Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта - Йокаи Мор. Страница 32

Руперт шумно удалился, и мы слышали, как он на улице горланил йодли и колотил своей дубинкой по встречным дверям.

Что до нас, то мы пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по комнатам.

Я едва дождался, пока в доме все стихнет, и поднялся на цыпочках в мансарду с балконом, которая, как обычно, находилась в центре дома. Лунный свет заглядывал в окошко, ярко освещая уютную комнатку. Я ждал не так уж долго; послышались легкие шаги, чуть скрипнула ступень, и скользнула в белом платье моя фея.

(— Распутная девка, — всполохнулся советник.

— Как знать, может, ее привело невинное любопытство, — вступился за нее князь.)

Я бросился навстречу и схватил ее руку.

(— Надеюсь, ты не собираешься рассказывать нечто смутительно постыдное, — прошипел советник.

— Помилуйте, я отлично понимаю, с кем имею дело. Ничто постыдное не осквернит вашего слуха, — заверил его обвиняемый.)

Прекрасная Агнес с безмятежно-невинным видом поинтересовалась у меня, каким образом я собираюсь оставить купленное кольцо в семье.

— Надену его на твой палец, дорогая, и пусть будет это кольцо обручальным.

Она милостиво протянула свой изящный пальчик за неоплаченным еще кольцом в сотню талеров. После этого я счел себя вправе деликатно попросить о поцелуе.

(— Так! Что я говорил? — фыркнул советник. — Поцелуй тут как тут. Нельзя ли избавить нас от подробностей?

— Поцелуй — еще не самое страшное, — улыбнулся князь.

— Ваше сиятельство, за первым поцелуем последует второй, третий и… последний.)

— Не стоит из-за этого препираться: даже до первого поцелуя дело не дошло. Я просил, она отказывалась. Я решил сломить ее сопротивление, и она вроде бы мне уступила, головная накидка сползла на мою руку, голова склонилась мне на грудь. И тут произошло нечто неожиданное.

(— Ясно. Белый голубь ударил девицу крылом по щеке.)

— Белый голубь здесь ни при чем. Под окном раздался такой рев, словно трубило девять голодных слонов. В жизни не слыхал ничего подобного — какой-то безумный гвалт: хрюканье, ржание, барабанный бой, скрип телеги — все вперемешку. «Господи Иисусе — Мукальб», — завопила обворожительная Агнес, вырвалась из моих объятий и убежала с обручальным кольцом. Я же, испуганный и обозленный, подскочил к окну, высунулся, забыв, что голова может распухнуть до размеров бочки. Этого, правда, не случилось, зато глаза мои оказались засыпаны перцем, и я света божьего не взвидел. В сравнении с моим оглушительным воплем рев Мукальба показался детским всхлипом. Однако на помощь никто не поспешил. Вероятно, все в доме забились под одеяла от ужаса перед страшилищем. Мне пришлось на ощупь добраться до своей комнаты, отыскать полотенце и таз с водой — глаза жгло нестерпимо. В довершение истории вернулся студент Руперт, стеная не хуже меня — Мукальб настиг его на улице. Волосы почтенного студента торчали дыбом, вся физиономия безжалостно расцарапана — Мукальб разок прошелся по ней языком. Разодранная в клочья одежда внушала предположение о яростной схватке с орлом, а не с теленком.

Кровать студиозуса стояла рядом с моей; никто из нас ночью не заснул. Руперт с тяжкого похмелья плел какую-то несусветицу про Мукальба, а я без конца промывал глаза, дабы совсем не ослепнуть. Распроклятый Мукальб! Ну чтоб ему зареветь прежде, чем я надел на палец Агнес кольцо стоимостью в сотню талеров!

Увы, я больше не видел Агнес с глазу на глаз. Следующим утром старый Майер дал мне понять, что долг гостеприимства исчерпывается одним днем и мне как благородному кавалеру приличествует подыскать себе соответствующие апартаменты. Впрочем, он и впредь будет рад моим посещениям. Что же касается времяпровождения в Гамбурге, то я вполне могу довериться сведущему в таких делах Руперту.

С тех пор я, встречая Агнес только в обществе отца, затеял любовную переписку. Чуть не каждый день посылал страстные эпистолы через Руперта. Передавал он письма, уничтожал или еще как с ними обходился — я так и не узнал.

С помощью Руперта я быстро освоил все сомнительные увеселительные места и компании славного города Гамбурга, где кружились «юнкеры моего полета». Познакомился с неким испанским идальго, с неким шотландским вертопрахом, потом сошелся с бразильским плантатором и каким-то валашским боярином — с первой встречи стало понятно, что их дворянские грамоты выросли на том же дереве, что и моя. Все как на подбор отчаянные выпивохи, дуэлянты, игроки, бабники и горлопаны. Деньги, которые они спускали с легкостью, наверняка им доставались нечестным путем. Не приходилось также сомневаться, что веселая компания видела во мне дойную корову, небом ниспосланную. Только здесь они малость просчитались: в разгар выпивки под стол валились они, а не я. Тамплиеры посвятили меня в тайну винопития: я мог влить в себя сколько угодно, а голова оставалась ясной. Но с такой тайной я не желаю расставаться ни за что, ни про что: приберегу на случай осуждения в благой вере, что разглашение оной осчастливит всех христиан и даст надежду на смягчение приговора.

(— Как же, надейся!)

Я думаю, вам совершенно понятны цели этой компании. Напоив меня вдребезги, они легко вытащили бы вексель на две тысячи талеров, хранившийся в моем кошельке. В какой-то момент необузданной гульбы Руперт рассчитывал с помощью своих дружков добыть вексель и тем самым избавить господина Майера от необходимости выплаты.

Очистить меня от наличных дублонов оказалось также куда трудней, нежели они думали: в первой же их игре в кости я легко разгадал секрет одного кубика, налитого ртутью. Как бросить кости, чтобы этот кубик упал шестеркой вверх, я знал лучше их. В результате пришлось им, а не мне, расставаться с денежками. Конечно, без драки не обошлось, но и здесь они снова убедились в некоторой моей сноровке. Гайдамаки обучили меня разным ловким приемам кулачного боя, фехтованию на дубинках и на саблях — одним словом, у именитых задир спеси поубавилось. При этом я старался не наносить особо рискованных ударов — попадать в отсидку мне совсем не улыбалось. И в конце концов вся компания, преисполнившись почтения к многочисленным моим талантам, оставила меня в покое.

Касательно женщин я вел себя крайне осторожно. Белый голубь сопровождал меня всюду, о чем я, разумеется, умалчивал. Когда мы шлялись по притонам и когда мне хотели всучить какую-либо нимфу, я торжественно мотивировал свои отказы: имею, дескать, невесту, связан клятвой верности и клятву обязан сдержать тем паче, что моя невеста — сестра нашего дорогого Руперта, неизменного соучастника наших похождений, и Руперт непременно известит обожаемую Агнес о моих проказах. Напрасно Руперт клялся на все лады или ругался модной в Гамбурге руганью: «Быть мне в яме, битком набитой червями, коли хоть словечко скажу сестре», — я держался твердо, прекрасно зная, что вексель мой быстрехонько очутится в руках веселой подруги. А ведь я замыслил послать деньги бедным своим родителям. С двумя тысячами талеров они смогли бы привести в порядок хозяйство, купили бы хороший фруктовый сад. Отец — в камзоле, отороченном мехом, мать — в шелковом платье ходили бы в церковь как состоятельные люди, — и все на деньги, заработанные сыном.

(— На деньги, которые ты «заработал», ограбив церковь!

— «Finis sanctificat media» — «цель освящает средства», — дерзко процитировал обвиняемый, и князь расхохотался. Советник побагровел, как яростный индюк:

— Не для того благочестивые иезуиты возгласили эту максиму, чтобы ты на деньги, вырученные за священные сосуды, покупал новые одежки отцу и матери! Продолжай!)

Таким веселым и достохвальным образом прожил я три месяца до выплаты денег по векселю: днем отсыпался, а вечером и ночью шатался с друзьями по цирковым балаганам и питейным погребкам, замазывал клейстером окна университетских профессоров, пел серенады случайным красавицам; в любви и согласии гоняли мы палками евреев и будоражили на славу Гамбургскую гору. Так продолжалось до вербного воскресенья.

Как раз приобрел я новый камзол и панталоны — потому день и запомнил. Кроме того, в субботу евреи праздновали пасху, и в разгар их звучных песнопений мы пустили в окно двенадцать остервенелых кошек с привязанными к хвостам трещотками; после сего невинного удовольствия взялись за руки и, горланя песни, направили стопы свои в пивную «Три яблочка». Там на спор мы выпили все снадобья из ящика странствующего лекаря. У меня вроде бы в голове помутилось, хотя, вероятно, лекарства были безвредны. Тем не менее мой приятель Руперт свалился под стол. Нас хозяин погнал из пивной, ибо в канун вербного воскресенья всякие заведения после полуночи закрывались. Пришлось оставить недвижного Руперта у хозяина. На улице мы прикидывали, какие шутки можно бы еще отколоть за оставшиеся ночные часы — по домам расходиться не хотелось.