Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 62

Постепенно ею овладела дремота. Она велела своему коню лечь и растянулась рядом с ним, положив голову ему на шею и скрестив ноги, как это делают мужчины. Уж если все так складывается, почему бы не устроиться поудобнее?

То, что за ней наблюдают из всех кибиток, только забавляло ее. «Я свободная женщина, – хотелось ей сказать всем им. – И вольна поступать, как мне заблагорассудится».

Мысленно улыбаясь, она уснула на припеке.

Кажак разбудил ее, ткнув ногой в пятку. Судя по выражению его лица, он был разгневан ее пренебрежением к местным обычаям, но его глаза поблескивали. И Эпона поняла, что ее поведение отнюдь не сердит его и даже втайне забавляет.

Это было невиданное здесь зрелище: женщина, спящая днем по-мужски, положив голову на холку коня. Стыд и срам, будет о чем почесать языки всему племени. Кажак уже слышал, как судачат женщины, обычные женщины, жены других мужчин.

– Мы не будем оставаться здесь на ночь, – сказал он Эпоне. – Вставай, поедем дальше.

Он не приказал ей надеть седла на всех коней, как ожидали наблюдавшие за этой сценой скифы. Каждый из четверых, включая и ее, сделал это сам; затем они уселись все разом, как добрые товарищи, и уехали.

На другой день они увидели несколько групп, которые принадлежали к почитающему лошадей народу: отдельные семьи, перегоняющие небольшие стада, или несколько семей, собравшихся вместе для торгового обмена или совместной починки кибиток. Многие узнавали Кажака и приветствовали его, но он проезжал мимо не останавливаясь. Разговор с Потором взбудоражил его.

Он был озабочен мыслью, удастся ли ему убедить Колексеса и шаманов в том, какое ценное приобретение – Эпона. А он должен их убедить; на его поход возлагались такие большие ожидания, а он вернулся с такой небольшой добычей. Несколько великолепных кельтских мечей и кинжалов и эта девушка – вот и все, чем он может оправдать свое долгое отсутствие и потерю стольких людей и лошадей.

Когда он попытался объяснить Потору, как сильны в колдовстве кельты, дать понятие о том, какое ценное сокровище – Эпона, его собеседник выразил сомнение.

– Фракийская лошадь не подыхала, – сказал он. – Тебя одурачили, Кажак, ты поддался влиянию женщины, а это большая слабость в мужчине. Потор удивлен тобой.

– Кажак знает, что он видел. Лошадь была уже мертва, хотя и стояла на ногах, Потор.

Ничто не могло ее спасти. Кажак встречался и с другими странными случаями, которые можно объяснить только сильным колдовством.

– Потор не видел, что может делать эта кельтская женщина, – ответил его друг. – Может быть, ты и прав, Кажак, а может быть, ошибаешься. Пусть она покажет нам, что умеет делать. Приведи ее сюда и задай ей какую-нибудь задачу потруднее. Если она справится, Потор будет внимательно слушать каждое твое слово.

Но Кажак не хотел, чтобы Эпона расточала свои колдовские способности, чтобы убедить Потора и его людей. Кельтскую женщину надо щадить и беречь, как золото, которое он оставил в Голубых горах; она должна будет поразить своими способностями шаманов, чтобы они относились к нему, Кажаку, с большим уважением.

Он напустил на себя надменный вид, чтобы показать Потору, что его предложение совершенно неприемлемо.

– Кельтская женщина не ручная обезьяна, которая куплена у восточных торговцев и умеет проделывать всякие уморительные штучки, – сказал он с величайшим достоинством. – Ее колдовство – самого высокого свойства. К нему можно прибегать лишь в особых случаях, Потор. Ее колдовские способности надо беречь, как капли воды в пустынной летней степи.

Потор сунул в рот испачканный указательный палец, выковыривая застрявшую в задних зубах жилу.

– Говорят, на западе есть очень искусные колдуны, – не вынимая пальца, невнятно проговорил он. Он нашел и вытащил жилу и тут же с удовольствием ее разжевал. – Но ты не можешь привезти их колдунью в свое племя, Кажак. Это не только безрассудная, но и опасная затея, ибо всякое колдовство – дело опасное. Даже шаманы побаиваются плодов своего собственного колдовства. Если эта женщина, как ты говоришь, и впрямь обладает такими способностями, привезя ее с собой, ты поступил опрометчиво и еще пожалеешь об этом.

Кажак стиснул зубы и скрестил руки на груди.

– Кажак ни о чем никогда не жалеет, – сказал он, убежденный в своей правоте.

В то время как они ехали дальше на восток, Эпона представляла себе, какой прием ей окажет племя Кажака. Трудно ожидать, чтобы ее встретили так же тепло, как если бы она посетила одно из родственных племен ее собственного народа.

«Бывшего моего народа», – подумав, поправилась она.

В предстоящей ей новой жизни она должна будет найти себе свое место, а это может оказаться труднее, чем она предполагала. Но ведь решиться покинуть Голубые горы было трудно, повернуться спиной ко всему, что она знала и любила, было трудно, все же она это сделала. Сумеет она найти и свое место.

Она уже готовилась к тому, что ее ждет, готовилась ответить вызовом на вызов. Нет, она не будет, как скифские женщины, робко прятаться в кибитке, не будет кидаться, точно прирученная собачка, на зов какого-нибудь мужчины. Ведь она принадлежит к племени кельтов.

«Будьте со мной, духи моего народа», – помолилась она.

«Но ведь ты отвергла их», – ответил ее собственный дух.

Они видели еще много кочевников, отдельных семей, групп скачущих всадников. Море Травы было населено гуще, чем представляла себе Эпона.

– Скифы – многочисленный народ, – заметила Эпона, обращаясь к Кажаку.

– Нас так же много, как побегов травы.

– Долгая ли история у вашего народа?

– Мы старейший народ на земле, – ответил Кажак с непоколебимой уверенностью.

Эпона так и вспыхнула гневом.

– Как ты можешь утверждать такое? У вас даже нет сказителей, которые рассказывали бы об истории народа. Кельтские певцы, они все принимают клятву, что никогда не будут лгать, говорят, что наш народ – древний народ, ведущий свое происхождение со времен зарождения человечества. Ты сам говорил, что в долине Дуны есть города и медные рудники, существующие бессчетное количество поколений. Но если у вас нет друидов, которые могли бы учить ваших детей, что вы можете с уверенностью знать о своем прошлом?

– Скифы – старейший народ на земле, – упрямо повторил Кажак. – Первый народ. Лучший народ. Тут и спорить не о чем, это знают все.

– А я вот этого не знаю! – запальчиво воскликнула она.

Четырнадцать раз останавливались они на ночлег в Море Травы, наконец Кажак объявил:

– Скоро – может быть, сегодня – мы увидим стада Колексеса.

Сразу же после восхода они сели на лошадей, и Кажак безжалостно погнал своего коня; он не разрешал никому ни идти пешком, ни сбавлять ход, пока они не увидели первый табун пасущихся лошадей, принадлежащий его племени.

Эпона была поражена огромным количеством животных, тут были все мыслимые масти: рыжая, гнедая, мышастая, серая, вороная и белая – это походило на огромный пестрый ковер, устилавший все вокруг. Все они казались Эпоне прекрасными, она еще никогда не видела таких великолепных животных. Обитавший в ней дух благоговейно почтил всех эти пасущихся красавцев и красавиц.

Племя Кажака было самым многочисленным из всех ими встреченных. В эту предзимнюю пору отдельные семьи съезжались в одно место, чтобы сообща приготовиться к наступающим холодам. Здесь находилось более ста шатров, целый городок, раскинувшийся в степи.

При их приближении многие из пастухов узнали Кажака и, выкрикивая приветствия, поскакали навстречу ему. Он громко засмеялся и подтянул колени к холке своего серого коня. Когда соплеменники окружили Кажака, с проворством дикого кота он вспрыгнул на спину скакуна и, быстро перебирая ногами, как бы танцуя на седле, издал клич своего народа, народа, который больше всего на свете почитал лошадей.

Съехавшиеся всадники приветствовали также Дасадаса и Аксинью, но затем последовали вопросы, сперва неуверенные, но затем все более тревожно-настойчивые. Где Ишкапаи? Бартатуа? Мадьес? Донья немного отстал и скоро подъедет? Какие новости о Акове, Телеке и молодом Василасе?