Умытые кровью. Книга I. Поганое семя - Разумовский Феликс. Страница 13

– Кто здесь? – Мгновенно проснувшись, Варвара набросила простыню на манер римской тоги и, заметив мужскую фигуру в шелковых кальсонах апельсинового цвета, подобрала под себя ноги. – Что вам угодно?

– Мне угодно, дорогая сестрица, рассказать, что солнце уже встало. – Граевский сделал реверанс. – Как спалось?

– Так это ты, могучий краснокожий друг? – Зевнув, Варвара проснулась окончательно и удивленно округлила глаза: – Да тебя не узнать, действительно могуч. Ну, здорово, братец!

Радостно улыбаясь, она поднялась и с размаху ткнула кулачком в твердокаменный живот Граевского.

– Подглядывал? Признавайся, скальп сниму!

– Ну, вот еще, было бы на что смотреть. – Граевский улыбнулся в ответ и звонко, так что след остался на теле, прихлопнул на кузине комара. – Что дрыхнешь-то, ночами не спится?

Ему вдруг стало легко и спокойно, словно вернулись времена, когда Варварка была тощей как палка и ее насильно кормили с ложечки рыбьим жиром. Он сел рядом и, огладив взглядом икры кузины, усмехнулся – да, рыбий жир даром не пропал.

– Скучно, братец. – Варвара опустилась рядом и, нашарив коробку «киски», принялась искать спички. – Уже три года такая скука. Ты сам-то как? Помолвлен?

Она умело затянулась, далеко выпустила дым и откинулась на спину рядом с Граевским.

– Рано только не женись, как в петлю это.

Простыня с ее бедра сбилась на сторону. Граевский боком ощущал шелковистость прохладной кожи.

– Да ну тебя, бледнолицая сестра, – он закурил «киску», слабую, безвкусную, для женских легких, – где уж нам, дуракам, чай пить. Молод, неопытен, успехами не избалован.

– По тебе не скажешь. – Усмехнувшись, Варвара дернула его за ус. – Все ты врешь, краснокожая собака, – с тебя Апполона ваять. Хотя бывает, с виду человек интересен, а на деле пустышка, будто прогоревший костер, головешки одни.

Голос ее предательски дрогнул, и Граевский «гусиным клювом» ущипнул кузину за ляжку.

– Ты, презренная бледнолицая скво! Топиться будешь или по совету графа Толстого под паровоз?

– Ну, краснокожий пес, я отомщу, и моя месть будет ужасной. – Варвара яростно потерла бедро. – Не дождешься! Никаких паровозов. На курсы пойду, как Ольга, может, за границу уеду. Все лучше, чем пьяный Ветров, исполняющий супружеский долг. – Она воткнула в землю погасшую папиросу и, приподнявшись, достала из жестянки кусочек постного сахару: – Хочешь? Лимонный.

Варвара сунула тянучку в рот, и Граевский увидел, как на ее шее бьется жилка, голубенькая, едва заметная.

– Пойдешь, бледнолицая скво, купаться? – Его вдруг бросило в жар, на сердце стало неспокойно. – Надеюсь, озеро из берегов не выйдет?

– Берегись, краснокожая собака. – Расхохотавшись, Варвара укусила Граевского за ухо и, вскочив, припустила к берегу. – Отныне я буду звать тебя Му-му.

В развевающейся на бегу простыне она напоминала бабочку-капустницу.

– Я не Му-му, я ужасная собака Баскервилей. – Грозно залаяв, Граевский рванулся следом и настиг Варвару уже на самом краю откоса. Здесь заканчивалась трава и начинался золотой, полого уходящий в озеро песок.

– Смерть краснокожим! – Придерживая простыню, Варвара отважно бросилась вниз по косогору, споткнулась и, если бы не Граевский, непременно катилась бы кубарем до самой воды. – Ах ты, облезлый павиан. – Она накинулась на спасителя и, сделав ему подножку, принялась душить его. – Сегодня же украшу свой вигвам твоим скальпом!

Закрыв глаза, Граевский лежал, не сопротивляясь. Сил у него не было – он боролся со сладостной истомой, от которой сразу стало горячо и упруго внизу живота.

– Что, сдаешься? – Навалившись на побежденного, Варвара прерывисто дышала, по телу ее волнами пробегала дрожь, и Граевский внезапно понял, что пальцы кузины уже не сжимают его шею, они опустились ниже, и их прикосновения полны нетерпения и страсти.

– Ты, бледнолицая, – только и смог прошептать он. Словно огненная лава побежала по его жилам. Застонав, он сорвал с Варвары простыню и стал покрывать поцелуями ее тело – прохладную покатость плеч, упругую возвышенность груди, укромную бархатистость бедер. Весь мир перестал существовать для него, он видел только прекрасное, загоревшееся страстью лицо Варвары, чувствовал ее руки на своей спине, ощущал губами нетерпение ее лобка.

– Сумасшедший, скорей, скорей. – Восхитительная в своем бесстыдстве, изнемогающая от желания, она, ощутив в себе Граевского, неистово зашлась восторгом наслаждения, накатившимся на нее подобно штормовому валу. Гром прогрохотал в ясном небе, вздрогнула земля, солнечные блики на воде вспыхнули венчальными свечами. Время остановилось.

Наконец шторм затих. Варвара бессильно вытянулась, лицо ее горело румянцем.

– Нет, ты не собака Баскервилей и не Му-му. – С серьезным видом она прижала щеку к груди Граевского и, ощутив, как бьется его сердце, уткнулась губами в ухо. – Ты не краснокожий пес и не павиан. Ты – приносящий счастье огненный жеребец из арабских сказок.

Голубые глаза ее в самом деле светились счастьем.

Граевский лежал молча. Все равно не нашел бы нужных слов, чтобы сказать Варваре, что она единственная из всех. Что ни с одной женщиной ему не было так хорошо. Что губы ее сладкие как мед, тело подобно амфоре, а страсть превращает ее в тигрицу, огненную пропасть, бесстыдную шлюху, извивающуюся от похоти. Что она божественна и имя ее благословенно.

– Однако пора к обеду. – Варвара из-под руки посмотрела на солнце и, вздохнув, поднялась. – Папа будет сердиться, если опоздаем.

Она с брызгами вошла в озеро и, смешно отплевываясь, пустилась плыть по-собачьи. Рыжая голова ее напоминала огненную хризантему. Сделав круг, Варвара вышла на берег и неожиданно застеснялась.

– Чур, не подглядывать.

Она царственным жестом завернулась в простыню и стала подниматься по косогору.

Как бы не так – Граевский проводил ее жадным взглядом и, ловко взобравшись по песку, притаился под кустом на краю поляны. Его разбирало жгучее любопытство, до смерти хотелось увидеть, как Варвара будет натягивать чулки, возиться с подвязками, надевать невесомые, в ажурных кружевах, панталоны. Но его постигло разочарование. Туалет Варвары был скор и упрощен. Обсохнув, она нырнула в легонькую сорочку, щелкнула кнопками холстинкового платья и, надев на босу ногу туфельки-плетенки, украсила распущенные волосы соломенной шляпкой. Милая непосредственность деревенской прозы.

– Кузина, вы очаровательны. – Выскочив из-за куста, Граевский предложил даме руку, тут же получил пледом пониже спины и, чтобы заслужить прощение, подхватил Варвару на руки и помчался вниз по косогору. Забежав в озеро по колено, он побрел вдоль берега и в тени ветвистой, склоненной над водой ивы увидел лодку с белой надписью «Минерва».

– Ваша ладья, кузина. – Рассмеявшись, Граевский усадил Варвару и, взяв ее руки в свои, нежно поцеловал ладони. – Это чтобы не было мозолей.

В его душе клокотал вулкан бешеной, сумасшедшей радости.

– Вот она, joi d'amor![1] Veni, vidi, vici[2], а потом говорит: «Греби отсюда». – Варвара улыбнулась и, погладив Граевского по щеке, бросила весла на воду. – Ты, огненный арабский жеребец, не устал? Места в лодке хватит.

В голосе ее промелькнуло беспокойство.

– «Злые языки страшнее пистолета». – Граевский развернул лодку и легко вытолкнул ее на глубину. – Magna res est amor[1]. Но только sans phrases[2].

Он лег на песочек и стал смотреть, как у Варвары из-под весел полетели веселые брызги. Грести она не умела, «Минерва» оставляла на водной глади ломаный, извилистый след.

Наконец лодка причалила к мосткам. Варвара сошла на берег, и, едва ее белое платье потерялось в глубине аллейки, Граевский с шумом бросился в озеро. Сердце его билось мощно и ровно, мышцы дрожали от избытка энергии. Хотелось быть добрым, кричать от счастья и делать глупости. Еще хотелось есть. Распугивая рыбную мелочь, Граевский выбрался на мостки, быстро оделся и побежал по аллейке к дому. У себя в спальне он переменил белье, причесался, надел щегольские штаны со штрипками и ровно с первым ударом гонга уже входил в столовую.