Рогнеда. Книга 1 - Рогачев Евгений. Страница 7

Твердислав разлепил запекшиеся губы, прохрипел:

– Васька.

Тут же из-за двери высунулась белобрысая голова дворового холопа. Прислушался, позвал в тишину горницы:

– Боярин, звал что ли?

Твердислав сколь мог повернул голову.

– Поди сюда.

Холоп несмело подошел, застыл перед ложем.

– Нагнись. – Когда тот нагнул голову, прохрипел: – Ваську сыщите, сына моего… Помираю я… Хочу увидеть его в последний раз и слово отцовское молвить. Сыщите немедля… Время нынче дорого для меня, чувствую, недолго мне осталось. – Задышал неровно, тяжело. – Ступай!

Холоп попятился, выскользнул из-за двери. В коридоре столкнулся с ключником [11] Матвеем. Тот поперхнулся от неожиданности и тут же налетел на нерасторопного юнца:

– Ты чего здесь шляешься? Дел других нету? – проговорил шепотом, притянув к себе.

– Я это… У боярина был… Пробегал мимо и слышу, будто зовет он кого-то. Я и заглянул.

– Ну и…? Да говори толком!

– Просит он, чтобы Василия к нему позвали. Сына его. Говорит, что недолго ему осталось, и перед тем, как помереть, хочет сына своего увидеть.

– Спаси и помилуй! – Матвей перекрестился, пробормотал вполголоса: – Значит, недолго уже осталось. А молодой боярин в Москве, в стольном граде. Он за столь малое время и не доскачет сюда. Посылать, аль нет? Нет, надо послать. А то, когда вернется, гневаться будет. – Матвей отвесил холопу звонкую оплеуху, словно кнутом огрел. – Пошел отсюда! И молчи о том, что видел здесь и слышал. А то не видать тебе более ни маменьки своей, ни батьки.

Юнец, сверкая босыми пятками, припустил по коридору. Матвей немного постоял и, гремя ключами, двинулся следом отдавать распоряжение, чтоб готовили черного вестника в стольный град, к боярину Василию.

Как только они ушли, в сенях опять установилась тишина. Из-за двери, где лежал умирающий, не доносилось ни звука. По полутемному коридору прошелестел легкий ветерок, и в отсвете солнечных лучей на полу обозначилась неясная тень. Она замерла, потом зашевелилась и приняла очертания человеческого тела.

Человек постоял, прислушиваясь, поворачивая из стороны в сторону голову, спрятанную под глубоким капюшоном. Тело незнакомца укрывала рубаха, подпоясанная веревкой, на ногах – легкие и удобные лапти, делающие шаги неслышными. Он напоминал скорее бесплотный дух, чем живого человека, и передвигался с такой легкостью, что, казалось, и не шел вовсе, а скользил по воздуху.

С такой же неуловимостью, едва приоткрыв дверь, он проник в опочивальню боярина Твердислава. Как раз в этот момент, как будто что-то толкнуло изнутри, боярин разлепил глаза, чуть повернул голову.

– Кто здесь? – прохрипел едва слышно.

Человек появился перед Твердиславом, словно тень, наклонился над ложем.

– Ты кто? Я тебя не знаю. – Твердислав мутным взором вгляделся в лицо незнакомца.

– Я пришел за тем, что твоему роду не принадлежит! – Человек положил руки на плечи боярину, чуть надавил. – Отдай, облегчи душу перед смертью.

– А-а… – Твердислав хотел засмеяться, но вместо этого грудь сдавил кашель. – Я ждал тебя… Все время ждал… Так знай. Ничего вы не получите. Ничего!!! От века в век то наше было, и останется за родом нашим. Я охранял тайну эту, а теперь сын мой будет ее хранить… Ему передал я все.

– Глупец, – в голосе незнакомца послышалась досада. – Он же тебя и отравил. Сынок твой единственный. Ты теперь лежишь здесь, помираешь, а он дождаться не может, когда глаза твои навек закроются. Два года он травил тебя ядом тайным, потому и умираешь ты долго.

– Брешешь!!! – Твердислав вцепился крюченными пальцами в плечо незнакомца. – Не мог он сотворить этого!!! Ведь сын он мне!!! Сын!!!

– То мне ведомо точно, не лгу я. Да и грешно лгать в лицо умирающему. – Незнакомец опять заглянул в глаза боярину. – Облегчись, отдай золото. Лежа на смертном одре, сотвори благое дело. Сам знаешь, не по праву твой род владеет этим кладом.

– А вы… – Твердислав задыхался. – Вы по праву?

– То не нам судить.

– Уйди… Тяжко мне! – Твердислав отвернул лицо. По щеке скатилась слеза.

Он закрыл глаза, дернулся и затих.

– Мертв, – пробормотал человек. Поднялся, осенил себя крестом. – Спаси и сохрани… Крепкий старик оказался, так и не раскрыл тайну. А что теперь посаднику докладать? Ну, то не мое дело. Пусть сам решает, что делать далее.

Так же тихо и незаметно незнакомец покинул подворье боярина Колычева.

Взметая пыль, всадник проскакал через городские ворота и, распугивая редких зевак и прохожих, помчался по московским улицам. Пригнувшись к луке седла, молодой юноша в лихо заломленной шапке слился с конем в единое целое. На неожиданные препятствия внимания не обращал, а только досадливо морщился, когда из-под копыт коня, отчаянно хлопая крыльями, вылетала дворовая живность. Он спешил, и вести его были не самые радостные.

Вот и подворье. Юноша осадил коня, слетел с седла, забарабанил ручкой нагайки в ворота. Приоткрылась маленькое окошечко, показалось недовольное лицо стража.

– Чего надоть? – спросил грозно.

– Открывай, к боярину я! Из Борисова. Да поспешай, некогда здесь стоять, с тобой препираться.

– Ух, какой! Молодой да шустрый! – Стражник прищурил глаза. – Ладно, погодь чуток.

Заскрипели ворота, пропуская вестника во двор. Он бросил поводья подбежавшему отроку, а сам степенно, стараясь унять рвущееся наружу нетерпение, прошел по деревянному настилу и взошел на крыльцо.

Его уже ждали. Двери раскрылись сразу, едва он прикоснулся к ним. Старый холоп, припадая на левую ногу, провел к боярину. Впустив вовнутрь, сам осторожно прикрыл дверь и остался снаружи. Но едва приметную щелку оставил. Будет потом о чем посудачить с дворней.

Василий сидел за столом и хмурился.

– Говори, с чем приехал, – спросил, весь внутренне напрягшись.

Юноша снял шапку, поклонился боярину до земли. Чуть помедлил, собираясь с духом. Василий поморщился, выказывая нетерпение.

– Худые вести я принес тебе, боярин. Батюшка твой, Твердислав Любомирович, отдал Богу душу. Долго болел, лихорадило его всего, а три дня назад преставился! – Вестник повернулся к образам, троекратно перекрестился.

Василий побелел как полотно, рука сжалась в кулак, но совладать с собой смог. Встал, перекрестился. Вестник стоял у двери, перестав дышать и наблюдая, как боярин шепчет слова молитвы. Не поворачиваясь, Василий спросил:

– Перед смертью говорил ли чего отец мой?

– Тебя все звал, боярин. Говорил, что не закроет глаза, пока не увидит сына своего единственного.

Вестник не видел, как из глаз Василия показались две слезинки и скатились по щекам, затерявшись в бороде.

– Ступай! – велел Василий хриплым голосом.

Вестник неслышно удалился, оставив боярина наедине со своим горем. А тот упал на колени и зашептал раскаянно:

– Господи!!! Прости раба своего, если сможешь. Ибо нет мне прощения за то, что сотворил я с отцом своим. Горе мое велико, но еще более велико отчаяние от содеянного. Прости меня, Господи!!! Сотворил я тяжкий грех, но с этого момента всю жизнь буду его замаливать и не допущу, чтобы впредь меня обуяли гордость и алчность. Верь мне, Господи!!! Искренен я перед тобой и нет в словах моих лжи и порока.

Василий еще долго молился, вымаливая у Бога прощения. И в един миг показалось ему, будто глаза Спасителя повлажнели и стали из осуждающих – сочувствующими. Мнилось ему, что простил его Господь, и сразу стало легче на душе.

В молитвах и покаянии прошел день. Дворня знала о постигшем боярина горе. И замерла, боясь шумом нарушить уединение хозяина. Один раз сунулся, было, к нему Стенька по какой-то надобности, но, увидев боярина на коленях – тихо удалился. И другим строго наказал вести себя не шумливо. Ослушавшихся ждали батоги да розги. Но все и так это понимали. Старого Твердислава жалели, хотя и бывал боярин иногда больно крут. Жалели еще и оттого, что понимали – грядут перемены. В какую сторону они повернутся – в лучшую или худшую – одному Богу ведомо.