Мари Галант. Книга 1 - Гайяр (Гайар) Робер. Страница 32

Время от времени на вершине холма хлопал выстрел, усиленный эхом, а немного погодя появлялся заросший щетиной человек, словно выходец из сказочного леса, в коротких штанах и куртке грубого полотна наподобие серой домотканой рубахи, на голове – высокая чалма, в руках – ружье. Человек подходил к монаху и бросал к его ногам свежеподстреленную дичь: куропатку, попугая или взморника – водящегося в здешних местах зверька, которых отец Фовель спешно приказывал ощипать другому пирату, а затем бросал в дымящееся брюхо кабана.

В нескольких туазах отсюда другая жаровня действовала, казалось, сама по себе и безо всякого присмотра. Гигантская черепаха жарилась целиком в собственном панцире. Ее тоже не забыли нафаршировать, но рыбой, которую ловили шляпой на поверхности воды. Предварительно черепахе спилили грудной панцирь и набили ее макрелещукой и всякой мелюзгой, также приправленными перцем-горошком, стручковым перцем и лимоном.

При каждом выстреле монах отпивал большой глоток малаги, потом, схватив вертел, пробовал пекари, стараясь не проткнуть кожу, так как во всем этом пиршестве монах, похоже, отдавал предпочтение соку с вином. Кабанина подрумянивалась, зажаривалась, корочка пузырилась и местами лопалась. Те места, где раньше у пекари были ножки, закруглялись под действием пламени, которое отец Фовель поддерживал, подбрасывая в огонь охапки сухой травы.

Кожа с ног пекари, как и с лап черепахи, пошла на чулки тем охотникам, которые добыли животных.

Когда принесли крокодила, подстреленного Лефором, капитан отклонил предложенные ему крепкие сапоги из крокодиловой кожи, и флибустьеры бросили жребий, чтобы разыграть лапы животного. Потом специалист срезал кожу с его живота, чтобы изготовить из нее ремни или пороховницы.

В лагере флибустьеров царило самое искреннее веселье; каждый трудился на общее благо; все были равны и объединены в священное Береговое Братство.

Солнце, находясь в зените, сияло над головами, словно начищенный котел, и предметы не отбрасывали теней.

Лефор снял штаны и вошел нагишом в теплую зеленоватую воду. Маленькие студенистые кубики с черным остовом во множестве плавали у поверхности. В нескольких туазах от капитана матрос, зажав по пистолету в каждой руке, следил за морем. Он должен был палить в воздух, как только заметит плавник акулы в волнах.

Лефор шумно плескался, забирал ртом воду и выпускал ее через нос наподобие фонтанчика у кита. Недалеко от того места Шерпре стоял на берегу, не спуская глаз с горизонта.

Ветер внезапно стих, и корабль, который помощник капитана определил как французский, замер в том самом месте, где небо сходилось с волнами.

Он перевел взгляд на «Пресвятую Троицу» и вскоре увидел, как от бывшей «Атланты» отваливает шлюпка с семью или восемью человеками на борту. Он немедленно подошел к отцу Фовелю и сказал:

– Сейчас прибудут негритянки, которых вам, отец мой, надлежит окрестить, как того хочет капитан. Однако, мне думается, крестить этих красоток, черных, как мои сапоги, значит искушать дьявола; ведь сегодня у нас копченая пекари и копченая черепаха, а вокруг сотня мужчин, изголодавшихся по женщинам!

– Хотел бы я знать, – возразил монах, – неужели Отец наш Всевышний отправится так далеко, когда речь идет всего-навсего о том, чтобы вырвать заблудшие создания из когтей демона. Главное – привести в лоно единой и истинной веры этих девушек, которые многое повидали еще в Сент-Кристофере!

– Я знаю, – продолжал помощник капитана, – что капитан Лефор только из снисходительности взял их на борт, когда мы покидали Бас-Теру. Испанцы ведь возвратятся, и девушки могли бы попасть к ним в лапы. Так что в конечном счете мы вырвем у них добычу. И все же, когда негритянки находились в Бас-Тере, матросы к ним отправлялись, если испытывали в том нужду. Но держать женщин на судне значит рисковать, очень рисковать с такими парнями, как наши! Я полагаю, дисциплина может разболтаться, так как всегда опасно держать женщин вблизи мужчин, особенно в этих широтах.

Отец Фовель помешивал дичь в животе у пекари. Он замер с деревянным вертелом в поднятой руке и изрек:

– Истинная чистота внутри каждого человека, а совместное проживание мужчин и женщин в нашем положении не имеет никакого значения, особенно после того, как эти негритянки будут обращены в нашу веру!

Успокоенный Шерпре больше не настаивал. Он восхитился кулинарным искусством монаха и в заключение промолвил:

– Вы так ловко крестите эту дичь, отец мой, что, ей-Богу, из ваших благочестивых рук было бы приятно принять и соборование!

– Сын мой! – вскричал монах. – За этим дело не станет; если вы так торопитесь на тот свет, я, мимоходом могу вас и подтолкнуть!

Шерпре ничего не ответил, так как снова стал внимательно вглядываться в море. Шлюпка подходила к берегу. Два матроса, один – на носу, другой – на корме, так налегли на весла, что те свистели при каждом взмахе. В лодке сидели пять негритянок. Казалось, их подобрали нарочно для того, чтобы продемонстрировать различные оттенки кожи, какая может получиться в результате смешения черной и белой рас: от самого темного и тяжелого цвета, так называемого «черного дерева», до нежнейшего персикового; от киновари и до шафрана.

Когда лодка причалила, Лефор как раз выходил из воды. Флибустьер, в обязанности которого входило отпугивать акул выстрелами, заткнул пистолеты за пояс и принялся энергично растирать капитану спину мокрым песком.

Негритянки со смехом направились к коптильне отца Фовеля, громко переговариваясь на ходу. Они были молоденькие, самой старшей – не больше восемнадцати, младшей – около шестнадцати лет. Но под тропическим солнцем они быстро созрели без всякого принуждения, имея перед собой пример окружающей их флоры.

Если бы не цвет кожи, их можно было бы принять за сестер: все пять девушек завернулись или, вернее, были плотно обтянуты кусками хлопковой материи одинаково ярких цветов; их юные упругие груди поддерживались косынками, завязанными на спине. Округлые бедра были обтянуты подобием юбок по колено.

Их ни о чем не просили, но они сами обступили монаха, вооружившись каждая парой очищенных от коры веток, служившими им вилками.

Очень внимательно девушки осмотрели дичь, томившуюся во чреве пекари. Когда они протыкали мясо и оттуда брызгал сок, добыча доставалась той из них, что крикнет и засмеется громче всех.

Впятером они могли бы запросто перекричать сотню самых голосистых попугаев. Отец Фовель оставил коптильню на их попечение и стал командовать флибустьерами, мастерившими соусники, то есть листья кашибу, перехваченные с четырех углов гатирами или завязками, и бутылочные тыквы, в которые в изобилии собирались наливать вино.

Тем временем Лефор успел снова надеть штаны и заявил во всеуслышание, что умирает с голоду.

Однако он заметил, что негритянки, суетившиеся у коптилен, начинали щебетать и кричать еще громче, когда кто-нибудь из матросов, притворившись, что ему позарез необходимо подойти к пекари или черепахе за каким-нибудь делом, шлепал девушек пониже спины своей широкой и плоской ручищей. Лефор почувствовал, как у него в душе закипает дикое веселье и подступает ощущение блаженства. Он потер руки.

В это мгновение над устьем Арси разнесся крик, заставивший всех повернуть головы.

Матрос протягивал руку, указывая на нечто такое вдали, что должно было вскоре поразить всех.