Невольники чести - Кердан Александр Борисович. Страница 50
«Точно, у нее мигрень… Все эти быстрые переезды, балы, заботы…» – попытался объяснить сам себе поведение супруги генерал. А та сидела ни жива ни мертва, боясь навлечь новые расспросы Павла Ивановича. По счастью, тревога за жену у губернатора вскоре была вытеснена другими заботами.
После обеда Кошелев ушел в кабинет и долго беседовал с глазу на глаз с Резановым. А Лиза, оставшись одна, разворошила les beaux restes своей московской любви к графу Толстому. Соизмеряя их со страстью, захлестнувшей ее душу теперь, она наконец-то призналась себе, что та давнишняя любовь не только не умерла, но стала смыслом ее жизни.
И еще одно горькое признание сделала себе генеральша: их с Кошелевым, такой счастливый со стороны, союз на самом деле для нее, Лизы, лишь уловка, попытка спастись от любви к графу. Попытка, которая не удалась…
Чистая правда, что в любимом человеке недостатки не замечаешь, а достоинства отыскиваются очень легко, даже если таковых и не имеется. Но Лиза, думая о Федоре Ивановиче, и не пыталась найти ответ, за что она полюбила его. К тому же Лиза всем своим существом чувствовала, что предмет ее страсти – при всех легендах, окружающих его, – все-таки был человеком незаурядным и достойным. Сердце подсказывало генеральше, что он не относился к разряду мужчин, которые волочатся за каждой юбкой и влюбляют в себя женщину, сто раз на дню повторяя ей, что у нее в устах рай, а в очах – блаженство и что все остальные дамы перед нею пустые куклы… Граф, при всей страстности своей натуры и приписываемым ему любовным победам, по глубокому убеждению Лизы, не был ловеласом. Даже будучи влюбленным, она это хорошо помнила по московской истории, он умел сохранять между собой и женщиной некую дистанцию и внешнюю бесстрастность. Но женское сердце обмануть трудно: никто не увлекается с такой силой, как бесстрастные люди! Перечитывая записки графа, она узнавала в них признаки того же чувства, которое владело ее душой.
Рой воспоминаний и сомнений так закружил голову Лизы, что она не заметила, как день сменился вечером. Слуга пригласил губернаторшу к ужину.
К несказанной радости генеральши, за столом, кроме хромого поручика-коменданта, его некрасивой жены и ее самой, не оказалось никого. Хозяин дома объяснил, что губернатор с Крузенштерном и другими офицерами уехали в порт по безотлагательным делам, а посланник, сославшись на недомогание, к ужину не вышел, попросив принести чаю в кабинет.
Ужин прошел в тягостном молчании. Находящаяся обычно в центре внимания, супруга губернатора на этот раз не проронила ни слова. Не отрывая глаз от тарелки, она проглотила несколько кусочков тающей во рту лососины и, пожелав хозяевам доброй ночи, поднялась к себе.
Присев на краешек кровати и крепко сцепив ладони, Елизавета Яковлевна задумалась. Так сидят пассажиры на палубе в момент выхода корабля в море, когда неизвестно, какие сюрпризы приготовит им плавание…
Между тем за окном совсем стемнело и стало удивительно тихо, словно природа, умаявшись за день, попросила у Господа миг покоя. В груди же у Лизы умиротворение никак не наступало. Все ближе и ближе решительная минута… «Идти – не идти?»
Когда же на часах в столовой пробило десять и дом погрузился в дремоту, генеральша накинула на плечи шаль – один из первых подарков Павла Ивановича – и, перекрестившись на образа, выскользнула из комнаты.
Ощупью по стене, стараясь, чтобы не скрипнули ступени, Лиза спустилась в темный коридор и отодвинула засов на двери черного хода.
Ночная тьма и свежесть сразу обступили ее. С минуту Лиза привыкала к мраку, потом разглядела тропинку, узнала ее: в последние недели генеральша не единожды гуляла здесь – и уже уверенней двинулась в глубь сада.
Однако далеко от дома Елизавета Яковлевна отойти не успела – ее кто-то окликнул. Сердце Кошелевой встрепенулось. Она глубоко вздохнула и двинулась на голос, раздвигая ветви.
Выглянувшая из-за деревьев луна осветила мужчину. Каково же было изумление Лизы, когда, приглядевшись, она обнаружила, что перед ней вовсе не тот, к кому она направлялась на свидание.
– Что вы здесь делаете в столь поздний час, Кирилла Тимофеевич? – не сумев скрыть досады, спросила губернаторша неожиданного визави. И тут же спохватилась: ведь Хлебников ее спаситель и ни в чем не виноват. – Простите, но вы меня просто напугали…
– Ваше превосходительство, неотложные обстоятельства побудили меня поступить столь дерзко и просить вас выслушать меня прямо сейчас… – с волнением произнес комиссионер.
«Вот и у этого свои обстоятельства…» – про себя горько улыбнулась генеральша, но сказала другое:
– Все это так странно… Ну что ж, милостивый государь, говорите… Только недолго. Время уже позднее… И потом, нас могут услышать…
Словно подтверждая эти слова, где-то неподалеку скрипнуло окно.
Выждав несколько мгновений, Хлебников заговорил тихим, но полным участия голосом:
– Да-да, ваше превосходительство, я понимаю, вас ждут…
– О чем это вы, сударь? – в словах Елизаветы Яковлевны зазвенели стальные нотки.
Комиссионер снова умолк, точно набираясь смелости, чтобы продолжать.
– Говорите же, иначе я немедля покину вас! – Кошелевой уже не терпелось знать, что же известно Кириллу Хлебникову.
– Прошу еще раз простить мою дерзость, – наконец набрался тот духу, – я знаю все, Елизавета Яковлевна… Нет-нет, позвольте мне договорить, ради всего святого… Вы можете отказать мне в милости еще когда-нибудь лицезреть вас, но теперь я прошу вас выслушать меня так, если бы с вами говорил ваш брат или друг, для коего вы…
– Но позвольте, Кирилла Тимофеевич, я не понимаю, о чем вы… – Кошелева повернулась, словно собираясь уйти, но осталась, точно говоря: «Выкладывайте, сударь, все, что у вас за душой!»
Комиссионер почувствовал это немое приказание. Он произнес почти шепотом, но с такой внутренней силой, какой от уравновешенного Кирилла генеральша просто не ожидала:
– Ваше превосходительство, человек, коему вы хотите довериться, играет вами… Поверьте, он недостоин вас! Вам нельзя туда, – Хлебников указал рукой в темноту сада… – Я не могу сейчас вам объяснить всего, что я знаю о нем, но, христа ради, умоляю вас, остановитесь!
Кошелевой показалось: еще миг – и Хлебников разрыдается, как ребенок. Ей стало вдруг до боли жаль его, жаль того, что он не понимает ее высокого чувства к Толстому и не знает самого графа таким, каким ее сердце знало его. Лиза вдруг поняла, что не находит в себе сил даже рассердиться на дерзкие слова этого нетитулованного человека, однажды уже спасшего ей жизнь, а теперь, по-видимому, желающего спасти ее честь.
– Может быть, вы и правы, Кирилла Тимофеевич, – задумчиво произнесла генеральша. – Может быть, вы в самом деле правы, – дрогнувшим голосом повторила она. – Наверное, это мой ангел-хранитель послал вас сюда, чтобы предостеречь меня… Я верю вам и хочу, чтобы вы поверили мне… Я сама знаю, что буду сожалеть о содеянном, буду несчастна оттого, что не послушалась вас теперь, но… – и Елизавета Яковлевна словно нырнула в бездонный колодец, – но я буду стократ несчастней, если сейчас вернусь в дом!.. Благодарю вас за все, Кирилла Тимофеевич, но не удерживайте меня боле…
Хлебников стоял и смотрел вослед удаляющейся Елизавете Яковлевне, пока та не исчезла во мраке. И тогда Кириллу вдруг пригрезилось, что она превратилась в одну из звезд, сорвавшихся с августовского небосклона в бездну, и никто уже не в состоянии остановить этот полет…
Как бы это ни показалось странным, но точно такой же образ возник и у графа Федора Ивановича, к которому спустя несколько минут, ориентируясь по какому-то сердечному компасу, вышла супруга губернатора. Она без слов прильнула к плечу графа, а тому, обнявшему ее, приблазнилось, что звезда с неба, прорезав черноту ночи, упала ему прямо на ладонь…
К чести поручика Толстого, надо заметить, что, целуя нежные, податливые губы chere Lise, он совершенно забыл о ждущем его после нынешней ночи ящике португальского. Трепетная, влюбленная в вас молодая женщина, к тому же пришедшая на свиданье вопреки супружескому долгу и страху перед мнением света, разве это не самый желанный выигрыш в любом пари?