Крест командора - Кердан Александр Борисович. Страница 49

Беринг перекрестился:

– Слава Вседержителю, что ты и дети здесь! А о грузе не беспокойся, любовь моя: я отправлю людей, как только закончим строительство бота…

– Оно никогда не закончится, – по-детски надула пухлые губки Анна Матвеевна, но вопреки своему обыкновению спорить с мужем не стала.

Однако так продолжалось недолго. Вскоре Анна Матвеевна вполне освоилась на новом месте и зажила той жизнью, которой привыкла жить в Якутске: катания на санях, фейерверки, званые обеды. Конечно, в отличие от прежнего места здесь не хватало женского общества, но не это её огорчало.

Домом для семейства командора служила пусть и просторная, но обычная изба, в которой не разгуляешься. Предприимчивая Анна Матвеевна догадалась устраивать приёмы в казарме, откуда на это время выселяла морских служителей.

Один из таких приемов состоялся уже в Святочные дни. На него были приглашены все офицеры экспедиции и даже начальник порта Скорняков-Писарев. Стол ломился от угощения, достаточно простого, но по местным меркам казавшегося верхом изобилия. Охотники убили накануне лосиху с лосенком, из которых было приготовлено жаркое. Конечно же присутствовали солёная и копчёная рыба, хлеб, выпеченный из остатков ржаной муки. Беринг по случаю праздника расщедрился и выделил несколько бутылей вина и казёнки из экспедиционных запасов.

Анна Матвеевна заметила, что оголодавшие офицеры смотрели на все эти яства, поблескивая глазами не лучше тех волков с перевала.

Застолье, обещавшее возможность наконец-то сытно поесть, на время примирило даже самых непримиримых врагов. По обе руки от Беринга сидели капитаны Чириков и Шпанберг, рядом Ваксель и Плаутин.

Глянув на Плаутина, Анна Матвеевна, сидящая на другом конце стола, вспомнила, что путешествие с ним из Якутска было не из приятных. Лейтенант всю дорогу был угрюм и неразговорчив и, что самое обидное, так и не пополнил число её поклонников.

Она перевела взгляд на его соседа. Ученый муж Луи Делиль Делакроер, бессмысленно хлопая выпуклыми глазами с красными прожилками, усердно налегал на казёнку. Напротив него расположились: белобрысый и немолодой штурман Андрис Эзельберг; похожий на сморщенного паучка, рудомёт Бедье и не по годам степенный Софрон Хитрово…

Мрачного Скорнякова-Писарева, который явился в самый последний момент, она посадила по правую руку от себя – все-таки некогда он был «ваше превосходительство» и занимал важное место при дворе покойного императора. Да и теперь кто знает, как повернётся планида…

После первых тостов за столом стало шумно. Компания как будто разделилась на две части. Одна – это Беринг и его ближайшие помощники. Другая – окружение Анны Матвеевны. Здесь она была в центре внимания, так и сыпала курьёзными историями и анекдотами из далекой и поэтому ещё более памятной столичной жизни, кокетливо поглядывала то на Скорнякова-Писарева, то на медика Бедье:

– У одной барышни как-то вскочил на лбу прыщик. Глянув в зеркало, она перепугалась не на шутку и тут же послала за лекарем… Да-да, господин Бедье, эта история о вашем собрате… Приехал к ней некий известный эскулап, осмотрел её всю и немедленно потребовал чернил и бумаги. «Зачем они вам немедленно?» – спросила барышня, побледнев. «Скорее, скорее! Боюсь, чтоб ваша рана не зажила, покуда рецепт напишу!» – ответил ей лекарь. Правда, забавно?

– Comme c'est gracieux… [65] – рассеянно отозвался Бедье.

Вежливо поулыбались и остальные.

Услыхав родную речь, вскинулся Делакроер, но так ничего и не сказал – снова уткнулся носом в стакан.

Анна Матвеевна продолжала:

– А вот ещё один случай, господа. Встречаются по дороге с кладбища батюшка и лекарь. «Частенько трудитесь, святой отец!» – говорит попу лекарь. «По вашей милости, сын мой, трудиться приходится…» – отвечает ему тот. Ха-ха-ха!

Анна Матвеевна рассмеялась так задорно, что не удержался от улыбки даже Скорняков-Писарев, сидевший с каменным лицом. Правда, улыбка у него получилась какая-то недобрая.

– Что же вы, милостивый государь, ничего не расскажете? – неожиданно повернулась к нему всем телом Анна Матвеевна.

– Что ж, извольте. В бытность Петра Алексеевича знавал я придворного шута Д’Акосту. Так вот, один гвардейский офицер, зная, как милостиво император относится к сему шуту, решил жениться на его дочери, надеясь на продвижение по службе. Всё бы было ничего, но дочь шута, как бы это сказать повежливее, оказалась особой весьма непостоянною, – тут Скорняков-Писарев выразительно поглядел на Анну Матвеевну и усмехнулся.

Она улыбнулась:

– Для молоденькой женщины сие не недостаток…

– Да, конечно. Но вряд ли это свойство почитал достоинством молодой супруг сей дамы. Он ревновал, бесился, пытался всячески увещевать её, надеясь исправить. Всё безуспешно. Тогда он пришёл к тестю и стал жаловаться, намекая, что хочет уйти от его дочери. Д’Акоста утешил его: «Должно тебе, мой друг, потерпеть. Ибо мать её была такова же; и я так же не мог найти никакого средства, чтоб заставить её быть верной. Но после шестидесяти годов она сама собой как-то исправилась. Думаю, что и дочь её в таких летах тоже будет честною, осталось токмо немного подождать…»

Анна Матвеевна поджала губы, не зная, как реагировать на грубоватую шутку. На их конце стола воцарилась пауза. Стал слышен разговор моряков, окружавших Беринга.

Чириков будничным голосом рассказывал:

– В самое голодное время мы научились есть даже рапанов. Их много здесь, на побережье.

– Рапаны, что это такое? – громко спросила Анна Матвеевна, демонстративно отворачиваясь от Скорнякова-Писарева.

– Рапаны – это, сударыня, раковины. Моллюски, живущие в них, съедобны. Но помимо прочего с рапанами связана ещё и одна красивая легенда…

– Так расскажите же её нам, Алексей Ильич.

Чириков склонил голову в лёгком поклоне:

– Говорят, что прародитель древних финикийцев Мелькарт, – многозначительно начал он, – почитаемый, как бог, путешествовал на своём крылатом корабле по свету. Однажды, на самом краю Ойкумены, он пристал к чудесному берегу, где горы, поросшие густым лесом, почти вплотную подходили к кромке прибоя. Он причалил. Первой на песок выскочила огромная собака…

Чириков изменил интонацию на ироничную:

– Сей Мелькарт, надо заметить, так же любил собак, как господин капитан Шпанберг…

Все понимающе заулыбались. Пристрастие Шпанберга к своему догу ни для кого не было секретом.

Шпанберг недовольно уставился на своего вечного соперника и прошипел:

– Некоторый сопак лутше некоторый челофек.

Это было явным оскорблением, но Чириков продолжал как ни в чем не бывало:

– Собака Мелькарта понеслась вдоль берега, играя с волнами и распугивая чаек. Когда вернулась к хозяину, вся её морда и белая шерсть на груди были залиты красным. Подумав, что это – кровь, Мелькарт осмотрел собаку и не обнаружил никакой раны. Он разжал ей пасть и увидел раздавленную раковину рапана, из которой сочилась пурпурная жидкость. Говорят, именно так и была найдена знаменитая пурпурная краска, которая стала цениться в Древнем мире на вес золота. Она принесла финикийцам несметные богатства.

– Красивая сказка… – произнес Софрон Хитрово. – Но что она объясняет?

– Пурпур, сударь, думается мне, не только окрасил мантии царей, кичащихся своей силой и сокровищами. Им залито всё побережье, ставшее ареной непрекращающихся ристалищ между народами. И нынче уже не краской, добытой из раковин, а настоящей кровью окрашены плащи сильных мира сего…

– Вы романтик, Алексей Ильич! – осторожно заметил Беринг. – Однако прошу вас, будьте осмотрительнее в словах…

– Но сие – токмо легенда, ваше высокородие, – Чириков умолк, но не надолго. – Давайте, господа, выпьем за наш поход к Америке! За росских коломбов! – предложил он.

Все, даже сердитый Шпанберг и угрюмый Скорняков-Писарев, вскинули бокалы. И только задремавший лицом в тарелке Делакроер не нашёл в себе сил поддержать этот тост.