Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане (с илл.) - Жаколио Луи. Страница 94

Фрегат «Виктория», под командой капитана Брауна, совершал свое плавание со специальной научной целью, то есть был, в сущности, в распоряжении научной экспедиции. Поэтому на нем находились ученые представители всех естественных наук и члены Лондонского Королевского Общества. Кроме того, здесь были еще один известный художник, два фотографа и несколько ученых специалистов: механиков, инженеров, геологов и минералогов, не считая доктора Даниэля Патерсона, который был выдающимся этнографом в самом широком смысле этого слова. Все эти господа заранее радовались случаю почерпнуть самые интересные сведения в незнакомой и неизвестной еще стране, где они имели счастье найти переводчика, свободно говорящего на языке, более или менее знакомом каждому из них.

Уступая всеобщему желанию, командир согласился взять с собой не только офицеров своего судна, но и десяток молодых гардемаринов. Командир ничего не имел против того, чтобы поразить дикарей многочисленностью своей блестящей свиты, затянутой в новенькие мундиры, расшитые золотом, так как, согласно его распоряжению, все должны были быть в полной парадной форме. Сорок человек матросов, со штыками на ружьях, должны были сопровождать это громадное шествие; спущен был командирский вельбот и две китобойки, которые едва вместили всех желающих съехать на берег и удостоиться чести быть представленными королю мокиссов.

За полчаса до полудня лодки отчалили, чтобы прибыть к назначенному времени ко дворцу.

Между тем Ланжале не бездействовал. Его красивое с правильными чертами лицо, покрытое бронзовой краской, разукрашенное художественными рисунками, было особенно интересно и привлекательно; волосы, зачесанные вверх и связанные одним большим пучком на макушке, были расцвечены перьями разной величины, со вкусом подобранными и расположенными наподобие короны или тиары.

Вместо одеяния он воспользовался куском дорогой великолепной ткани, которую нашел в унаследованных им сокровищах предшественника Гроляра, а вокруг стана обвил широкий пояс из тончайшей ярко-красной ткани, за который засунул свой револьвер и длинный нож с изогнутым лезвием.

В этом костюме, который шел ему как нельзя лучше и которому его манера и осанка придавали чрезвычайную грацию, он производил самое величественное и внушительное впечатление.

Все его министры были в своих лучших праздничных одеждах; две тысячи человек войска, вооруженных копьями, выстроившись в строгом порядке по обе стороны площади перед дворцом, производили также весьма внушительное впечатление.

Все были на своих местах, когда прибыли чужеземные гости. На обширной площади перед дворцом был приготовлен на возвышении трон, пока еще незанятый, но король мокиссов не заставил долго себя ждать. Торжественный марш, превосходно сыгранный на тромбоне, раздался из покоев дворца, предвещая выход короля, и едва последние звуки его смолкли, как в дверях появился молодой король в сопровождении своего дядюшки, министров, начальника своей гвардии и многочисленной свиты придворных.

При его появлении громкие крики приветствия огласили воздух — это была собравшаяся на площади за шпалерами войск толпа туземцев, которые так громко и так радостно приветствовали своего короля. И в то время как Ланжале торжественно и с большим достоинством направлялся к своему трону, войско отдавало ему честь своими копьями, отвечая на его милостивый знак громким и раскатистым криком: «Да здравствует наш король!»

По приказу своего командира английские моряки также прокричали с бешеным энтузиазмом троекратное «ура!», как они всегда это делают при посещении кем-нибудь из высочайших особ их судна. Ланжале отвечал приветливой улыбкой, полной величественности и благосклонности в одно и то же время.

Дойдя до своего трона, он взошел на две ступени возвышения и сел, имея по правую руку от себя Гроляра, а по левую — своего обер-церемониймейстера.

Встреча началась.

Первым подошел командир фрегата капитан Браун и, преклонив слегка колено, громко и отчетливо произнес следующие слова:

— Я, Джордж Браун, по воле моей всемилостивейшей королевы Виктории командир фрегата ее имени, имею честь принести Вашему Величеству мои почтительнейшие приветствия от имени моей повелительницы и моего!

На это Ланжале привстал, пожал руку командиру фрегата и стал ожидать, чтобы ему перевели его слова, — что Гроляр сделал подбором самых невероятных слогов без малейшего значения и смысла, в которых и сам он не мог разобраться. Выждав, когда он кончил, Ланжале ответил:

— Благодарю командира этого превосходного судна белых людей за приветствия, принесенные мне от имени его королевы и его собственного, и, со своей стороны, прошу принести и мои приветствия королеве Виктории и мои искренние пожелания ей счастья и удачи во всем.

XXIV

НАШ ПАРИЖАНИН, ХОТЯ И ВЛАДЕЛ СОБОЙ превосходно, но чуть было не разразился смехом, когда Гроляр стал лепетать бессмысленные слоги, не походившие решительно ни на какое человеческое наречие; чтобы вразумить его и напомнить ему, что в их распоряжении самым естественным образом находится настоящий язык мокиссов, которого эти иностранцы не понимают, он сам отвечал ему по-мокисски.

Это явилось как бы откровением для Гроляра, который чуть было не погубил всего своей растерянностью, так как вторичное бормотание тех же бессмысленных слогов, в которых он сам терялся и путался, наверное обратило бы на себя внимание англичан.

После того как Гроляр в точности передал по-французски слова короля, командир «Виктории» попросил разрешения короля представить ему своих офицеров и членов научной экспедиции, на что и последовало немедленное разрешение.

Не удостаивая офицеров пожатием руки, как бы желая отметить этим разницу положения между ними и командиром, Ланжале каждому из них ласково улыбался и говорил пару приветливых и любезных слов.

Когда пришла очередь ученых, то Ланжале снова стал подавать им руку, как бы желая подчеркнуть этим, что люди науки в его глазах стоят не ниже командира судна, и, в сущности, он даже с европейской точки зрения был прав, так как все эти господа обедали с командиром и стояли на равной ноге с ним. Но кто мог предполагать, что этому королю дикарей могут быть известны или понятны подобные тонкости?

Это возбуждало в европейцах всеобщее удивление и недоумение. Все ожидали, как отнесется король к двум фотографам, очередь которых быть представленными была уже недалека.

Перед ними подошел к королю художник, человек, имеющий громкое имя и пользующийся широкой известностью в Англии, и король милостиво протянул ему руку, как и другим, ученым и специалистам. Непосредственно за ним подошли один за другим оба фотографа; король благосклонно и ласково улыбнулся им и даже наклонил голову в ответ на их поклоны, но не протянул им руки.

— Это нечто невероятное! — не мог не воскликнуть командир, обращаясь к доктору Патерсону. — Где мог этот дикарь почерпнуть подобное тонкое понимание различий? Это, конечно, чисто инстинктивное понимание, так как видит он нас в первый раз, но чтобы не ошибиться, ему нужна была удивительно тонкая наблюдательность и знание людей!

— Да, в особенности последнее, — согласился доктор Патерсон. — Положим, эти дикари вообще привыкли к строжайшему порядку и строгой иерархии; кроме того, выражение лиц как у дикарей, так и у людей культурных одни и те же; таким образом, привычка повелевать или повиноваться сказывается в чертах человека как дикого, так и культурного, хотя у дикарей эта разница резче и заметнее. Взгляните хотя бы в этот момент на нашего знаменитого живописца Беннигстона и на лица наших двух фотографов; ведь разница в выражении этих лиц просто бьет в глаза. Итак, дикарь прекрасно улавливает эту разницу в выражении лиц — спокойная самоуверенность, чувство собственного достоинства у одних и тревожная, заискивающая любезность у других, желающих угодить и понравиться каждому.