Медный гусь - Немец Евгений. Страница 18

– Думаю, капище там, – сказал Рожин, указывая на остров.

– Вплавь, что ли?! – возмутился Васька Лис.

– Это сор, – ответил Рожин. – Там воды по колено.

Путники двинулись дальше, прошли холмы, спустились к воде. До острова оставалось с треть версты. Остров возвышался над водой, как стог сена на скошенном лугу. Мрачный, заросший ельником, в ряби окружающей воды, казалось, что он откололся от монолита тайги и теперь медленно дрейфует прочь, как снявшийся с якоря струг.

– Точно капище там? – засомневался Васька Лис.

– Больше негде, – ответил Рожин.

– У вогулов-то дощаник, им ноги мочить не пришлось, – то ли с завистью, то ли со злобой произнес Недоля.

– Ноги мочить – не беда, – ответил Мурзинцев, внимательно рассматривая остров. – Мы на подходе как на ладони будем, грудью – прямехонько на пули.

Рожин кивнул, он и сам опасался засады.

– Что ж, Степан Анисимович, – сказал толмач, снимая зипун. – Я первый пойду. Как увидишь, что кушаком машу, идите следом, только одежу мою прихватите.

Толмач намотал кушак на шею, повесил на него ножны с тесаком, рог с порохом и сумку с пулями, закинул за плечи штуцер и ступил в воду. Остров, выставив заточенные ели, как копья, казался неприступным острогом, готовым дать отпор любому врагу.

Капище

Воды сора в весеннем солнце успели слегка прогреться, но не сильно, к тому же глубина местами оказалась по грудь. Так что, выбравшись на берег, Рожин стучал зубами. Никто не стрелял в него на подходе, но толмач, хоть и опасался этого, все же не думал, что вогулы откроют по нему огонь. Опыт ему говорил, что местные пойдут на смертоубийство только в самом крайнем случае. За камлание шамана к ответу призвать хоть и можно, да сложно, требуется много свидетельств. А вот за убийство – без промедления петля или каторга. Прошли времена дерзких вогульских князей, чьи отряды выжигали русские поселения, а их жителей поголовно обезглавливали, чтобы черепами украшать свои кумирни. Нынче местным открыто враждовать против русских было нельзя, так что если недовольные и находились, то такие по лесам, как тати, прятались, и направляли их отныне не князья, а шаманы.

Рожин огляделся. Было тихо, только стволы елей тревожно поскрипывали да где-то жалобно пиликал-всхлипывал кулик, видно потеряв свою пару. Ели опоясывали остров кругом, стояли они плотно и угрюмо, словно колья острожной засеки, но дальше к центру острова виднелась чистая от леса проплешина. Рожин продрался сквозь спутанные ветви к опушке, осторожно выглянул из-за дерева. В центре поляны торчал деревянный болван, большой, в человеческий рост.

Скуластое лицо смотрело на Рожина огромными слепыми глазами, а рот провалился дуплом, застыв в вечном вопле. Идол был очень старый, казалось, что на стражу капища он заступил в начале времен. Древесина посерела, растрескалась, но пугающая мощь болвана от этого не истлела. В окружении иссиня-черных елей, под низким тяжелым небом, орущий неслышимым криком, идол был воплощением первобытного ужаса, словно он ад узрел. Рожин перекрестился и осторожно двинулся дальше, держа штуцер наперевес.

У дальнего конца поляны шуршала листвой береза-трехстволка – священное вогульское дерево. Могучая была береза, древняя, высотой метров в двадцать. Три ствола выходили из одного корня и расходились веером, напоминая формой гусиное крыло. Нижние ветви, все, куда смогла дотянуться человеческая рука, пестрели разноцветными ленточками, и казалось, что это солнце играет красками в огромном гусином пере, хотя солнца не было. Перед березой выстроился ряд болванов поменьше. Эти были вырезаны из бревен толщиной в две ладони, а то и в ладонь. С длинными прямыми носами, без глаз и ртов, но с мощными нависающими бровями, они напоминали шеренгу солдат, ставших на защиту священного дерева.

Площадка перед болванами светлела утрамбованной землей. Ноги шаманов в камлающих танцах столетиями вытаптывали эту землю, пока не превратили ее в камень. Ограждали площадку шесты с черепами животных на концах. Много живности тут окончило свой век, были среди них и лошади, и коровы, и козы, даже волки с лисицами.

Чуть в стороне торчало из земли бревно-анквыл, к которому привязывают жертвенный скот перед закланием. Земля вокруг анквыла, за многие годы напитанная кровью, была жирной и черной как деготь. Кровью и пахло, и еще жженой костью.

Поодаль от березы ютились две небольшие юрты, крытые берестой, – одна для шамана, другая для главного капищенского идола. Перед юртами чернело кострище с обугленными костями крупного животного, должно быть коня или коровы.

Рожин заглянул в обе юрты – пусто, потрогал холодные угли, понюхал сожженную кость. Вогулов не было, ушли накануне или сегодня утром.

Толмач вернулся на берег и махнул товарищам кушаком.

Мурзинцев выбрался на берег первым. Следом выскочил взъерошенный и запыхавшийся Прохор Пономарев и тут же полез сквозь еловые ветви дальше, к прогалине, словно его черт гнал. Пресвитер Никон шествовал в полный рост, словно Иисус по воде, голову держал гордо, очами сверкал в предвкушении победоносного изгнания бесов. Васька Лис и Игнат Недоля замыкали отряд, настороженно водили перед собой стволами фузей, на остров зыркали с опаской, враждебно. Один Семен Ремезов выказывал бесстрастие, на остров смотрел с любопытством и только. Взойдя на берег, Семен вручил Рожину зипун, толмач тут же его надел.

– Нашел чего? – спросил Рожина сотник.

– Капище тут. Вогулов нет. Ушли.

– А?.. Медный гусь?

– Пусто. С собой забрали.

Сотник тихо выругался.

– Вогулы! – вдруг заорал Прошка Пономарев и без промедления шарахнул из ружья. Эхо выстрела прокатилось над островом, словно далекий гром.

Сотник, толмач и стрельцы кинулись к Прохору.

– Добивай! Добивай некрестя! Стоит еще!.. – орал Пономарев, пытаясь перезарядить фузею трясущимися руками.

Мурзинцев, Рожин, Лис и Недоля выскочили на поляну с ружьями наизготовку и тут же замерли, стволы к земле опустили.

– Тьфу ты, нечисть, – ругнулся Игнат, глядя на орущего идола.

Васька Лис захохотал, указывая на болвана пальцем. Пуля, пущенная пономаревской фузеей, угодила идолу в левый глаз, снеся ему четверть головы, но идол даже не пошатнулся – стоял насмерть.

– Ой, умора! – заливался Лис. – Прошка болвана укокошил! Анисимович, прикажи у дурня мушкет изъять, а то он и нас вместо вогулов перестреляет!

Прохор выглянул из-за плеча Недоли, уставился на покалеченного идола, сник, ушами зарделся даже.

– Я думал, вогул… – виновато промямлил он.

– А если вогул, так сразу и палить надо?! – заорал на него сотник. – Мы не на войну с местными пришли, бестолочь! Остяки и вогулы, как и мы, под царем ходят, потому как и тут – Россия!

– А камланья их! – вскинулся Пономарев. – Мы троих потеряли!..

– Так, может, нам еще щуку выловить, что Хочубея со струга скинула, да в Тобольск на суд окаянную притащить?! – прогремел в ответ Мурзинцев, Васька Лис снова заржал. – Разрядить ружье! Пули – Лису, порох – Недоле!

– Но… – попытался возразить Прошка.

– Исполнять! – рявкнул сотник, и стрелец, вконец сникший, молча снял с берендейки сумку с пулями, протянул Ваське Лису, пороховницу отдал Игнату, присев, принялся разряжать фузею, что-то недовольно бурча в бороду.

– Недобрый это знак, – тихо произнес Недоля, рассматривая болвана с простреленной головой; Рожин, помрачневший, едва заметно кивнул.

– Добрый знак – порубленные шайтаны! – гаркнул за спинами стрельцов отец Никон, так что от неожиданности Лис с Недолей дернулись.

Продираясь сквозь ельник, пресвитер порвал подол рясы, но даже не обратил на то внимание. Он рвался на капище искоренять иноверческую веру и теперь, растолкав стрельцов, порывисто направился к идолу. Приблизившись, он схватил болвана за покалеченную голову и принялся его расшатывать, но болван стоял крепко, даже не шевелился. Остервенев, пресвитер пнул его ногой, чуть не повалился на спину, развернулся и, разъяренный, кинулся к Прошке Пономареву. Стрелец в испуге ружье бросил и голову руками закрыл. Но пресвитер карать его не собирался. С плеча Прохора он сорвал бердыш и побежал назад к идолу. С разгона всадил в деревянную шею полумесяц лезвия.