Мари Галант. Книга 1 - Гайяр (Гайар) Робер. Страница 31

Флибустьер вопил:

– Ко мне, ребятки! И захватите нашу самую крепкую сеть – эта тварь размером больше вашего капитана!

– Убили? – удивился монах и порывисто вскочил.

– Ступайте к озеру! – строго проговорил Лефор. – Там увидите, как она молится, воздев кверху все четыре лапы, а спина у нее в воде, словно в купели!

Человек десять бросились к озеру, а Лефор уронил охотничье ружье в песок и устало опустился перед хижиной, неподалеку от монаха.

Он обильно потел; курчавая поросль на его груди в жировых складках была усыпана капельками пота и воды. Ему едва перевалило за сорок; голову он держал высоко, у него были густые брови, крупный нос картошкой с перебитой переносицей, губы – толстые, щеки – мясистые, а в повадках – нечто звериное. Однако светлые живые глаза, подвижные, словно у рептилии, свидетельствовали о необыкновенной воле и переживаемых им сложных чувствах; глядя на него, становилось понятно, что этот человек способен на все, как на прекрасный поступок, так и на низость.

Франсуа де Шерпре смерил капитана долгим взглядом и заметил, что великан дымится под солнцем, как костер, который никак не хочет разгораться.

Помощник капитана неторопливо приблизился к нему, так как все его движения отличались грациозностью, даже когда он обнажал шпагу или стрелял из пушки.

– Как только монах покончит с требником, – сказал он, – пусть займется коптильней, да?

– Конечно! – воскликнул Лефор. – Давно пора! Я так проголодался – крокодила съесть готов, а вместе с ним и весь экипаж «Атланты»!

– Прошу прощения, – вежливо заметил Шерп-ре, – но вы же знаете: «Атланты» больше нет! Со времени стычки с этим чертовым голландцем, унесшей пятерых наших матросов, существует лишь корабль под названием «Пресвятая Троица»…

– Черт побери! Такое не забывается! – подтвердил Лефор. – Однако это не должно мешать проклятому монаху заниматься коптильней.

Монах захлопнул ветхий требник, которым он довольствовался за неимением другого, и, поднимаясь, закричал:

– Иду, иду! И горе матросам, если они не приготовили пекари [2] и черепаху, как я приказывал!

Подпрыгивая на ходу, так как его ноги путались в сутане, он направился в конец пляжа, где трое или четверо человек, стоя на коленях перед дюной, играли в ножички…

Лефор проводил монаха глазами, потом перевел взгляд на море. Почти тотчас Шерпре увидал, как капитан резко вскочил на ноги и отступил на два шага назад, словно обнаружил, что сидел на бочке с порохом.

– Тысяча чертей! – выругался Лефор. – Вы видели?

Огромным указательным пальцем, изогнутым и похожим на зрелый банан, он указывал в море.

Франсуа де Шерпре не торопясь приставил козырьком руки к глазам и долго стоял не шелохнувшись.

Лефор то и дело менялся в лице. Он первым заметил медленно приближавшийся корабль, подгоняемый восточным ветром. Судно двигалось не спеша, будто скользило по льду, абсолютно плавно. С земли оно выглядело не больше чайки, которая, сложив крылья, падает в воду за добычей.

Шерпре пролепетал несколько слов, которые мог разобрать один Лефор, так как легкий ветерок приглушал голос помощника; кроме того, он сложил руки рупором, будто отдавал приказания в море.

– Черт возьми! Шерпре, кажется, впервые с ваших губ слетает нечто приятное, – произнес Лефор.

– Господин капитан, – возразил Шерпре глухим голосом, – позволю себе заметить со всею почтительностью, какую к вам питаю, что после такого упрека я был бы способен потерять галс, не будь я опытным моряком. Это, доложу я вам, французский корабль, что можно определить по форме его носовой части, в точности такой, как бочонок для сельдей. Ну, довольны? Сколько раз в море я докладывал вам то же самое? А в ответ вы неизменно посылаете меня ко всем чертям!

Лефор потер шею.

– Разрази меня гром, Шерпре! – вскричал он. – Ничего вы не смыслите в нашем деле и никогда не поймете! Вы говорите: в море! Да, черт возьми! А что мне может сделать на море французский корабль? Разве мы воюем с соотечественниками? Вы видели, чтобы я нападал на кого-нибудь, кроме испанцев или англичан?

– Так точно, господин капитан! Во мне еще живо воспоминание о наглом голландце, из-за которого мы потеряли пять человек! И вот доказательство: на мне сапоги боцмана, а на вас – камзол помощника капитана; а стоит вам приподнять сутану отца Фовеля, и вы увидите у него на поясе пистолет главного бомбардира!..

– Вот еще! – взревел флибустьер, злясь на самого себя за промах. – Если я и надел этот камзол, то потому что он мне подходит, как удар ножом по горлу такому негодяю, как вы. А сапоги, которые на вас, случаем, вас не беспокоят, как острая приправа желудок? Ну, а об отце Фовеле и вовсе помалкивайте, лейтенант: он стреляет из пистолета как Бог, а сейчас готовит нам, надеюсь, такую похлебку, которую я не отдал бы за все каронады «Атланты»!

– «Пресвятой Троицы», – не повышая голоса, снова поправил Шерпре.

Лефор пожал плечами и опять посмотрел в море, в то время как помощник капитана многозначительно покашливал.

– В конце концов мы, может, напрасно захватили это голландское судно, – продолжал Лефор вкрадчиво, будто внезапно охваченный смутными угрызениями совести. Бог свидетель, я в принципе не желаю зла голландцам, у меня среди них много друзей… Конечно, это была зрительная ошибка! Несчастный случай, Шерпре! Тропическое солнце дурно влияет на зрение: из-за него мы спутали флаги!.. Во всяком случае, – сердито прибавил он, – из-за этого проклятого голландца мы лишились пятерых человек, так что акулам досталось на сей раз освященное угощение!

Помощник с серьезным видом кивнул. Лефор мог видеть, как на его горле ходит вверх-вниз кадык.

– Все же я счастлив, – пояснил флибустьер, что вы доложили мне о французском судне. Клянусь всеми святыми, мне сейчас больше хочется есть, чем сражаться; у меня живот к спине прирос, а когда человек покрыл себя славой, как мы с вами, вполне справедливо, если он подумает немного и о своем желудке.

Он обернулся в сторону отца Фовеля, занятого жаровней, и сказал:

– Лопни моя селезенка! Если наш монах не закончил свою стряпню, я съем его самого!

Святой отец был очень занят и не обращал внимания ни на насмешки, ни на угрозы капитана. Он не спускал глаз с двух котлов, одного – с мясом пекари, другого – черепахи, и хлопот у него было хоть отбавляй.

Палящее тропическое солнце отполировало его череп, как старую кость, и тонзура уже была неразличима. Зато длинная бороденка, жидкая и неухоженная, украшала его подбородок, не скрывая, впрочем, острые зубы старого волка. Монах задрал серую сутану, заткнув ее полы за тугой кожаный пояс рыжего цвета. Под стать густой рыжей шерсти, покрывавшей костлявые ноги, монах уселся поудобнее, разложив неподалеку от костра, где поджаривались кабанина и черепашье мясо, пару пистолетов с медными рукоятями, украшенными дерущимися львами.

В настоящий момент он орошал кабана малагой из бочонка, в котором до того хранился порох.

Перед приготовлением кабаньей туше отрезали ноги, выпотрошили, вычистили, затем насадили на четыре колышка на высоте примерно в полтуазы [3] от земли. Под белой жирной тушей развели костер, весело потрескивавший, а порой выстреливавший огнем.

Из подвешенной вверх животом пекари вынули все кишки, а на их место аккуратно разложили рядком всех островных птиц, каких только матросы «Пресвятой Троицы» сумели подстрелить в окрестностях: вяхирей, коричневых овсянок, черных горлиц… Птички тушились в утробе кабана, как в горшке.

Отец Фовель, по обычаю флибустьеров, с которым познакомился на острове, то и дело обновлял испарявшийся сок, подливая в живот пекари малагу, захваченную у испанцев.

Как истинный гурман, он приправил дичь ванилью, перцем зеленым и перцем красным, перцем-горошком, кокосовым молоком, и аромат разносился теперь по всему заливу Железные Зубы.