Беглая монахиня - Ванденберг Филипп. Страница 3

Хотя на дворе было уже почти лето, окна еще ни разу не открывались, поэтому от старых стен по-прежнему веяло студеной зимней сыростью. Когда две монахини внесли деревянный чан с утренним супом, представлявшим из себя жидкую кашицу из молока, воды и перловки, и поставили его на табурет посредине трапезной, он дымился, как лениво струящаяся река в осеннем тумане.

Невзирая на монастырское раболепие и смирение, монахини сгрудились вокруг дымящегося чана, из которого одна из них — они делали это по очереди, меняясь каждый день, — деревянным черпаком разливала утренний супчик. Столовую посуду, грубую глиняную миску, монахини берегли как зеницу ока, потому что новую взамен старой, совсем уже истончившейся, давали лишь раз в году, на Сретенье. Той, которая разбивала или повреждала свою миску, все оставшееся время приходилось довольствоваться черепком.

При раздаче еды было строжайше запрещено требовать большую или меньшую порцию. К счастью, Создатель сделал глаза красноречивыми, так что Магдалена опустила взгляд, давая понять, что не испытывает голода. Мысли о ночном происшествии неожиданно вызвали у нее отвращение к еде.

В это утро разливать суп должна была Хильдегунда. От почти полувекового монастырского воздержания черты лица этой невысокой полноватой монахини приобрели угрюмое выражение, а характер стал злобным. Несмотря на знак Магдалены, она с нескрываемым злорадством плеснула полный до верха черпак утреннего супа в ее миску, словно бросив ей в лицо: «На, жри!», — и прошипела при этом:

— Аббатиса желает с тобой поговорить!

Магдалена на секунду застыла и взглянула в черствое лицо Хильдегунды, но на нем не отразилось никаких чувств, и она уже повернулась к следующей монахине. Магдалене бросилось в глаза, что аббатиса не вышла к утренней трапезе. Такое случалось нечасто, собственно, лишь тогда, когда тяжелая болезнь приковывала ее к постели. Тем загадочнее казалось то, что аббатиса вызывала ее в свое отсутствие.

Магдалена с омерзением, не мигая смотрела на серую массу в своей миске. Чем дольше она медлила, тем гуще становилась скользкая пленка, влажной паутиной покрывавшая суп. Магдалене становилось все противнее.

От сидевшей слева монахини не укрылось происходящее, она ткнула ее локтем в бок, и Магдалена начала лихорадочно мешать свой суп. Но как она ни старалась, ее отвращение только увеличивалось, и от одной мысли, что ей придется есть это варево, ее начало мутить.

При этом Магдалена отнюдь не была разборчивой в еде, как иная монахиня благородных кровей. Их тошнило одну за другой, когда во время поста в монастырском меню появлялись запеченные лягушки и жареные улитки. Земноводные и рептилии не считались скоромным и поэтому не подпадали под запрет.

Монастырская заповедь, однако, гласила, что всякая еда, положенная в тарелку, должна быть съедена, даже если желудок выворачивало наизнанку. Сейчас это грозило Магдалене.

Ее заминка не осталась незамеченной и другими монахинями. Мысль, что Магдалена могла обнаружить в утреннем супчике яд или что-то гадкое, что порой случалось, заставила всех остановиться и вопросительно поглядеть на сестер. Неожиданно монахини неподвижно замерли над своими мисками, и в воздухе повисла мертвая тишина.

Хильдегунда, сама родом из крестьян, бывшая грубой и несдержанной, бросила черпак в чан с супом и, зловеще прищурившись, пристально посмотрела на монахинь. Ее боялись именно из-за ее непредсказуемости. Никто не знал, что она сделает в следующий момент, и нередко она раздавала тумаки своими костистыми руками.

Неожиданно тишину разорвал ее надтреснутый голос, эхом отразившийся от голых стен:

Твари безбожные! Паразиты в саду Господнем! Всех вас пора выгнать из монастырской обители. Чтоб вы там дерьмо от коз да овец жрали!

Только она замолкла, как Клементия, четырнадцатилетняя послушница, резко склонилась к столу, и из ее рта низвергся рвотный фонтан, такой же серый, как только что съеденный суп, отчего образовалась лужа, по форме очень похожая на человеческие почки.

Памятуя предостережение аббатисы о том, что лишь зло бесконтрольно покидает тело человека, монахини истошно завопили и бросились к дверям, словно за ними гнались черти. Насколько позволяли их развевающиеся одежды, они помчались вниз по узкой каменной лестнице: одни — в монастырскую церковь помолиться, другие — к крытой галерее вокруг монастыря, чтобы вдохнуть холодного утреннего воздуха.

Таким путем Магдалена избежала схожей участи с послушницей, поскольку бежавшие монахини в панике побросали свои миски, и ей представилась возможность незаметно разлить свой омерзительный суп в две соседние посудины.

Ломая себе голову, с чего бы это аббатиса вызвала ее к себе, Магдалена спустилась на первый этаж, где напротив входа располагалась резиденция настоятельницы монастыря. Со времени вступления Магдалены в орден ей ни разу не довелось побывать в этом помещении, поразившем ее тогда своими огромными размерами и мрачностью. Она всегда старалась избегать жесткого, пронизывающего взгляда этой суровой женщины и смиренно опускала глаза, если их пути пересекались.

Магдалена робко постучалась в тяжелую дверь из темного дуба и вошла, не дожидаясь ответа. В рассеянном сумеречном свете, проникающем сквозь окно, выходившее на галерею, аббатиса была едва различима. Она сидела, подавшись вперед и застыв, словно статуя, за узким столом без украшений, глаза ее были прищурены, губы поджаты, руки с переплетенными пальцами вытянуты вперед.

Вы звали меня, достопочтенная матушка, — произнесла Магдалена после мучительной паузы.

Кивнув, аббатиса вышла из оцепенения и легким движением руки указала монахине на узкий стул. Магдалена, будучи в крайнем смущении, покорно присела на краешек.

Наконец аббатиса поднялась, опершись локтями. Неожиданно Магдалена увидела у нее синяк под глазом, и ее обуял страх. Когда настоятельница с угрожающим видом обошла вокруг стола и встала у нее за спиной, в сердце девушки закрались недобрые предчувствия. Однако то, что последовало за этим, чрезвычайно поразило ее: Магдалена вдруг почувствовала, как две руки начали мять ее груди. Поначалу, осознавая свою полную беспомощность, она не противилась. Но понемногу рассудок вернулся к ней, и, услышав похотливое похрюкивание аббатисы, Магдалена тихонько пискнула:

— То, что вы творите, неправедно перед лицом Господа!

Однако старуха не отпускала ее и лишь бросила сдавленным голосом:

— Господь и тебя сотворил. Не может быть неправедным прикосновение к творению Господа.

Магдалена вскочила так резко, что настоятельница закачалась и чуть не повалилась на пол. Короткой заминки девушке хватило для бегства. На лестнице, которая вела на чердак, в гардеробную, у нее на пути вдруг выросли две монахини. Одна из них, зад которой больше напоминал круп лошади, а ноги — колонны монастырской церкви, держала в руках свою посуду. Вторая, на добрую голову выше Магдалены, не дав ей опомниться, сорвала с нее чепец. Обе принялись охаживать Магдалену кулаками.

— Мы у тебя отобьем охоту сливать свой суп в наши миски! — прошипела великанша и вытряхнула содержимое посудины на бритую голову девушки.

Магдалена истошно завопила и начала плеваться, после яростного сопротивления ей все же удалось вырваться в гардеробную. Обессиленная и безутешная, она опустилась на сундук. Закрыв лицо руками, дала волю слезам и в отчаянной ярости решила уйти из монастыря при первой же возможности. Во всяком случае, еще до принятия пострига, которое ей предстояло через несколько дней.

Эта мысль вызвала у нее панику. Легко сказать — уйти из монастыря. Куда ей податься? Об отце и брате, которые сдали ее сюда четыре года назад, потому что в ленном поместье ей не было места, она с тех пор ничего не слышала. Оба, что отец, что брат, прощаясь, недвусмысленно дали понять, что расстаются с ней навсегда. Потомки женского пола в земельном владении были нежелательны.

Магдалена не удивилась бы, если бы отец плеткой прогнал ее со двора, явись она к нему после побега из монастыря. И все же она была полна решимости совершить этот побег.