица. Дети постарше, пареньки с обветренной кожей, с грязными, нечесаными волосами и быстрыми глазенками, которые пасли коз, выбежали навстречу незнакомцам, въезжавшим в их кочевье. Их лица не выражали ни страха, ни любопытства, а только недоверие к чужакам, которое они впитали с материнским молоком.

Ни девочек, ни взрослых женщин не было видно.

Кажак уже приближался к самому большому шатру, когда навстречу ему на бурой лошади с крепкой холкой выехал его хозяин. Оба мужчины зычно приветствовали друг друга, одновременно спешились и в обнимку вошли в шатер.

Эпона лишь мельком видела вождя скифского кочевья и не могла определить его возраст. У всех кочевников лица были одинаково выдублены солнцем, ветром и суровыми зимами, поэтому молодежь почти не отличалась от стариков. И у всех были морщинки вокруг глаз, неизбежно появляющиеся от постоянного вглядывания в степные дали. Облачен был вождь в алые, цвета подсыхающей крови шаровары, вместо обычной войлочной шапки он носил на голове кованую золотую диадему, которая стоила, вероятно, целой телеги соли.

Один за другим подходили другие жители кочевья, приветствуя хорошо знакомых им Дасадаса и Аксинью, и скоро скифы были окружены друзьями. Но никто не подошел к Эпоне. Она одиноко сидела на лошади, облаченная в свою медвежью шкуру. Никто не заговаривал с ней. Никто не говорил о ней. Все только смотрели на нее и ждали.

Из шатра, сопровождаемый своим другом-вождем, вышел Кажак. Кажак громко, с дружеской любовью дважды повторил имя вождя: «Потор, Потор!», после чего оба мужчины похлопали друг друга по спине. Потор уже хотел было пригласить в шатер всех спутников Кажака, но тут вдруг увидел одинокую фигуру, восседающую на темно-рыжем коне.

И это была женщина. С желтыми волосами и неприкрытым лицом!

Он воззвал к какому-то божеству или духу и сделал знак, ограждающий от всех бед.

– Это кельтская женщина, – поспешил объяснить Кажак. – Я привез ее из страны добытчиков соли, далеко отсюда, за много-много дней езды. Эта женщина – настоящее сокровище. Дороже золота.

Потор сделал шаг назад.

– Ты, видно, сошел с ума, Кажак, – с сожалением сказал он.

– Нет, нет, это странная история, но, когда ты выслушаешь ее, тебе все станет понятно. Мы посидим с тобой, поедим и выпьем, и я все объясню.

Потор все еще был в замешательстве.

– Женщина… верхом на лошади? – Он не мог поверить своим глазам.

– Она заслужила это.

– Расскажи обо всем, – решил вождь. – Прямо сейчас. – Он зашел в шатер, и Кажак, сделав знак своим людям, чтобы они присоединились к нему, последовал за ним.

Кусок войлока, заменявший дверь, тут же опустился.

Эпона чувствовала, что на нее смотрят с каждой телеги, из всех кибиток, но едва она поднимала глаза, как все мгновенно скрывались. Странные эти скифы: не разрешают своим женщинам приветствовать путников.

Да и женщины тоже странные: добровольно отказываются от света и воздуха, заточают себя в войлочные и кожаные темницы.

Чтобы хоть чем-нибудь заняться, Эпона спешилась и стала ухаживать за лошадьми. Расседлала их и растерла их спины травой, дала им немного попить из бурдюка. Она заметила, что никто не предложил ей свою помощь.

Из шатра донеслись запахи еды, и в животе у нее заурчало.

Мужчины племени собрались в небольшие группы шагах в пятнадцати-двадцати от нее, разговаривали или ухаживали за своими лошадьми. Истинные скифы, они слезали с лошадей только в случае крайней необходимости. Один из них что-то прокричал, из одной из кибиток поменьше появилась завернутая в одеяла фигура с чашей в руках; сидя на лошади, скиф осушил ее в несколько шумных глотков. Фигура торопливо вернулась в кибитку, лицо ее было скрыто под покрывалом.

Походка была женская.

«Рабыня, – угрюмо подумала Эпона. – Но я не рабыня».

В шатре Потора послышался громкий мужской смех; кто-то играл там на флейте.

Не верилось, что обычно в кочевье царит такое спокойствие. Эпона наблюдала, как мужчины возвращаются к своим стадам, она ожидала, что из кибиток вот-вот появятся женщины, но они так и не появились. Войлочные стены колыхались, видимо, кто-то двигался внутри, иногда она слышала шепот, приглушенные восклицания. Но никто не вышел, чтобы приветствовать ее.

Серый жеребец ткнулся мордой в ее ладонь и мягко вздохнул. Она прижалась лбом к его шее, вдыхая знакомые лошадиные запахи, и у нее отлегло от сердца. Она не одна. У нее есть друг.

Из одного из шатров показалась другая плотно закутанная фигура и подошла к ней с бронзовой чашей искусной фракийской работы, до краев наполненной кислым кобыльим молоком. Она поставила чашу к ногам девушки и поспешно, не говоря ни слова, скрылась.

От кобыльего молока Эпону чуть было не вытошнило. Нет уж, лучше поесть плохо провяленного мяса и черствого хлеба из их запасов. Она вылила содержимое чаши на утоптанную землю и стала рыться в торбе Кажака. Она нашла небольшой мешочек из белой кожи, откуда Кажак время от времени вынимал какую-то травку, которую жевал с очевидным удовольствием. Скифы утверждали, что с помощью этой травки ездок – или его лошадь – может обходиться без воды целых двенадцать дней. Теперь, всеми покинутая, чтобы возместить свою досаду, она решила пожевать этой травки.

Травка сначала показалась ей сухой и горькой, но после того, как, разжеванная, она перемешалась во рту со слюной, у нее обнаружился очень приятный вкус, напоминающий вкус мяты, и Эпона получала от жевания все большее удовольствие. Конечно, ею навряд ли можно заглушить голод и жажду, но она, несомненно, приносит приятное успокоение. Теперь Эпона не так сильно изнывала от жары и от долгого ожидания в пыли, вместе с лошадьми.