Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта - Йокаи Мор. Страница 31
— Послушайте, герр Майер. Рыба такая соленая — ее запивать да запивать; яблочное вино такое кислое — уж лучше и рыбы не пробовать. Ладно, позвольте забрать вещи. Пойду в еврейский квартал — наверняка найдется там добрый самаритянин, что не станет мне совать под нос шестьсот талеров, коли вещи стоят по меньшей мере в двадцать раз дороже.
Господин Майер аж руки заломил:
— Ах, сын мой любезный, неужто ты осмелишься на ночь глядя разыскивать еврейский квартал? Разве ты не знаешь — поздним вечером бродит по улицам Мукальб!
Я недоуменно повел плечами, а господин Майер продолжал:
— Ты не слыхал о Мукальбе, сын мой? С тех пор как евреи поселились в Гамбурге, ужасающая эта бестия вытворяет чудовищные штуки. Сам по себе теленок создание смирное, равно как и еврей. Но пришлые испанские евреи, сведущие в разных тайных искусствах, сумели обратить скромного теленка во льва разъяренного, вспаивая оного вместо молока человечьей кровью. Распроклятый Мукальб ныне пасется на Гамбурской горе, бродит по ночным улицам и пугает прохожих до смерти. Днем прячется невесть где, ухитряется даже в мышиную нору залезть, а по ночам вылезает и ревет не хуже бегемота. Гоняет ночных сторожей, срывает дверные молотки, а уж зубами копье перекусить ему ничего не стоит. Кому лицо языком лизнет — будто суконщик прошелся проволочной щеткой. Львом рыкает, гремит, словно хорошо нагруженная телега, ржет, как дюжина диких коней, вальцовой мельницей стучит и горланит, как ошалелый петух. Особенно высматривает совестливых мужей и отцов, что не дают проказничать женам и дочерям. Так, случается, отделает людей добродетельных — всю жизнь помнят. Но зато и нежную парочку не помилует, заревет вовсю в самый разгар свидания — удирают голубки кто куда.
— И каков он из себя, ваш Мукальб?
— Э, сынок, этого тебе никто не скажет в точности. Любому встречному дышит он огнем в глаза, — тот света белого недели две не видит. А ежели кто не из пугливых и, заслышав рев Мукальба, высунется поглазеть, у того голова распухнет с бочку — даже в круглое окно иезуитского храма не пролезет; да и в любом случае герой не увидит морды Мукальба — вырастет чудище в одну секунду выше каминной трубы. Одним словом, бестия кошмарная.
Я между тем собрал свой кожаный мешок:
— А может, и нету никакого Мукальба?
Господин Майер клялся и божился, что есть.
— Давайте поспорим, — предложил я.
— О чем?
— Я так проголодался, что готов съесть все, что ни попади. Тащите вашего Мукальба, обглодаю его до костей. — Ив доказательство я вытащил римский меч — атрибут моего ликторского одеяния. По правде говоря, он напоминал большой нож для разрезания бумаги, что ничуть не уменьшило эффекта моей отважной позитуры. — Где он, этот чертов теленок? — Забросив мешок за плечо, я повернул было к двери.
— Неужто взаправду не боишься? — удивился господин Майер, заметив, что я твердо решил уйти. — Удалец, прямо сказать, удалец! Ладно. Оставайся, обговорим дельце — поужинаем.
— Охотно. Только не потчуйте меня соленой рыбой — пост уже прошел. Кроме того, я не поп, а если и поп, то из пьющих.
— Все будет, сын мой, все будет. — Господин Майер вышел, надо полагать, на кухню. Через несколько минут он вернулся преображенный, с иголочки одетый, а мне принес великолепный, отделанный сутажем костюм юнкера — «в подарок», как он выразился. В кошельке, приложенном к костюму, была плата за мои драгоценности — пятьдесят дублонов наличными и какой-то документ.
— Что это?
— Вексель, сын мой, на две тысячи талеров с выплатой через три месяца.
Насчет векселя я сообразил. Сделка тоже вполне выгодная. Только срок платежа больно далекий.
— Так принято в Гамбурге, — пояснил господин Майер. — Денежки должны созреть.
Я согласился, полагая, что пятидесяти дублонов до той поры хватит.
Господин Майер тем временем уставил стол изысканными блюдами — я, признаться, немало удивился, памятуя о недавней его скупости. Паштеты, дичь, деликатесы, превосходное вино. Пил я, впрочем, немного — вся эта история казалась мне весьма подозрительной.
К ужину подоспели сын и три дочери хозяина дома — девицы на выданье. Сына мне представили студентом университета — судя по годам, он был вечный студент. Сестрички, даром что родные, ничуть не походили друг на друга, зато нравом были очень веселые, на арфе играли, под гитару пели. Одна из них, блондиночка, особенно миловидная, все бросала на меня мечтательные взоры и на все мои попытки заговорить с ней ласково улыбалась.
Я понаторел в любовных делах, к тому же, как известно, ходил теперь вдовцом, однако общение с женщинами приучило меня к осторожности; сперва надобно изведать характер новой знакомой.
Господин Майер представил меня как юнкера Германа, а блондинку как юнгфер Агнес. Девица оказалась сентиментального склада. За столом мы сидели рядом, и я не нашел ничего умнее, кроме как сказать: если с дозволения Всевышнего я обзаведусь собственным домом, то велю изготовить серебряные ложки наподобие тех, какими сейчас мы едим шоколадное желе, велю выгравировать фамильный герб (цеха кожевников, естественно) и монограмму, составленную из начальных букв наших имен. Собеседница выразила некоторое сомнение, но я уверял ее, что если вставить А в конфигурацию Г, получится эмблема полного единения.
— Но ведь это похоже на «Ага», — лукаво усмехнулась моя блондинка, и я понял это как намек на согласие.
Девушка понравилась мне, да и я теперь вовсе не чувствовал себя каким-то проходимцем-бродягой.
(— Это с каких же пор? — вставил советник.
— После получения векселя на две тысячи талеров, разумеется.
— Да, уж куда как выгодная сделка.)
Я решил показать, до чего я щедрый и благородный.
У старого Майера сверкал на пальце великолепный брильянт; мне кольцо приглянулось, и я решил его купить.
— Юнкер Герман, — нахохлился хозяин, — эта вещь очень дорогая. Один камень стоит пятьдесят талеров. И вообще кольцо фамильное — ни за какие деньги не отдам. Даже за семьдесят талеров.
— Отлично, продайте за восемьдесят.
— Никому другому не уступил бы, а уж вам, так и быть, юнкер Герман, отдам за восемьдесят пять.
— Ладно. Запишите на мой счет, я расплачусь из тех двух тысяч, что мне с вас причитается.
При упоминании двух тысяч прекрасная Агнес положила мне на тарелку еще одну порцию шоколадного желе.
— Но вы должны дать мне расписку. Сами понимаете, все под богом ходим.
— Составьте как надо, а я подмахну, — небрежно заметил я. Собственно говоря, мне хотелось хоть на время выдворить старика из комнаты. Менеер Рейсен почивал в кресле, престарелый студент Руперт любо-дорого флиртовал с двумя другими девицами; либо он был им не брат, либо они не доводились ему сестрами. Я без помех мог пошептаться с белокурой Агнес.
— Обидно, что отец решил продать кольцо, — распечалилась юнгфер. — Ведь это семейный талисман, подарок матушке к обручению.
— А может, я его для того купил, чтобы оно не уходило из семьи, — мои губы почти касались ее ушка.
— Как вас следует понимать? Объясните, — потупила глаза Ангес.
— С удовольствием, но предпочел бы наедине, юнгфер Агнес.
— Можно устроить, — быстро согласилась она. — Когда все улягутся спать, мы встретимся в комнате с балконом, и вы мне все разъясните. Обожаю решать всякие загадки.
Старик между тем составил документ и вернулся с долговым обязательством на сто талеров, навесив немыслимый процент за три месяца. Я плюнул на его скупердяйство, без звука, как и подобает кавалеру, подписал документ, и брильянтовое кольцо перекочевало на мой палец. Правда, кости мои не успели усохнуть, как у господина Майера, и кольцо едва налезло мне на левый мизинец.
А Руперт тем временем умудрился сказануть «сестрицам» такое непотребство, что обе набросились на него, вцепились в волосы, завопили, чтоб он убирался, так как вина ему больше не дадут.
— И не надо, в другом месте дадут, — расхохотался студент и подмигнул мне идти в пивную. Конечно, рассудил он, более чем приятно выпить хорошего вина в хорошем обществе, но, если хочешь погулять как следует, не следует пренебрегать кабаком и оборванцами. Я решил из понятных соображений обратиться на стезю добродетели, отговорился утомительной морской поездкой и необходимостью отдохнуть.