Кодекс Люцифера - Дюбель Рихард. Страница 12

– Где она сейчас, известно лишь Господу Богу, ваше преподобие, – ответил отец Ксавье.

– Отрекись, – пробормотал помощник архиепископа и поднял крест повыше. Он качался перед мечущейся в разные стороны головой осужденной. – Отрекись, дитя, отрекись, ты же не хочешь сгореть, отрекись и вернись в лоно истинной Церкви, отрекись…

Подручный палача, стоявший за столбом на костре и ожидавший, что вот-вот кто-нибудь украдкой подмигнет ему, чтобы он воспользовался шнуром и тайно задушил несчастную, пока костер будут разжигать, беспомощно таращился на помощника архиепископа. В одной руке он держал шнур, в другой – кляп, служивший для того, чтобы заглушить проклятия, испускаемые осужденными.

– Вы меня потрясли, ваше преподобие, – сказал отец Ксавье. – Ваше истинно христианское милосердие не знает границ. Даже перед лицом угрозы собственной гибели вы делаете то, что считаете своим долгом во Христе.

Качающийся крест замер.

– Что? – переспросил помощник архиепископа.

– Господь Бог и Сын Его Иисус Христос смотрят с небес на ваше преподобие и видят, как вы пытаетесь спасти закоренелую грешницу от справедливого наказания. Господь наш Иисус Христос тоже прощал грешников, хоть святой Петр, Его представитель, и считал правильным уничтожить Ананию и Сапфиру за их измену обществу.

– Я не присваиваю себе исполнение решений Господа нашего, – выкрикнул Гарсиа Лоайса. – И я абсолютно не желаю вступать в противоречие со святым Петром.

Отец Ксавье уловил невысказанный вопрос после последнего слова и улыбнулся.

Помощник архиепископа опустил крест на полдюйма. Отец Ксавье видел, как взгляд девочки неожиданно сфокусировался на распятии.

– Однако я вправе оказать милость, отец Ксавье!

– Само собой разумеется, ваше преподобие. Не позволите ли мне еще раз выразить свое безмерное восхищение мужеством, с которым вы подвергаете свою собственную бессмертную душу угрозе проклятия, дабы спасти от мук очистительного пламени это заблудшее, грешное дитя дьявола?

Девочка перестала кричать. Ее лицо было влажным от слез. Она покосилась на крест. Из ее охрипшего горла вырвался стон, губы начали шевелиться.

– Проклятие? – повторил Лоайса.

– Не говоря уже о бесстрашии вашего преподобия перед лицом всех этих фарисеев, которые непременно откажутся посадить на кресло архиепископа человека, который выказывал чрезмерное милосердие по отношению к еретичке и, возможно, сам замешан в окаянном грехе ереси…

– Ереси, – эхом откликнулся помощник архиепископа Лоайса.

– Однако я уверен, что, когда ваше преподобие предстанет перед главным Судией и все его грехи будут взвешены, тот факт, что вы действовали из жалости, почти снимет грех вмешательства в очищение заблудшей души.

– Почти снимет, – повторил помощник архиепископа Лоайса.

Девочка начала шептать:

– Господи, прости меня, – услышал отец Ксавье. Шепот перешел в визг. – Господи, прости меня, я твоя раба, Господи, прости меня, я отрекаюсь… я отрекаюсь… я отрекаюсь!

– Никогда я не видел никого более благородного, чем ваше преподобие, – громко заявил отец Ксавье. Он поймал свободную руку Лоайсы, слегка потянул ее к себе и стал на колени, чтобы поцеловать ее. Крест развернулся, и помощник архиепископа чуть было не уронил шест. Священник, стоявший за столбом, моментально подхватил его.

– О нет! – простонала девочка. – О нет, о нет, о нет!

– Она вновь отклоняет утешения креста, ваше преподобие! – воскликнул отец Ксавье.

– О мой Бог! – пробормотал помощник архиепископа. – Проклятие! Ересь! Моя бессмертная душа! Кресло епископа! Что я чуть было не натворил, отец Ксавье?

– Никогда не поздно свернуть с дороги заблуждений, ваше преподобие, – успокаивал его отец Ксавье, одновременно стараясь утащить помощника архиепископа подальше от костра.

Гарсиа Лоайса поплелся за ним. Отец Ксавье обернулся и встретил взгляд подручного палача. Он кивнул.

– Нет! – закричала девочка. – Нет! Я…

Кляп заглушил остальные слова. Девочка забилась и застонала. В толпе зашептались.

– Его преподобие Лоайса совершил последнюю попытку переубедить осужденную! – завопил отец Ксавье, обращаясь к трибуне. – Она отказалась от милости! Она отринула любовь Господа! Она плюнула на крест!

– Сожги ее! – заревел голос в толпе.

Великий инквизитор встал. Он скрестил руки на груди и кивнул Лоайсе. Отец Ксавье постарался оттащить помощника архиепископа еще дальше.

– Какое мужество, ваше преподобие, – беспрестанно нашептывал он. – И какая мудрость, позволившая увидеть тщетность милосердия вашего преподобия. Вы поступили истинно по-христиански, истинно по-христиански…

Теперь уже всем осужденным заткнули кляпами рты, заглушив вопли ужаса и превратив их в жалобные стоны. К кострам поднесли факелы. Отец Ксавье оттащил помощника архиепископа за палисад, схватил первую попавшуюся чашу с вином, стоявшую на грубо сколоченном столе, и сунул ее в руку Гарсиа Лоайсы. Затрещали поленья, зашипела смола на сосновых лапах, брошенных в костер. Когда помощник архиепископа решился повернуться лицом к кострам, отец Ксавье заставил его сделать добрый глоток из чаши. Лоайса осушил всю чашу, до последней капли. Едва заметно выдохнув с облегчением, отец Ксавье сделал шаг назад и повернулся. Он вздрогнул, как от удара, когда неожиданно взглянул в глаза мужчины, одетого с ног до головы в черное, и понял, что именно эти глаза неотступно следовали за ним.

– Вы меня просто поразили, преподобный отец, – заявил незнакомец, копируя прохладный тон отца Ксавье.

Они спешили сквозь ночь, идя бок о бок, и их шаги звонко отдавались в узких улочках.

– Куда вы меня ведете? – спросил отец Ксавье.

Их путь через город лежал не к центру и кафедральному собору, а к окраине и реке. Запах горелого мяса, заполнявший улочки и медленно поднимавшийся вверх, остался позади них, как и шум, производимый теми осужденными, которые, подобно несчастной девочке, не задохнулись от дыма и теперь висели в бушующем пламени. Хоровое пение и громкие молитвы священников, проводивших мессу во время аутодафе, никак не могли заглушить этот шум, как и матерчатое саше, напичканное гвоздикой или яблоками, не может скрыть смрад немытого, разогревшегося на жаре тела.

Никто не пытался задержать их, когда они быстро шмыгнули к реке сквозь щель в стене, окружавшей город. Отец Ксавье почувствовал запах воды; когда он увидел поверхность реки, ее почти абсолютная чернота и слегка мерцающие нити тумана, повисшие над ней, заставили его задрожать. Они уже двигались по одному из больших насыпных мостов, которые начинались у самой окраины и шли здесь круто вниз к реке Тахо. Лунный свет отражался в клубах тумана, слегка светился и показывал, куда надо ставить ноги. Крутой склон, нависавший над ними, напоминал очертаниями череп мертвеца.

Одна из теней вдалеке неожиданно поднялась. Отцу Ксавье показалось, что он заметил, как под темным плащом сверкнула сталь.

– Дон Мануэль? – спросила тень.

– «Я бы сам принес поленья, чтобы воздвигнуть костер для своего сына, будь он таким же испорченным, как протестанты», – ответил темный человек.

– Можете проходить, дон Мануэль.

Только теперь отец Ксавье разглядел скопление хижин в конце карьера. Второй пост он заметил лишь тогда, когда они уже почти достигли его. В этот раз пароль называть было не нужно, однако отца Ксавье задержали и обыскали. Часовой сделал это бесцеремонно. Отец Ксавье постарался сдержать себя и не вздрогнуть, когда чужая рука грубо полезла под его рясу, прошла вверх по ноге и сжала мошонку.

– Все чисто, дон Мануэль, – сообщил, выпрямляясь, часовой.

– Вы снова поразили меня, отец, – сказал черный человек. – Служитель Церкви, смерти которого должен желать каждый протестант в Испании, ходит по городу без запрятанного в одежду кинжала?

– Моя вера – вот мое оружие.

– Видите вход в хижину в центре? – спросил его человек в темном плаще.