Дочь Голубых гор - Лливелин Морган. Страница 96

Они продолжали путь.

По мере их приближения к берегу моря становилось все теплее и теплее, и временами, забывая об осторожности, Эпона открывала свою голову благословенным лучам солнца.

– Не делай этого, – вновь и вновь предостерегал ее Дасадас. – Тебя могут схватить торговцы – даки, ионийцы, ассирийцы – могут схватить тебя; они продадут тебя в рабство, а Дасадаса убьют. Мы можем встретиться и с дикарями. На берегу живут тавры; они способны на любое зверство.

Но с дикарями они не встретились. Ехали от деревни к деревне; эти селения, опоясывающие море, напоминали Эпоне бусы янтарного ожерелья, которое она никогда не снимала с шеи. Впервые она увидела и старинные города, которые описывали торговцы, сидя вокруг пиршественного костра Туторикса. Многие из них представляли собой лишь небольшие скопления сложенных из глиняных кирпичей домов, окруженных обнесенными изгородью участками земли; но чем ближе они были к устью Дуная, тем явственнее становились признаки постоянного людского обитания; теперь они видели уже настоящие города, торговые центры, расположение которых определялось близостью удобных гаваней или залежей руды, необходимой для выплавки металлов: их обработка была главным занятием жителей этих мест.

Улицы в городах были вымощены булыжниками, обточенными проезжавшими по ним бесчисленными тележными колесами. Эпона никогда не видела, чтобы в одном месте скапливалось столько народа. И везде было шумно, грязно, воздух был насыщен незнакомыми запахами; Эпона удивлялась тому, что отбросы выкидываются прямо на улицы, а не зарываются в особые ямы. Во всех городах царил дух беспокойства.

Города вызывали у Эпоны отвращение.

Гораздо больше ее интересовало море, это огромное скопление воды, называемое Черным морем, которое проглядывало за скалами и деревьями.

– Давай спустимся вниз, Дасадас, – умоляла она. – Я хочу видеть, как выглядит море вблизи, хочу побродить по отмелям, хочу попробовать на вкус воду.

– Нет, нет, это плохая мысль, – отвечал ей скиф. – В море полно всяких чудищ. Они съедят тебя, и Кажак будет винить за это Дасадаса.

И все же он не смог ее удержать: что, впрочем, не удавалось и более сильным людям. Он смотрел исподлобья, как, удовлетворяя свое любопытство, визжа от восторга, она убегала от небольших волн, накатывавшихся на берег. При каждом ее радостном вопле он клал руку на меч, но ни одно чудище не появилось из вод, чтобы напасть на нее.

Эпона была зачарована морем. Его огромная, беспредельно огромная пучина представлялась ей невероятно большим чревом, где, в темных глубинах, таится жизнь. И все ее существо откликалось на голос этой жизни.

– Может быть, нам стоило бы остаться здесь до весны, Дасадас, – полувсерьез предложила она. – По-моему, это подходящее место, чтобы родить ребенка.

– Ребенка? Ребенка?

Она мечтательно улыбнулась.

– Да.

– Это будет мой ребенок?

Ей было больно убивать надежду, что слышалась в его голосе. Но рождение ребенка не должно начинаться со лжи.

– Нет, Дасадас. Его отец – Кажак.

– Ты уверена?

Она приложила руку к животу, удивленная тем, что Дасадас не заметил, как он округлился.

– Да, Дасадас. Совершенно уверена.

В ее лоне уже жил ребенок с темными глазами и неотразимо привлекательной ухмылкой. Она сложила руки так, точно собиралась его баюкать. Увидев этот жест, Дасадас отвернулся.

– Мы едем дальше, – сказал он. – Это неподходящее место, чтобы рожать. Мы здесь чужие. Тебе надо быть среди своего народа.

Она подумала о бесконечном пространстве, простирающемся перед ними, о городах, которые они должны проехать, о болотах, пыльных дорогах, реках, которые надо перейти, и холмах, через которые надо перевалить. От Голубых гор ее отделяет еще одна великая равнина. Нелегко будет преодолеть и сами горы, вздымающиеся к небу почти неприступными уступами.

– Не знаю, успеем ли мы добраться до селения кельтов еще до того, как родится ребенок.

– Мы попробуем. Этого хотел бы и Кажак.

Он ударил пятками своего жеребца и тронулся рысью, одержимый желанием двигаться, забыться в ритме бега лошади, ритме, который он хорошо понимал. Но он не мог понять Эпону. Она была так же непостижима для него, как звездное небо. Ведь она знала, что носит в своем чреве ребенка Кажака, когда впервые забралась к нему под одеяло, однако ничего ему не сказала, словно это не имело никакого значения. Он чувствовал, что она предала его, и был оскорблен за Кажака, которого она также предала.

Но для Эпоны это и впрямь не имело значения. Вынашивая в себе ребенка Кажака, ставшего как бы частью ее самой, ребенка, чей дух объединился с ее духом, она ощущала все остальное как второстепенное. Она ехала как во сне, испытывая удивительное чувство единения со всем окружающим миром, радуясь тому, что она носительница жизни. Ее восприятие стало более острым и более сладостным; никогда еще ее вкус не был так тонок, никогда еще она не слышала так отчетливо и с такой яркостью не видела картины окружающего мира. И хотя ее мысли, ее внутренняя сосредоточенность были обращены внутрь, на ребенка, она щедро изливала богатства своего духа на все, с чем только встречалась.

Она была добра к Дасадасу, но это не имело значения. Она бережно хранила ребенка Кажака, но теперь ее мужем был Дасадас, и то, что она доставляла ему небольшое удовольствие, никак не умаляло Кажака. Дасадас был смелым и верным человеком, хорошим воином. Но он был недостаточно велик, чтобы затмить в ее глазах образ Кажака.

И все же она спешила оставить города позади; в них было что-то нечистое, что не должно было осквернить ее еще не родившегося ребенка.

С тех пор как Дасадас узнал, что Эпона беременна, он изменился. Замкнулся в себе, спрятав свое истинное лицо, как женщина под покрывалом, ограничил свой разговор с Эпоной самым необходимым. Теперь по ночам он не приходил к ней. К ее недоумению, он смотрел на нее чуть ли не с ненавистью, тогда как в ее родном селении беременная женщина вызывала всеобщее восхищение.

Когда они подошли к устью Дуная, Дасадас сказал, что им придется нанять паромщика, который перевез бы их через реку, так как она слишком широка, глубока и быстра, чтобы можно было переплыть ее на лошадях. Перевозчику надо будет заплатить золотом.

– А зачем нам вообще пересекать Дуну? – спросила Эпона. – Почему бы не поехать вверх по течению по ее северному берегу?

– Дасадас собирается отправиться на юг, в город Варна. Купить там необходимые припасы; может быть, мы встретим там братьев, которые торгуют конями во Фракии. Было бы хорошо нанять сопровождающих на остальную часть пути.

– Я не хочу ехать в Варну, и мне не надо никаких сопровождающих, кроме тебя, Дасадас.

– Женщина с ребенком совершенно беспомощна.

Она все еще одевалась мужчиной, не желая лишаться удобства, которое давали ей шаровары. Она ездила так же хорошо, как и прежде, и еще накануне сбила своей стрелой жирную цаплю. Она отнюдь не чувствовала себя беспомощной.

– Не надо никаких сопровождающих, – решительно заявила она. – И я хочу сберечь наше золото; после того как мы пересечем Фракию, мы купим хороших больших кобыл.

– Зачем?

– Если в дополнение к кельтским пони у нас будут фракийские кобылы, мы сможем скорее вырастить больших лошадей. А если нам понадобятся припасы, мы сможем как-нибудь заработать на них: ты можешь наняться колоть дрова для крестьянина, у которого нет сыновей, я могу собирать и продавать травы. Но я хочу захватить с собой в Голубые горы несколько фракийских кобыл, ибо с их помощью и с помощью полученных мной в Море Травы навыков кельты научатся ездить на лошадях еще при жизни этого поколения. Я смогу посадить сына Кажака на его собственного коня и вложить ему в руки поводья, Дасадас. – Ее глаза сверкали. Но ее магия предназначалась не для него. И никогда не будет предназначаться для него.

У Дасадаса было такое впечатление, как будто он пытался поймать звезду, а поймал лишь горсть пыли.