Беглая монахиня - Ванденберг Филипп. Страница 9

Толпа взвыла сотнями глоток. Лишь я оставался нем. На возвышении, посередине тлеющего штабеля дров, стояла моя мать, привязанная к столбу. Мешкообразная власяница, в которой ее отправили в последний путь, черными лохмотьями свисала с ее тела. Голова была запрокинута, а длинные волосы полыхали, как вспыхнувший стог сена. Я онемел от ужаса, в горле застрял ком. Перед глазами стояло ее искаженное страданием лицо с широко раскрытым ртом, словно исторгающим вопль боли. На самом деле она уже давно была без чувств.

Все это я видел собственными глазами, но мозг мой отказывался верить, хотя в голове постоянно стучало: все, что ты видишь, — это не дурной сон, все происходящее — страшная реальность. Черни тоже понадобилось время, чтобы переварить увиденное. Сильный порыв ветра на какое-то время заставил всех замолчать, и было слышно лишь потрескивание огня. А затем из задних рядов снова раздались выкрики: «Гори, гори, чертова потаскуха!», тут же перекрытые воплями противников: «Долой инквизицию!»

Ветер тем временем еще сильнее раздул костер. Желтовато-коричневый чад окутал кошмарное действо плотной завесой. Мне самому захотелось присоединиться к крикам против доминиканцев, но с моих губ слетело лишь: «Долой...» А потом меня вдруг хватил удар, будто разряд молнии ударил в мою голову. Мне казалось, что у меня внутри все пылает. Тело вдруг застыло, и последняя моя мысль была: «Если тебя сейчас кто-нибудь толкнет, ты рассыплешься на сотни осколков, как глиняный кувшин, упавший на землю». Больше я ничего не помню.

Очнулся я, лежа в пыли в сторонке, когда сердобольная тетка, дородная матрона, плеснула мне в лицо водой и справилась о моем здоровье. Я растерянно огляделся. Неподалеку я увидел догоревший костер, вернее, то, что пощадили языки пламени. Едкий смрад, висевший в воздухе, разогнал большинство зевак. Некоторые, довольно осклабившись, пританцовывали вокруг кучи обугленных поленьев и курившейся золы.

Я хотел ответить на вопрос толстой тетушки. Собирался с казать, что у меня все в порядке, но мне еще нужно немного времени, чтобы полностью прийти в себя. Хотел поблагодарить ее, но у меня ничего не получалось. Я понапрасну раскрывал рот, безуспешно пытаясь выдавить из себя хотя бы слово, глубоко втягивал воздух, словно беря разгон. Но оставался нем как рыба. Делая одну за другой безуспешные попытки что-нибудь произнести, я, казалось, сходил с ума.

В этот момент мне в голову пришли мрачные мысли. А что, если моя мать все же была одержима бесом и теперь он поселился во мне?Ты не можешь себе вообразить, каково это, когда ты ясно мыслишь, но не в состоянии произнести ни слова вслух.

Я вскочил, отряхнул пыль со своей одежды и помчался прочь, как будто за мной гнались черти. Я несся по каменному мосту в северном направлении, сам не зная, куда мне надо. Лишь бы подальше от места страшных событий.

И только вечером, когда мои легкие были словно обожжены, а каждый шаг отзывался резью в боку, я рухнул на лесной опушке в мох. Три недели я блуждал по холмам и долинам Штайгервальда и знаками просил работы у крестьян. Но большинство прогоняло меня, не понимая или опасаясь, что я одержим злым духом.

Все эти три недели я питался подаяниями или тем, что можно было найти в лесу в летнюю пору, пока наконец не вышел к подворью твоего отца. Он давно подыскивал себе работника, которому не надо платить. Конец истории ты знаешь...

Магдалена с глубоким волнением слушала рассказ Мельхиора, тыльной стороной ладоней вытирая слезы.

— Теперь мне ясно, почему ты замолчал, — проговорила она, тихонько всхлипнув. — Но эти мысли об одержимости выкинь из головы. То, что с тобой произошло, любого могло лишить дара речи.

— Так или иначе, но с тех пор я избегал встречи с огнем в любом виде. Бегал от него, как черт от ладана. Если бы я мог предположить, что именно огню суждено избавить меня от немоты, я бы в первый же Иванов день стал прыгать через костер с мальчишками. Кстати, именно в эти годы я осознал, сколько ненужного и глупого говорят люди, вместо того чтобы держать язык за зубами. Ты меня еще слушаешь?

По ровному дыханию девушки Мельхиор понял, что она заснула. Он вовсе не обиделся, потому что и сам ужасно хотел спать, и через несколько минут тоже погрузился в глубокий сон.

Сквозь крошечные оконца каморки уже проникали первые лучи солнца, когда Магдалена и Мельхиор были разбужены громкими бесцеремонными звуками. Тяжело шагая, кто-то поднимался вверх по лестнице. Перед их дверью шаги стихли, послышался таинственный шепот, и не успели постояльцы по-настоящему проснуться, как дверь комнаты распахнулась и четверо мужчин в угрожающих позах столпились вокруг кровати.

Магдалена надела на голову чепец и натянула до подбородка овечью шкуру, служившую им одеялом. В одном из четырех непрошеных гостей она узнала хозяина «Красного быка».

— Что за наглость? — осадила она старика.

А Мельхиор буркнул хриплым голосом:

— Проваливайте отсюда!

В ответ один из вошедших представился начальником тюрьмы и указал на двух стражей порядка, сопровождавших сто. Затем он обратился к хозяину трактира:

Это и есть та женщина, которая вытащила из своей юбки золотой флорентийский гульден?

Хозяин утвердительно кивнул и скромно потупил взор.

— Назови свое имя, возраст и происхождение, — велел начальник, повернувшись к Магдалене.

Магдалена бросила на юношу взгляд, молящий о помощи. Но Мельхиор тоже был в смятении и не знал, как им действовать в новой ситуации.

В надежде разрядить обстановку Магдалена твердо произнесла:

— Меня зовут Магдалена Вельзевул, мне двадцать два года, и я родная дочь ленника Гебхарда Вельзевула, у которого в двух днях езды отсюда имеется ленное поместье.

— А он? — Чиновник ткнул сжатым кулаком с вытянутым большим пальцем в сторону Мельхиора.

— Я сопровождаю Магдалену в Вюрцбург, — опередил ее с ответом Мельхиор.

— Надо же! — ухмыльнулся начальник. — А ночью, значит, спишь с ней?

Мельхиор поднялся, подошел вплотную к чиновнику, выше которого был на целую голову, и поинтересовался:

— А с какого боку вас это могло бы касаться? И если Магдалена вытаскивает из своей одежды золотой гульден, то я в этом не вижу никакого преступного деяния, кроме того, что уважаемый хозяин постоялого двора возводит напраслину на своих постояльцев, обвиняя их в краже. Ведь вы поэтому здесь, не так ли?

— Угадал, чужак! Но если ты сможешь объяснить мне, откуда у вас золото, вам обоим нечего бояться.

Магдалена и Мельхиор украдкой посмотрели друг на друга. Одна ложь цеплялась за другую — еще немного, и они

окончательно запутаются. Поэтому они предпочли хранить молчание.

Однако это еще больше взбесило начальника тюрьмы.

Прекрасно, если не желаете говорить, я посажу вас и башню. Пока не вспомните, откуда взялись деньги. Надевай платье, — велел он Магдалене, — и собирайте ваши вещи!

— У них и вещичек-то нет! — подал голос хозяин. — Только то, что на себе.

Пока Магдалена одевалась, начальник со своими солдатами не спускали с нее глаз.

— Золото в карманах, и ни узелка поклажи. — Он покачал головой. — Думаю, у нас сегодня хороший улов. Вперед!

Вцепившись с двух сторон в арестованных, стражники препроводили их в тюрьму, приземистое трехэтажное строение с зарешеченными окнами невдалеке от городской стены, для чего им пришлось пересечь большую площадь.

Подгоняя пинками и тычками, солдаты затащили их по узкой лестнице на верхний этаж, отперли дверь камеры и впихнули внутрь. Вновь прибывшие были встречены шумом и громким улюлюканьем.

В маленькой мрачной камере, выстланной соломой, без всякого намека на мебель, уже слонялись без дела пять или шесть заключенных обоих полов. Через крошечное оконце под самым потолком свет почти не просачивался. Стоял чудовищный смрад, источником которого была стоявшая в углу старая бочка для отправления нужды.

Дверь с грохотом захлопнулась. Шум утих, и обитатели камеры, четверо мужчин и две женщины, недоверчиво вытаращились на новеньких. Парень с одутловатым лицом, длинными сальными прядями и ввалившимся ртом, в котором отсутствовали передние зубы, с коварной ухмылкой подошел к Магдалене. Скорчив физиономию в отвратительной гримасе, он пощупал ткань ее платья и объявил во всеуслышание: