Невольники чести - Кердан Александр Борисович. Страница 48
Потому и намылился Иннокентий первым делом встретить иноземный корабль «Юникорн», чтобы потолковать с капитаном Генри Барбером с глазу на глаз. А чтобы разговор получился более доверительным, прихватил с собой Гузнищевский увесистый мешочек с золотом, вырученным от продажи в одной из факторий мехов, добытых во время набега на обоз.
Ежели сэр Генри окажется человеком рассудительным, то пусть потом судьба кому угодно ставит подножки. Кому угодно, но не Иннокентию Гузнищевскому… Ан нет – «Абросиму сыну Иванову Плотникову». Ведь так написано в пашпорте и в подорожной, лежащей у Гузнищевского за пазухой. Подписанной не кем-нибудь – самим губернатором Кошелевым.
Как слиток золота, греет новоявленному «Плотникову» обращение губернатора ко всем чиновным людям «оказывать подателю сего всяческое содействие».
Что ж, с сим документом никакие проверки не страшны, и до заветного Санкт-Петербурга остается – рукой подать!
«Милостивый государь Иван Осипович!
Я не описываю вашему высокопревосходительству сильных штормов и трудностей, которые в долговременных путешествиях обыкновенны, и, думаю, интересны для вас, милостивого государя, будут, когда узнать изволите, что мы теперь идем заведомо отведать здешнего равнодействия», – перо Резанова привычно быстро скользило по бумаге, словно не было за спиной у посланника утомительного дня. И не вспоминал он сейчас о превратностях своего пути на Камчатку, думая уже об ином, о новых опасностях, грозивших вверенной ему экспедиции.
Взяться за письмо к сибирскому генерал-губернатору Ивану Осиповичу Селифонтову побудил Николая Петровича не один только долг вежливости, но и обстоятельства, принуждающие шлюп «Надежда» отправиться на острова его Тензикубосного Величества – императора Японии на несколько дней раньше установленного срока. Следовательно, и вернуться на Камчатку экспедиция сможет раньше.
«Здесь, – продолжил свое послание Резанов, – выгрузя Российско-Американской компании товары, понизил я цены до невозможности, и каких жители не запомнят, снабдил батальон, госпиталь и хлебопашцев от компании безденежно разными потребностями, о чем уведомит ваше высокопревосходительство Павел Иванович, и теперь иду пробиваться к японским избыткам».
Поставив точку, Николай Петрович на минуту задумался, рассеянно покусывая кончик пера: стоит ли сообщать Селифонтову истинную причину такого скорого отплытия «Надежды» из Петропавловской бухты? Решил, что не стоит. Не к лицу государеву посланнику пользоваться слухами, полученными из такого ненадежного источника, как поручик Толстой. К тому же обеспечение безопасности экспедиции здесь, на Камчатке, – задача генерала Кошелева. Пускай его превосходительство сам объясняется с сибирским начальством, ежели, конечно, сочтет таковое объяснение необходимым. Дело же Резанова – любой ценой выполнить дипломатическую миссию. Об этом и следует напомнить сибирскому генерал-губернатору…
Обмакнув перо в походную чернильницу, сопровождавшую его в кругосветном вояже, камергер снова принялся за работу.
«Я должен буду в Японии зимовать и возвратиться сюда уповаю в июне месяце, а отсюда идти на Кадьяк или судно опять отправлю в Японию, буде торг открыт, – посвящал он наместника в свои планы. – Как провизия корабля нашего к тому времени кончится, то предписал я Охотской конторе оную заготовить и выслать с первою навигациею, а буде не случится там компанейских судов, то сообщил капитану над портом снабдить контору казенным транспортом и, дав хорошего офицера и штурмана, как можно скорее выслать провизию, дабы вверенная мне экспедиция вовсе не остановилась и не принуждена была зимовать здесь, что совершенно расстроит все предприятие и отяготит здешних жителей. Я всепокорнейше прошу вас, милостивого государя, совершившим первое кругом света путешествия соотчичам вашим, оказать начальничью вашу помощь и снабдить Охотский порт предписаньем».
Тут Николай Петрович остановился вновь. Перевел дух, глянул в окно, темное небо в котором было усыпано августовскими звездами. Но мысли камергера были в этот миг далеки от красот ночного неба. Он думал о своем адресате: как отреагирует наместник на просьбы руководителя экспедиции, окажет ли должное содействие! Опыт собственной службы в императорской канцелярии и в Сенате подсказывал посланнику, что увенчанные высокими чинами люди нередко принимают властные решения, ориентируясь не на государственную необходимость, а на собственное настроение. Кто может сказать, каким будет настроение Ивана Осиповича в день, когда перед ним окажется депеша Резанова? Потому на всякий случай нелишним будет намекнуть сибирскому генерал-губернатору на высочайшее покровительство и полное доверие, коими отмечены и кругосветный вояж, и лично камергер Резанов.
Улыбнувшись собственным размышлениям, Николай Петрович написал: «Я донес о сем его Императорскому Величеству, а также и о том, что на случай японцами позволения торга я оставлю там несколько человек и тотчас открою оной отвозом туда товаров, коих приказал я Охотской конторе выслать: юфти сколько есть, тысячу ровдугов и от пятидесяти до ста тысяч котиков, погрузя их вместе с провизиею. Ежели ж они в Японии не будут приняты, то отправлю их в Кантон обще с кадьякским грузом. Дай Бог, чтоб только удалось посольство мое; не думаю, чтоб полезно было застыть и моей экспедиции подобно лаксмановой…»
Тревога сегодняшнего дня, равно как и опасения за день грядущий, неожиданно выплеснулись в последних строках послания. А что, если поручик Толстой сказал генералу Кошелеву правду и экспедиции россиян действительно угрожает опасность? Глупо было бы, обойдя вокруг света, рискуя погибнуть в десятке штормов, переживя ужас корабельного бунта, вдруг сделаться жертвой каких-то разбойных людишек здесь, в Отечестве своем…
Николай Петрович как будто заново оказался участником тайного совета, проведенного нынче генерал-майором Кошелевым.
– Все очень серьезно, милостивые господа, – оглядев собравшихся у него Резанова, Крузенштерна, капитана Федотова и хромого коменданта Петропавловска, выделяя каждое слово, произнес генерал. – Намедни ко мне явился поручик Толстой и сообщил о заговоре, целью коего является захват вашего корабля, капитан-лейтенант…
Кривая улыбка, промелькнувшая на губах Крузенштерна при упоминании фамилии графа в близком соседстве со словом «серьезно», мгновенно испарилась: для морского офицера безопасность корабля – дело святое. И все же Крузенштерн не удержался от вопроса:
– Ваше превосходительство, простите мою дерзость, а вы уверены, что сия новость – не последствие ночи, проведенной графом за бутылкой португальского?
– Мне известна репутация графа… – жестко продолжал Павел Иванович. – Однако похоже, на сей раз он говорит правду… Его слова подтвердили признания кабатчика, коего с пристрастием допросили подчиненные капитана Федотова. Верно, капитан?
Краснолицый Федотов вскочил со стула и, щелкнув каблуками, громыхнул:
– Так точно, ваше превосходительство! Старый мошенник, конечно, упирался, но мы развязали ему язык…
– Посему, – дав знак исполняющему обязанности полицмейстера капитану вернуться на свое место, заключил Кошелев, – нам необходимо предпринять все меры, дабы не позволить злоумышленникам совершить задуманное. Пора положить предел беззаконию, творимому на полуострове ватагой этого негодяя Креста. Я уже дал распоряжения капитану Федотову и коменданту. Вам же, господин Крузенштерн, предлагаю ускорить подготовку «Надежды» к отплытию, а до того момента усилить вахтенную службу и нынче же перевести всю команду на шлюп. Надеюсь, ваше превосходительство, вы одобрите все эти меры? – обратился губернатор к молчавшему до сих пор Резанову.
– Предосторожность никогда не помешает. Со своей стороны, прошу вас, милостивый государь Павел Иванович, выделить мне личный эскорт, и не токмо на период нахождения на берегу, но и для плаванья в Японию. Сие послужит и улучшению вида посольства, и нашей общей безопасности.