Бессмертный - Слэттон Трейси. Страница 13

Они хрипло загоготали, а один даже присвистнул.

— По мне так стройненький, хорошенький мальчонка даже лучше, — продолжая похабничать, протянул другой. — Они почище баб! Они мне даже больше нравятся!

— Да на тебя ни одна баба не посмотрит! — крикнул я в ответ, хотя они стояли всего в двух шагах от нас.

Кондотьер зарычал и ринулся было ко мне, но я метнулся в церковь следом за монахом.

— Не связывайся ты с ним, — проворчал Пьетро. — Это же грубая солдатня, но наши власти считают, что они нам нужны. — Он жестом позвал меня за собой, и мы присели на задней скамье. — Значит, Джотто? А зачем тебе Джотто?

— Мне нравятся фрески в церкви Санта Кроче, — сказал я.

— Ты еще не видел фресок в Ассизи, — ответил он. — Джотто написал цикл картин о житии святого Франциска. Удивительные работы! Слышал, что картины в Падуе в часовне на месте римской арены тоже великолепны: «Страшный суд», «Благовещение», сцены из жизни Девы Марии, все это сильно и величественно. [23]В них столько жизни, что они кажутся одушевленными. А что тебе нравится во фресках Санта Кроче, Бастардо? — настойчиво спросил он.

Я пожал плечами.

— Естественность, композиция, мастерство аллегорий? — усмехнулся Пьетро, не ожидая от меня, что я пойму.

Его язык был для меня слишком сложен, но, проведя столько времени перед этими фресками, я уловил общий смысл. Однако лицо мое, наверное, не выразило ничего, потому что Пьетро, положив руку мне на плечо, ласково спросил:

— Или они просто показались тебе красивыми?

Я кивнул.

— Я слыхал парочку интересных историй о мастере Джотто, — сказал Пьетро, откинулся на спинку скамьи и почесал подбородок пухлой морщинистой ладонью. — Я видел его не раз, но никогда не говорил с ним.

Он замолчал, а я ждал продолжения. Пьетро кивнул.

— Он родился в бедной семье в Веспиньяно, пятьдесят пять лет назад.

— Пятьдесят пять? — удивился я. — Он прожил такую долгую жизнь?

— Ну, положим, время для каждого человека течет по-своему, — ответил Пьетро, и его лицо покрылось веселыми морщинками. — Мастер Джотто и в старости сохранил бодрость, не то что я, хотя родились мы в один год.

Я посмотрел на дряблые складки, испещрившие лицо монаха, и, вспомнив живое выражение неустанно работающей мысли, одушевлявшей лицо художника, невольно согласился с его словами.

— Конечно, я не тщеславен, ведь тщеславие неугодно Создателю и смиренным монахам больше пристала скромность, — богобоязненно прибавил Пьетро и продолжил: — Пока Джотто пас отцовских овец, он рисовал на плоских камнях заостренным камнем. Он рисовал все, что ни попадалось ему на глаза, и даже то, что представлялось ему в воображении. Однажды мимо пастбища проходил Чимабуэ и, увидев его, был поражен! Неученый пастух рисовал так, что сам Чимабуэ не мог сравниться с ним в мастерстве. Он тут же попросил отца Джотто отдать ему мальчика в ученики, чтобы вырастить из него настоящего художника. И с этого дня жизнь Джотто изменилась и судьба его была решена!

— А я-то думал, что только несчастья вмешиваются, чтобы изменить человеческую жизнь, — прошептал я.

— Несчастья и беды и впрямь навсегда меняют жизнь человека, но случаются и чудеса. Разве жизнь прокаженных, которых исцелил наш Господь, не изменилась к лучшему? — спросил Пьетро. — Или жизнь одержимых, из которых Он изгнал бесов? Или жизнь слепцов, которым Он возвратил зрение?

— Я никогда не задумывался над этим, — признался я.

— Нужно лучше учить катехизис, парень, — сказал он тоном, в котором смешались снисходительность и раздражение. — Приходи, и я буду тебя учить. Уж коли на такого уличного крысенка, как ты, Джотто произвел впечатление, значит, ты не безнадежен. Постарайся только избежать участи своего дружка Массимо.

— Массимо? А что с ним? — так и подскочил я.

Пьетро взглянул на меня с любопытством.

— Разве ты еще не слыхал? Он ввязался в драку со здоровенным кондотьером из-за флорина. Кондотьер заявил, что это его деньги, а Массимо кричал, что он их сам заработал. Кондотьер ответил, что не мог уличный бродяжка и урод заработать целый флорин, и ударил его ножом. В шею, вот сюда. — Пьетро наклонил голову и показал пульсирующую точку на линии между сморщенным ухом и ключицей. — Бедный уродец истек кровью, как свинья под ножом мясника. Я сам положил его на телегу, чтобы вывезти из города туда, где хоронят нищих. С тех пор минул уже месяц.

Я прикрыл глаза, вспоминая, сколько раз мы, бывало, с Массимо согревались, прижавшись друг к другу, делились коркой хлеба или придумывали игру, чтобы не замерзнуть зимой. Интересно, вспоминал ли он об этом, когда продавал меня Сильвано? У меня живот скрутило, как будто я отравился, хотя я и сам не мог бы сказать, случилось ли это от жалости к Массимо или оттого, что не мог его пожалеть. Разве не должен я был помянуть его с добрым чувством после стольких дней, прожитых вместе? Неужто я и впрямь такое ничтожество, каким чувствую себя перед клиентами, что не способен скорбеть о человеке, с которым прожил вместе столько времени? Но Массимо хотя бы не пришлось заниматься моим ремеслом! А теперь ему, как и Марко, уже никогда не попасться в лапы таких, как Сильвано.

— Не растравляй себе душу, парнишка, — сказал Пьетро, легонько коснувшись моего плеча. — А ты знаешь, что Его Святейшество однажды прислал сюда придворного разузнать, что за человек и художник этот Джотто? В один прекрасный день придворный явился в мастерскую Джотто, когда тот был занят работой, и потребовал, чтобы он дал какой-нибудь рисунок для Папы. Тогда Джотто взял листок бумаги, обмакнул кисть в красную краску и одним движением, без помощи циркуля, нарисовал идеально ровный круг! Просто рукой!

— А что такое циркуль?

Пьетро фыркнул.

— Такой инструмент, чтобы чертить круги, Лука-невежда. Ты пойми: Джотто до того искусен, что ему не нужен никакой циркуль. Придворный решил, что художник над ним посмеялся, и начал спорить, но по настоянию Джотто передал круг Его Святейшеству вместе с описанием того, как Джотто его нарисовал. Папа тут же послал за Джотто. Джотто написал для него столь прекрасные картины, что Папа заплатил ему шестьсот золотых дукатов!

— Такие деньги! — выдохнул я и попытался представить себе столь огромное богатство. За такие деньги можно купить свободу и столько прекрасных вещей! Но мой разум отказывался это вообразить, так же как не в силах был измерить беспредельный простор голубых небес. Наверное, Сильвано такое состояние даже не снилось.

— Пожалуй, на сегодня хватит, Бастардо. — Пьетро потрепал меня по плечу. — Ты надорвешься под бременем такой премудрости. — Он вздохнул. — А мне надо подметать дорожку, иначе настоятель подумает, что даже это мне не под силу. Вот и начнет винить меня в том, что люди жертвуют больше на францисканский и доминиканский ордены, чем на наш.

— Давай я за тебя подмету, — предложил я.

Монах только отмахнулся и встал со скамьи. У алтаря кто-то из послушников чистил золотой крест и натирал ларец с благовониями. Пьетро наблюдал за ними, нахмурив брови.

— Иди по своим делам, — ответил он. — Уличная крыса вроде тебя всегда найдет чем заняться.

— Я больше не уличная крыса, — тихо произнес я, не вставая с деревянной скамьи.

— Да я знаю, — ответил Пьетро. — Я слыхал об истории с печаткой на рынке… Да не так, идиот! — крикнул он послушнику. — Попортишь полировку! А за твое неумение настоятель отчитает меня! — Он торопливо засеменил прочь.

Я посидел еще немного, размышляя об идеально ровных кругах, чудесах исцеления и случайностях, которые меняют судьбу. Как бы хотелось знать, наступит ли для меня сей счастливый миг, или этот великий миг грядет от руки Сильвано, который освободит мой дух из телесного плена?

По пути обратно я прогулялся по берегу Арно и забежал в лавку неподалеку от Понте Грацие, [24]чтобы купить засахаренные винные ягоды для маленькой белокурой девочки. Хотя я и не скорбел по Массимо, но чувствовал жалость к бедной девочке, которая не заслужила такой судьбы, какая выпала нам у Сильвано. Когда я пришел, дверь в ее комнату была закрыта и заглушала доносившиеся оттуда звуки. По рукам и затылку не бегали мурашки, в животе не сжимало — значит, я могу не спешить в свою комнату, меня не ждут клиенты и не ищет Сильвано. Я подождал, спрятавшись за какими-то шторами (от них даже все зачесалось), пока из комнаты девочки не вышел, зевая и ухмыляясь, зажиточный торговец шерстью. Он даже не удосужился закрыть за собой дверь, так что я легко пробрался внутрь. Девочка стояла у кровати. На щеках — свежие синяки, тоненькая струйка крови змейкой струилась из носа, капая на светлые волосы.