Большой горизонт - Линьков Лев Александрович. Страница 18

Нужно ослабить натяжение троса. Приоткрыв дверь в машинную будку, Доронин приказал Алексею запустить мотор. (Вся команда «Вих­ря», исключая самых уж новеньких, была обу­чена обращению с моторами.)

Мотор чихнул раз пять, прежде чем ритмично застучали клапаны, но Доронин не услышал этого: на кавасаки рухнула волна и накрыла боцмана. Она была так тяжела, словно по спине прокатились пятипудовые мешки. Доронин со­гнулся в дугу, едва не выпустив из рук румпель руля.

Баулин не зря думал, что его ребяткам на кавасаки куда труднее, чем на «Вихре». Волны почти беспрерывно покрывали маленький бот, он трещал, кланялся, нырял и все-таки выбирал­ся на свет божий, послушный твердой руке До­ронина.

Площадка рулевого находилась на самой кор­ме, за будкой машинного отделения; борясь с крутой, злой волной тайфуна, Доронин то и дело больно ударялся лицом в дверь будки и не мог уж разобраться — от океанской ли воды или от крови у него солоно на губах, вода или кровь застилает ему глаза.

Лишь бы не выпустить румпель руля, лишь бы удержать! Не удержишь — и конец, гибель... Не легче, чем Семену Доронину, было и Алек­сею. Машинное отделение называлось так будто в насмешку. В середине узкой, низкой, раскачи­вающейся будки помещался мотор, в проходах по сторонам его можно было стоять только бо­ком, пригнувшись, чтобы не стукаться головой в потолок, обитый листами жести. От непривыч­ного напряжения сводило шею; того гляди, упа­дешь во время крена на рычаги или на горячие цилиндры мотора. Грудь спирало от духоты, от копоти. К тому же Алексей находился в этой тесноте не один: с него не спускали глаз двое «рыбаков», обозленных и, как понимал он, гото­вых на любую подлость.

И потому что нужно было следить и за мото­ром, и за нарушителями границы, а может быть» и потому что он впервые попал в этакую непо­годь и не представлял, чем она грозит кавасаки, Алексей не думал об опасности.

Беда пришла, когда кавасаки вслед за «Вих­рем» угодил в «толчею». Бот закачался во все стороны, как ванька-встанька, и тут-то вдруг сорвалась с болтов сетеподъемная машинка. Со всей силой двухсот пятидесяти килограммов стальная штуковина скользнула наискось по па­лубе и задела краем угол будки. Угол дал тре­щину, в нее, как только бот оказывался под вол­ной, тугой струей начинала бить вода.

«Тонем?!» Не думая уже о том, что можно упасть на мотор, забыв в страхе, что с «рыба­ков» нельзя спускать глаз, Алексей скинул буш­лат и стал затыкать им трещину. В этот момент, воспользовавшись растерянностью Алексея, один из японцев выхватил из пазов в бортовой рейке гаечный ключ и наотмашь ударил погранич­ника. Не накренись кавасаки — удар пришелся бы по голове. Падая, Алексей успел вскрикнуть, но разве мог в грохоте бури услышать его До­ронин?

«Почему замолчал мотор?..» Чувствуя недоб­рое, бросив румпель,— тут уж некогда мешкать! — боцман рванул дверцу машинного, отделения. В тесном проеме на полу боролись Алексей и один из «рыбаков». Доронин ринулся на помощь товарищу. Тем временем второй японец про­скользнул с противоположной стороны мотора на площадку рулевого, захлопнул за собой дверь и запер ее задвижкой. Рискуя быть смытым за борт, он пробрался на нос и сбросил с крюка провисший на миг буксирный трос.

Скрутив «рыбака», Доронин кинулся обратно. Кавасаки неуправляем, его вот-вот перевернет! О черт! Второй японец успел запереть их снаружи. Неужто он успеет и выпустить остальных из кубрика? Раз, раз, раз! Доронин с остерве­нением ударял плечом в крепкие, обитые листами жести доски. Раз, раз, раз!.. Наконец щеколда не выдержала, отлетела, дверь распахнулась, и вместе с ветром в машинное отделение хлынула вода.

Только на рассвете, когда тайфун умчал на восток и приутихла волна, «Вихрь», переклады­ваемый Баулиным с одного параллельного кур­са на другой, обнаружил первый кавасаки. Сто­рожевик настиг его, поравнялся, включил про­жектор.

Баулин махнул рулевому Атласову, тот по­нял, прицелился взглядом к очутившейся внизу палубе бота и прыгнул. Как он устоял на ногах?!

— Целы-целехоньки, — встретил его Доро­нин.— Верно, «рыбаки» повылазили было на па­лубу, ну да мы с Алехой загнали их обратно в кубрик.

Минут через сорок был обнаружен и второй кавасаки, и скоро оба они вновь следовали за сторожевиком, будто за ночь ничего и не про­изошло.

— Ну и командир у нас! — воскликнул Алек­сей.

— А что тут особенного: для капитана третье­го ранга — это самая обыкновенная операция,— ответил Доронин, поворачивая румпель, чтобы поставить бот в кильватер за «Вихрем».

— Жаль, «Хризантема» удрала.

— Не все сразу. Повадился кувшин по воду...

— А как это получилось, что японец было че­репушку твою не расколол? — совсем невпопад спросил Доронин.

— Вода хлынула. Пробоину я затыкал,— вспыхнул Кирьянов.

— Из глаз, значит, врага упустил. Хорош по­граничник! — боцман не любил думать одно, а говорить другое.

Всю радость Алексея будто водой смыло. Ведь он уже считал себя если не морским вол­ком, то, во всяком случае, достойным одобрения, хотя бы самого малого одобрения. Оно было нужно ему! Именно сознание того, что во время тайфуна он держал себя как настоящий погра­ничник, искупило бы в его глазах то позорное, страшное, случайное (да, случайное!), что про­изошло с ним на Черном море во время первого шквала...

Доронин искоса наблюдал Алексея. Это хо­рошо, что парень переживает свою промашку. Можно было бы и похвалить его: вел он себя прилично, а растерялся, видно, потому, что впер­вой повстречался с врагами, да еще, можно ска­зать, один на один. Но, пожалуй, лучше обо­ждать с похвалой, промолчать.

Молчал и Алексей. Разве мог он обижаться? Конечно, он опять виноват...

— Гляди, гляди,— крикнул вдруг Доронин, показывая на острые плавники, вспарывающие волны.— Касатки плывут. Ох, и подлые твари! Должно, добычу почуяли. Так и есть — киты.

В версте от кавасаки над водой забили фон­таны; штук десять или двенадцать высоких, мощных фонтанов...

Глава пятая Комсомольская совесть

Вначале следует сказать о двух документах и небольшой справке. Впрочем, карикатуру, помещенную в одном из старых номеров стен­ной газеты «Шторм», можно назвать докумен­том сугубо условно, хотя секретарь комсомоль­ской организации сторожевика «Вихрь» Игнат Атласов и держится иного мнения.

Карикатура изображает молодого моряка со вздернутым носом. Стоя на цыпочках, явно самовлюбленный крикун пытается дотянуться до верха голенища огромного сапога. Под ри­сунком — строка из пушкинской притчи о ху­дожнике и сапожнике: «Суди, дружок, не свыше сапога!»

— Кто это? — спросил я, рассматривая ка­рикатуру.

— Дальномерщик Петр Милешкин, — ответил Атласов.— Такой был всезнайка, такой хвастун: «Я десять классов окончил, нечего меня учить!» А сам, маменькин сынок, воротника не умел пришить, носового платка выстирать. После этой карикатуры Милешкин неделю с Алексеем не разговаривал.

— Почему же именно с Кирьяновым?

— Так ведь это ж Алеха его нарисовал. Здо­рово? Петька Милешкин, как вылитый!

Второй документ, показанный мне Игнатом Атласовым,— протокол общего комсомольского собрания корабля. Первый пункт этого прото­кола посвящен Алексею Кирьянову, и его сле­дует привести дословно:

 «Слушали: Заявление члена ВЛКСМ А. Кирья­нова о снятии с него выговора, объявленного первичной организацией ВЛКСМ Школы млад­ших морских специалистов за проявление тру­сости, недисциплинированность и отрыв от кол­лектива, и строгого выговора с предупреждением, объявленного комсомольской организацией базы за сон на посту.

Постановили: Учитывая, что А.Кирьянов проя­вил себя при ликвидации аварии катера и в за­держании нарушителя границы, как и подобает комсомольцу-пограничнику, а также учитывая, что он принимает активное участие в обществен­ной работе (зам. редактора стенгазеты «Шторм»), ходатайствовать перед бюро ВЛКСМ базы о снятии с тов. А. Кирьянова ранее данных ему взысканий. (Принято единогласно.)»