По воле Посейдона - Тертлдав Гарри Норман. Страница 6

— Мы с Менедемом купили павлина и пять пав у финикийца Химилкона, чтобы отвезти их на «Афродите» в Италию.

— Павлина! — воскликнул Лисистрат. — Знаешь, я ни разу в жизни не видел павлина. Я вовсе не собираюсь вас за это ругать. Если уж я не видел павлина, то можешь побиться об заклад, что ни один эллин в Италии тоже их не видел. Так что можно выручить за птиц бешеные деньги. — Взгляд Лисистрата стал острым. — А сколько заплатили вы?

Соклей сказал.

Он ждал, что отец взорвется, как горшок с крышкой, который передержали на огне, и будет грохотать, словно Зевс, потрясающий эгидой. Но Лисистрат только погладил седеющую бороду — жест, который Соклей у него перенял.

— По правде говоря, я понятия не имею, сколько стоят павлины или павы, — признался Лисистрат. — Подозреваю, что никто этого не знает. Цена, которую вы заплатили, мальчики, не кажется мне запредельной, если только птицы не умрут в пути и вам не придется вышвырнуть их трупы в море… Особенно это касается павлина.

— Мы и сами об этом подумали, — сказал Соклей. — И именно потому сбивали цену Химилкона, как только могли.

— О, этот финикиец — стреляный воробей! — Лисистрат снова погладил бороду. — Скажи-ка… Павлин и впрямь так великолепен, как говорят?

— Он великолепней, чем я себе представлял, — ответил Соклей, почти заикаясь от облегчения: все прошло куда более гладко, чем он ожидал. — Когда павлин раскрывает хвост, чтобы покрасоваться перед самками… Я никогда ничего подобного не видел.

— Хорошо, — проговорил отец, — вечером мы отправимся к брату на ужин и выясним, что думает обо всем этом твой дядя Филодем.

— Да, его мнение будет решающим, — согласился Соклей.

Филодем был старшим братом Лисистрата и главным партнером в их торговых операциях. А еще он был человеком куда менее уравновешенного нрава, чем Лисистрат, — так же как Менедем был вспыльчивее Соклея.

Соклей склонил голову перед отцом.

— А теперь я, с твоего позволения, удалюсь…

И он двинулся к лестницам, ведущим на второй этаж. Одна из домашних рабынь, рыжеволосая девушка примерно того же возраста, что Эринна, по имени Фракийка, как раз спускалась по лестнице. Судя по ее внешности и имени (а имя рабыни означало всего лишь, что родом она из Фракии), девушку эту, скорее всего, взяли в плен недалеко от Амфиполя.

Соклей улыбнулся ей. Пару лет назад он повелел Фракийке разделить с ним постель; как холостяку, юноше сходило с рук то, что доставило бы неприятности его отцу: тот не мог позволить себе держать под одной крышей жену и любовницу, ибо то был верный способ накликать на дом беду и скандалы.

Фракийка кивнула Соклею — вежливо, но не более того. Она честно доставляла хозяину удовольствие, но юноша боялся, что удовольствие это не было взаимным. Хотя, конечно, мало кто интересуется мнением на этот счет рабыни.

Спальня Соклея была обставлена скудно: кровать с набитым шерстью матрасом, под кроватью — ночной горшок, два сундука из кипарисового дерева, один побольше, другой поменьше. В первом хранились плащи и туники Соклея, а во втором — сочинения, которые он любил читать. В Афинах он сумел раздобыть копии трудов Геродота и Фукидида.

Соклей открыл сундук поменьше и улыбнулся, вдохнув пряный запах кипариса. Как и более дорогостоящее кедровое дерево, кипарисовое защищало шерсть, лен и папирус от насекомых. Соклей рылся в свитках папируса до тех пор, пока не нашел шестую книгу весьма увлекательного рассказа Фукидида о Пелопоннесских войнах. Книга начиналась с битвы за Амфиполь.

Как и большинство литературно образованных эллинов, Соклей, пока читал, бормотал про себя текст папируса. Добравшись до середины описания битвы, он помедлил, удивленно качая голов ой. Как бы часто юноша ни перечитывал Фукидида, он никогда не переставал им восхищаться. «Всеблагой Зевс, если ты будешь милостив, то однажды позволишь мне писать хотя бы вполовину так же хорошо, как писал Фукидид! Позволишь мне мыслить хотя бы вполовину так же хорошо, как мыслил этот человек». Соклей полагал, что вознес довольно необычную молитву, но от этого она не становилась менее искренней.

Менедем поспешил на кухню.

— Полагаю, нынче вечером ты подашь на стол что-нибудь особенно изысканное, Сикон? — спросил он.

— Надеюсь, молодой хозяин, — ответил повар. — Я делаю все, что могу, как бы трудно мне ни приходилось. — Этот человек постоянно ныл и жаловался.

Менедем знал по опыту, что очень многие повара отличаются болезненной склонностью к жалобам и мелкому воровству. Даже авторы комедий были с этим согласны.

Пытаясь улестить Сикона, Менедем сказал:

— Я знаю, ситос будет великолепен. Как всегда. Никто на Родосе не печет лучшего хлеба — хоть пшеничного, хоть ячменного. Но что ты припас на опсон?

Ужин, к сожалению, не всегда зависел только от повара. И Менедем понимал, что, если рыбакам сегодня не повезет с уловом, опсон может оказаться не таким уж роскошным. Но повар его утешил.

— Ну, у нас всегда есть соленая рыба. Огромные запасы соленой рыбы, она ведь хранится очень долго, — сказал Сикон. — И еще я ухитрился раздобыть кое-какую мелкую рыбешку… Во всяком случае, немного. Я зажарю ее в оливковом масле и смажу сыром. Добавлю еще маринованные оливки, получится очень даже неплохо.

— Соленая рыба? Рыбная мелочь? Оливки? — С каждым словом в голосе Менедема нарастал ужас. — Для опсона? Для порядочного ужина? На который приглашены уважаемые гости? — Он хлопнул себя ладонью по лбу. — Всё, считай наша репутация погибла! Отец меня убьет, а потом я убью тебя.

Соклей вполне мог бы указать на нелогичность этой угрозы, но Менедему сейчас было не до логики. Подать гостям такой ужин, да это же катастрофа!

И только когда повар захихикал, зажимая рот ладонью, Менедем понял, что его провели.

— Что ж, в таком случае, наверное, лучше приготовить это. — И Сикон сдернул ткань с даров моря, лежащих на кухонном столе.

— И что же у нас тут такое? — пробормотал Менедем, воззрившись на разделочную доску, а потом сам ответил на свой вопрос: — Креветки. Очень симпатичный кальмар. Угри. И… родосская морская собака. О, восхитительно, просто восхитительно!

Он говорил почти так, как мог бы говорить о гетере, которая наконец сбросила нижнюю тунику из косского шелка и позволила взглянуть на свою наготу.

— Нынче вечером нам позавидуют боги! Ведь все, что мы им уделяем, — это бедренные кости, завернутые в жир… И невозможно угадать, какое мясо люди принесут домой после жертвоприношения. Но что касается рыбы… Вот тут ты всегда знаешь, что получишь!

— И сколько за это заплатишь, — сварливо проворчал Сикон, как будто потратил свои собственные деньги, а не хозяйские.

Менедем также ничуть не сомневался, что повар припрятал кое-что из купленных продуктов, чтобы насладиться деликатесами самому. Кто со времени создания мира хоть раз видел тощего повара?

Но все это было не столь важно. Менедем хлопнул Сикона по плечу.

— У тебя есть все, что нужно. Уверен, нынче вечером мы сможем гордиться твоим искусством!

— Нынче вечером я и сам смогу собой гордиться, — с достоинством ответил Сикон. — А еще я надеюсь, что кто-нибудь из гостей недоволен своим поваром и он наймет меня, чтобы приготовить несколько трапез. Ибо каждый обол, который я сую за щеку, приближает меня к тому моменту, когда я смогу заплатить выкуп и обрести свободу.

— Если это и впрямь когда-нибудь произойдет, боюсь, все в нашем доме умрут с голоду, — сказал Менедем.

Однако его ничуть не удивило замечание повара: как и большинство рабов, Сикон работал лучше в надежде однажды получить свободу.

Удостоверившись, что ужин не пострадает от недостатка припасов, Менедем вернулся в андрон, дабы уведомить об этом отца.

— Морская собака? — воскликнул Филодем, едва выслушав донесение сына. — Он что, хочет нас разорить? Можно съесть этот деликатес однажды и умереть счастливым, но кто может позволить себе вкусить его дважды?