В краю танцующих хариусов. Роска - Олефир Станислав Михайлович. Страница 35

Будет радоваться лету и бабочка-аполлон. Хотя зима для нее совсем не то, что для кедровки. Она для бабочки один короткий сон — уснула и проснулась. Никогда не знающая ни холода ни голода, она уверена, что на земле всегда тепло и зелено. От того-то ей, наверное, никогда не понять, какое оно — настоящее счастье.

Вторую неделю живу в палатке на небольшом островке, что вздымается посередине реки Чилганьи. Ловлю рыбу, варю уху и слушаю, как собаки гоняют медведя. Километрах в пяти отсюда косят сено, вот косари и привезли собак, чтобы те побегали, значит, на воле. Но возле покосов ничего живого нет. Тайга давно выгорела, болото раскорчевали и засеяли зеленкой. Ни птицы, ни зверя. А здесь медведь! Вот они и прибегают отвести душу.

У реки всегда родила хорошая жимолость. Я планировал набрать ее ведра три-четыре и даже прихватил с собою сахар, чтобы прямо в тайге варить варенье, но в середине июля случился сильный заморозок, вся ягода померзла и осыпалась. Та же, что осталась на кустах, потемнела, сморщилась и плывет между пальцев, как кисель.

Пришлось переключиться на рыбу. Рано утром и сразу после обеда клюют хариусы, перед сумерками начинают браться ленки, с наступлением сумерек на охоту выходят речные разбойники — налимы. В то же время является и медведь. Собаки встречают его у старой вырубки, с полчаса лают на одном месте, затем их лай обтекает меня по широкой дуге и снова останавливается у Лосиного болота. Здесь он кружит до самого рассвета, то притихая, то взрываясь с новой силой, а с рассветом все умолкает, и до следующей ночи я собак не вижу и не слышу.

Собак три. Верховодит ими худая нервная сука с истерическим голосом. Когда она лает, кажется, наступила последняя минута в ее жизни, через мгновенье ее схватят и разорвут на части. Второй пес поспокойнее, голос у него густой, низкий и чуть хрипловатый. Последний в собачьей компании — совсем щенок, и лает он по-щенячьи, скорее радостно, чем сердито.

Ночи сейчас не так чтобы очень темные, я пытался увидеть медведя, но ничего не получилось. Пойдешь на собачий гам, а там такие заросли — не все разглядеть и днем. Собаки стоят на опушке и брешут в эту чащу, а где тот медведь, чем занимается — не понять.

С вечера упала роса, ночью подморозило, да так, что вся трава стала белой от инея и холод достал меня даже в спальном мешке. Я выбрался из палатки, сходил за дровами и, когда глянул на оставленный в траве след, понял, что сейчас могу проследить каждый медвежий шаг.

Светало. Собак не слышно. Отлаяв положенное, они возвратились к косарям, а избавившийся от их сопровождения медведь, наверное, прилег отдохнуть. С его-то шубой этот морозец не страшен. Я проверил поставленные на налимов жерлицы, положил в костер пару толстых чурок и отправился на поиски медвежьих следов. Обнаружил я их чуть выше старых вырубок. Сразу за потемневшими от времени пнями шумит перекат, дальше простирается песчаная коса. Медведь перебрался на этот берег по мелководью, чуть побродил по косе и направился к вырубке. Здесь он задержался. Проложил среди кустов жимолости несколько извилистых дорожек и даже посидел у одного из них. То ли отдыхал, то ли пытался понять, куда девались ягоды? Затем он вышел на заросшую пижмой и иван-чаем лесовозную дорогу и прямо по ней дошел до голубичника. У голубичника снова сделал три или четыре петли и наконец спустился к болоту.

Прямо через середину болота протекает тихий заросший вахтой ручей. Весь его берег истроплен медвежьими лапами, чуть в стороне следы собак. На воде качаются толстые белые корни водолюбивой травы-вахты. Медведь вырывал эти корни и ел, а собаки сопровождали его и лаяли. По всему видно, косолапый почти не обращал на них внимания. Ни к собачьим следам, ни от них он не сделал ни одного шага. Брел себе по ручью и питался, а эти, значит, переживали.

Часть корней сморщилась и потемнела, часть — совсем свежая. Значит, медведь ходит сюда давно, словно на собственную плантацию. Но зачем он каждый раз заворачивает на старую вырубку и к голубичнику? Неужели никак не сообразит, что весь урожай ягод давно погиб и до следующего лета ему не полакомиться? Глупый он, что ли?

Хотя вроде бы нет. Ведь прекрасно разбирается, когда иду с ружьем, а когда со спиннингом. Более того, он уверен, что не собираюсь в него стрелять, поэтому и ходит мимо моей стоянки вторую неделю.

Или вот с этими собаками. Явись сюда охотничьи собаки — сразу убежал бы. Знает, что за ними могут явиться и сами охотники. А эти пустобрехи его не волнуют. Ни холодно от них, ни жарко. Пусть себе лают.

Так же и с ягодами. Медведь, конечно же, давно понял, что в этом году их не будет. Но где-то в глубине души таится надежда — а вдруг! Ведь родила же сколько лет! Может, еще как-то там уродит? Или просто не все кусты осмотрел и где-нибудь в уголке притаится весь голубой от спелых ягод куст.

Вот я — довольно опытный рыбак — иду вдоль ручья и, заметив вскипающие на воде пузырьки болотного газа, тороплюсь проверить — не хариус ли? Знаю, что никогда в этот ручей рыба не заплывает, и, если бы на самом деле взыграл хариус, ни за что бы не сомневался, не подумал бы, что этот пузырек газа или что другое. Но все равно спешу проверить каждый всплеск и тоже на что-то надеюсь.

А вдруг?

Совсем того не желая, я забрался в медвежью семью. В самую ее середину. Скрадывал плавающих в ручье уток, но подшумел. Те взлетели и опустились на озеро в каком-то полукилометре от меня. Я хорошо видел, как они снизились над полоской лиственниц и спланировали на воду.

Прижавшееся к скалам озеро совсем маленькое, к тому же заросло по берегам осокой, так что подкрасться к уткам совсем не трудно. Где бегом, где ползком пересек лиственничник, добрался до осоки и, чуть приподнявшись, принялся высматривать уток.

В это мгновенье неподалеку кто-то рявкнул. Вернее, даже, не рявкнул, а громко и отрывисто проблеял. Мгновенно поворачиваюсь и вижу двух медведей. Один совсем маленький, другой взрослый. Стоят на задних лапах и внимательно смотрят в мою сторону.

Там, между озером и скалами, полоска голубики. Наверное, медведи занялись ягодой и прозевали меня. Что же теперь будет? Скалы довольно крутые и за голубичником подступают к самой воде. Чтобы убежать, зверям нужно или переплыть озеро, или прорываться мимо меня.

Наверняка это медведица с медвежонком. Правда, мамаша не очень крупная, но чему здесь удивляться? Люди тоже не все великаны. Зато гляди, какая упитанная. Шерсть на ней аж лоснится. Медвежонок похудее, длинный, ершистый и совершенно мирный. Стоит, рассматривает меня и ничуть не боится.

У меня в куртке два снаряженных пулями патрона. И еще шесть штук в рюкзаке. Когда идешь в тайгу, приходится быть готовым к любым неожиданностям. Торопливо переламываю ружье, роняю в осоку заряженные на уток дробовые патроны и тянусь в карман за пулевыми. Я не собираюсь охотиться на медведей, но если они бросятся в мою сторону, нужно быть начеку.

В эту минуту сзади затрещали кусты и из лиственничника, через который я пробирался какую-то минуту тому назад, выскочил медведь. Величиной с хорошего быка, косматый и ужасно злой.

Я, лишь увидел его, понял, что там, у скал, никакая не мамаша, а самый обыкновенный пестун. А вот эта громадина — мать и пестуна, и медвежонка. Наверное, она только что паслась. Я хорошо вижу свисающие с ее рта травинки, комочки вызелененной слюны на нижней губе, ряд крупных зубов над нею. Паслась, услышала крик детей и явилась творить расправу. Вот это влип! Пять-шесть хороших прыжков — и она накроет меня как цыпленка.

Забыв обо всем на свете, с переломленным ружьем в одной руке и рюкзаком в другой, бегу через осоку прямо в озеро. За спиной ревет медведица, впереди испуганно блеют медвежата, осока путается под ногами, а здесь прямо передо мной открылась болотина. Широкая, покрытая пузырчатыми водорослями, и кто его знает, где у нее дно? Проваливаюсь чуть ли не по пояс, вода заливает сапоги, а в голове одна мысль — нападают медведи на глубине или нет? Кажется, не нападают. Хотя, собственно говоря, какая здесь глубина?