В краю танцующих хариусов. Роска - Олефир Станислав Михайлович. Страница 39

В речных заводях появился первый лед. Он был неширок и до того тонкий, что от малейшего усилия прогибался и стрелял белыми лучиками. Но сразу же под эту ненадежную с виду защиту устремились родившиеся в этом году хариусята, форельки-икроеды, краснопузые гольянчики. Плавают туда-сюда и, хотя слышат мои шаги и даже хорошо видят меня, — удирать не торопятся. Детский сад да и только.

Обязательно в такой вот стае рыбок-маломерок болтается полукилограммовый хариус. По своей природе крупный хариус — самый отъявленный хищник, и обычно его добычей становятся вот такие рыбки-малышки. Почему же здесь никто никого не хватает, никто никого не боится? Даже наоборот: куда хариус — туда и мальки.

Я долго не мог понять причину такого поведения рыб, пока не вспомнил жившего когда-то в нашей деревне Володю Мачка. Он работал в колхозной кузнице: ремонтировал сеялки, натягивал ободья на колеса и ковал коней. Все же остальное время он проводил с детьми. Играл с нами в казаки-разбойники, запускал змея и даже таскал арбузы с колхозной бахчи.

И везде, как эти мальки за хариусом, ходили мы за нашим предводителем. Сопливая босоногая ребятня и высокий, прокопченный кузнечным дымом Володя Мачко.

Может, такой Володя есть и у рыб, а?

Злой утренник обжег растущие в долине лиственницы, и вчера деревья больше походили на горящие свечи. Осыпающиеся с них хвоинки вызолотили тропу, покрыли лисьими хвостами речную заводь, даже шляпка примороженного гриба напоминала маленького ежика.

С вечера разгулялся сильный ветер, и к утру из былого разноцветья осталось только черное. Черная тайга, черные останцы на сопках, черные вороны в сумрачном поднебесье.

Лишь стоящая у реки небольшая лиственничка по-прежнему красуется в осеннем наряде. Деревья вокруг зябкие, голые, а эта — словно и не зима на пороге.

Мне бы порадоваться нарядной лиственнице, а сердце сжимает грусть. Вода подмыла корни у дерева, и в следующую весну оно уже не оденется в новую хвою. Поэтому-то и не торопится расстаться с прежней.

Избушку, которую занимает Шурига, косари называют бригадирской. Она самая просторная и служит им кают-компанией. Здесь проводят собрания, играют в шахматы, читают газеты и журналы.

Сейчас в ней пусто. Лишь только я заглядываю сюда, играю сам с собой в шахматы или копаюсь в старых журналах. В одном из журналов я встретил поразившие меня фотографии. Они рассказывали, как молодые львы охотятся на антилоп.

Молодые лев и львица подкрались к стаду животных и набросились на одного из них. Львица вцепилась жертве в морду, а лев подскочил сзади и пытается свалить антилопу на землю. Невдалеке растерянно топчется еще несколько таких же антилоп. Это очень похожие на наших коров крупные животные с острыми рогами и сильными копытами. Если бы они решились защищаться, то, без сомнения, расправились бы с хищниками. Но… львы возились с антилопой очень долго. Они нападали на нее с боков, хватали зубами за круп, рвали когтями шкуру, а она стояла и ждала, когда же ее в конце концов загрызут. Наконец хищники сумели повалить антилопу и устроили трапезу. Автор объясняет такое поведение антилопы тем, что она находилась в шоке. Я подивился его выводу. Допустим, животное было парализовано страхом на пять-десять секунд, но потом-то антилопа должна прийти в себя. А то ведь не шелохнулась до самого конца.

И вообще, как же так? Я много раз читал, как лось, отбиваясь от волков, убивал тех рогами и копытами. Да что там лось? Известный трусишка заяц в одном из рассказов перебил филину крыло, в другом расправился с коршуном, в третьем отбился от лисы.

Происходило все очень даже понятно и просто. Почувствовав, что хищник вот-вот схватит его, косой переворачивается на спину и принимается молотить в воздухе длинными и очень сильными лапами. Увлеченный погоней хищник попадает под одну из лап, и… «натуралист» сообщает: «…заяц поднялся, отряхнулся и неторопливо ускакал в кусты, а филин остался лежать на снегу с перебитым крылом». Вот видите, заяц сражается, а эта корова стояла и ждала, когда же ее наконец сжуют.

…Дней через десять я снова вспомнил об этих фотографиях. Приближалась зима. Похолодало, но снег еще не выпал. Ночью морозы достигали двадцати градусов. Почти все озера покрылись льдом, и перелетные утки останавливались на речных плесах.

У того завала, где я поймал щуку-оборотня, плескалась стая запоздавших чирков. Вечером к ним присоединилось штук десять шилохвостей. Следом за ними прилетел ястреб-тетеревятник. Он сел на вершину стоящей неподалеку лиственницы и, казалось, совсем не интересовался утками. Вооружившись биноклем, я забрался на тюки с сеном и принялся наблюдать за птицами.

Утки вели себя беспечно. Одни спали на берегу, другие ныряли на дно омута за водорослями, третьи склевывали ягоды с кустов голубики. Шилохвости были намного крупнее чирков. В бинокль я хорошо видел черные головы, светлые грудки. Чирки отличались от своих подружек зелеными зеркальцами на крыльях.

Ястреб сидел ко мне ближе. Оперение его оказалось неожиданно светлым, почти белым. Темными были только спина и пестрины на груди. Обычно тетеревятники темно-коричневые, а такие вот встречаются лишь у нас на севере. Бросались в глаза высокие сильные ноги в пышных «галифе», длинный хвост и крючковатый клюв.

Несколько раз ястреб наклонялся, словно примериваясь, как бы лучше слететь с ветки, но затем выпрямлялся и застывал, как статуя. По всему видно, он чего-то выжидал.

Вдруг утки всполошились и тревожно закричали. Одна из них взлетела и подалась в сторону перевала. Тотчас ястреб бросился ей наперерез. Летел он быстрее жирной осенней шилохвости, и ее минуты были сочтены. Но вдруг, когда расстояние между птицами сократилось до какого-то десятка метров, утка перевернулась через крыло и стала падать. Ястреб еще чаще замахал короткими крыльями и у самой воды настиг утку. При этом он стал почти вертикально, выбросил далеко вперед ноги и царапнул утку то ли по спине, то ли по боку. Над птицами зависло облако перьев, утка тотчас нырнула, а ястреб распластался на воде.

Сначала мне показалось, что он ранен. Ястреб же просто отдыхал. Широко раскрыв клюв, он лежал на самой стремнине и вертел головой, пытаясь понять, куда же девалась утка. А та вскоре вынырнула у берега и здесь же, на виду у ястреба, начала приводить в порядок перья. Она несколько раз расправляла и складывала крылья, проводила клювом по спине. Словом, вела себя так, будто не была только что на грани гибели…

Ястреб проплыл метров тридцать, взлетел и, описав круг над шилохвостью, направился к своей засидке.

Утки по-прежнему плескались в омуте, тихо переговаривались, дремали. Видели ли они, как ястреб напал на их подругу, не знаю. И еще меня удивило, почему он не трогает всю стаю, а сидит и выжидает одиноких уток?

Ястреб завозился, вытянул шею и начал всматриваться в противоположный берег. Я тоже глянул туда и увидел зайца. Он ковылял в какой-то сотне метров от меня, и были хорошо видны даже черные кончики на его ушах. Заяц успел вылинять и, наверное, понимал, как заметен среди низкорослых тальников. Поэтому-то, сделав пять-шесть прыжков, становился столбиком и осматривался. Вскоре он присел у выброшенного половодьем тополя и принялся обгрызать кору на ветках.

Ястреб переступил с ноги на ногу, щелкнул клювом и замер. Наверное, он выбирал удобный момент для того, чтобы напасть на зайца. Тополь лежал у опушки густого лиственничника, и достаточно косому сделать два-три прыжка, как он окажется в безопасности. Вот ястреб и ждал, когда тот удалится от тополя. А может, ему мешали нависшие над зайцем ветки.

Наконец заяц выбрался из-под сучьев, обогнул тополь и сел к нам спиной. Тотчас птица слетела и, прижимаясь к земле, устремилась к добыче. Сейчас ястреб подлетит к беляку, ухватит его когтями за спину, и тому несдобровать.

Я подхватился и закричал изо всех сил:

— Эй, косой! Спасайся-а!