В краю танцующих хариусов. Роска - Олефир Станислав Михайлович. Страница 43

Сейчас я пытаюсь представить, как все это происходило? Наверное, в тот день над тайгой гуляла пурга. Скрипели деревья, хлопали куски коры, в вершинах чозении свистел ветер. Было часов десять утра. В это время лось уже наелся и лег на отдых. Осторожный зверь выбрал вот такое затишное место, иначе маленькую веточку тотчас сдуло бы ветром, а прикосновение более крупной лось почувствовал бы.

Подкрадывались охотники к нему со спины. Спереди к лосю сейчас никак не подойти.

Представляю, как охотник тенью скользит по снегу, затаив дыхание и стараясь укротить биение сердца. Лось — зверь сильный. Одним махом он может пробить насквозь волка или росомаху. Такого вот великана даже медведи обходят стороной. А ведь у охотников были одни копья, да и те наверняка пришлось оставить, чтобы не мешали.

Вот лось ближе, ближе. Уже слышен запах его тела. Еще миг и…

— Кер-р-р-р! Кер-р-р-р! — заорала над моей головой кедровка. Взметнув снег, лось подхватился, ухнул, так что у меня по спине побежали мурашки, и, ломая кусты, бросился в чащу.

Я подошел к лосиной лежке, поднял приставшую к снегу ломкую шерстинку, а затем долго стоял над обрывом, не в силах стронуться с места. Противно дрожали ноги и пересохло во рту.

Но ведь я был совсем в стороне от лося, а они подходили вплотную. Просто за веточкой. Для любимой.

Мост, что за нашим поселком, не вызывает у меня каких-то особых чувств. Бегают по нему машины, гуляют люди. Кто-то там сломал перила, кто-то свалился прямо на лед. А так ничего — мост и ладно.

Но вот однажды я больше месяца прожил в тайге без напарника. Сначала было нормально. Здесь тебе рыбалка, здесь и охота. Транзистор рассказывает про жизнь, поет песни. Что еще человеку нужно? А все равно через месяц заскучал. К тому же соболи ушли за перевал, капканы задуло снегом, в транзисторе сели батарейки. И вообще на люди захотелось. Я даже не все капканы поднял после метели. Проснулся пораньше, один котелок чая выпил в аппетит, другой про запас — чтобы в дороге не так скоро захотелось пить — и… домой!

Бегу на лыжах, поглядываю по сторонам. Вдоль осыпи оставил свои следы юркий горностай, у тальников куропатки с зайцами набили целые тропы, на старой вырубке снежные бараны наделали копанок. Тайга, глушь, одним словом.

И вдруг за густым лиственничником открылся мост. Да-да, настоящий мост. И не маленький. На двух быках и метров двадцать в длину. Когда-то хотели брать в этих краях лес да передумали, но мост выстроить успели. И стоит он теперь никому не нужный. На целехоньких перилах снег валиком лежит, накат такой, что и паровоз выдержал бы, а никому до моста нет дела. Даже лисица, что вела свою цепочку следов прямо к мосту, не захотела им попользоваться. Спустилась на лед по откосу, перешла речку и отправилась дальше по своим лисьим делам.

Хоть и не по пути мне было, и времени в обрез, а развернул я лыжи, на мост въехал, туда-сюда по нему прошелся, снег с перил сбил да еще и закричал так, что кедровки шарахнулись в кусты.

Пожалел я этот мост, что ли?

Два года я ходил в тайгу один, пока не познакомился с Булькой. Эта маленькая кривоногая собака с короткой грязной шерстью и всегда виноватыми глазами жила под досками за пекарней. Я часто встречал ее, когда ходил за хлебом. Она или сидела возле ведущей в хлебный магазин тропинки, или вертелась у мусорного ящика. Бульку часто обижали, и ее хвост, этот флаг собачьего достоинства, был постоянно прижат к животу.

Когда в Булькины владения попадал чужой пес, она вместо того, чтобы дать ему взбучку, падала на землю и подставляла пришельцу самое нежное место — живот. Еще более позорно вела себя Булька с людьми. Как-то она нерасчетливо перебегала тропинку и чуть не попала под ноги высокому парню. Тот просто так, из озорства, гикнул и притопнул ногами. Булька не метнулась прочь, а припала к земле, закрыла глаза и жалобно заскулила. Парень гадливо плюнул и отбросил Бульку с тропинки носком сапога.

Я ни за что не подружился бы с Булькой, если бы не наш слесарь Петрович. За ним водится масса грехов. Однажды ему прислали с материка посылку краснобоких яблок. В пути посылка развалилась. Он на почте переложил яблоки в авоську. По дороге домой его, естественно, спрашивали, где он достал такую красоту?

— В овощном, — отвечал тот вполне серьезно.

Женщины кинулись в магазин и устроили там грандиозный скандал.

В другой раз он подшутил над парнем, возвращавшимся с первой в его жизни охоты, — вытащил единственную добытую им утку и заменил ее бройлерной курицей…

В то утро я проспал и ужасно торопился. Груза было много. Рюкзак с лямками, рюкзак без лямок, запасная лыжа, большой сверток одежды, ружье и транзисторный приемник. Хорошо, встретился Петрович и подсобил дотащить все это до остановки. Я попросил его посторожить мое добро, а сам побежал в магазин за хлебом. Выскакиваю из магазина, а Петрович уже погрузил мои вещи в автобус и торопит:

— Ну, где ты там ходишь? Садись быстрее. Люди ждут.

Ехать по трассе мне всего пятнадцать километров, дальше уже нужно добираться пешком. Когда выгрузился и автобус, помигивая глазками, исчез за поворотом, тот рюкзак, что без лямок (в нем были сложены одеяло, капканы и десять банок консервов), вдруг задергался и заскулил…

И вот я иду по тайге на лыжах, а сзади метрах в тридцати плетется Булька. И меня боится, и тайге не доверяет. Я стану — Булька остановится. Зову — не идет, а даже наоборот: настораживается и потихоньку отступает назад.

Когда пришли к избушке, Булька села на лыжню и никуда. Я и дров натаскал, и обед сварил, и сбегал в распадок к лабазу, а она все сидит. Я не выдержал и сам направился к Бульке. Она от меня. Тогда я возвратился, сошел с лыжни и, описав полукруг, зашел Бульке с тыла. Булька кинулась от меня убегать и оказалась между мной и избушкой. Здесь я ее и поймал за загривок.

Днем я гулял по распадкам, сражался с росомахой, которая грабила мои ловушки, а вечером возвращался в зимовье, где меня ждала Булька. Когда я сидел возле печки и ремонтировал одежду или просто отдыхал, она подходила ко мне и смотрела в лицо своими рачьими глазами.

Однажды меня отрезала наледь, и я остался ночевать на озерах. С рассветом возвратился домой, Булька от радости визжит, прыгает. А вечером к нам заглянул сосед по охотничьему участку Сашка. От него ушел соболь вместе с капканом, и Сашка целый день гонялся за ним, а поймать не смог. Булька встретила соседа таким лаем — хозяйка дальше некуда.

— Я к тебе за сеткой зашел, — говорит Сашка. — В распадке в прошлом году заготавливали лес и навалили огромную кучу хвороста, вот он туда и нырнул.

Сетки у меня не было, но попытать счастья хотелось.

— Давай возьмем собаку, — предлагаю Сашке.

— Куда ей на кривых лапах? — смеется тот. — Ну ладно, бери. На безрыбье и рак рыба.

Надели лыжи, позвали Бульку, а она от избушки не отходит. Тогда я сунул ее в рюкзак. К месту подошли уже в полной темноте. Выпустили Бульку, зажгли по сторонам два костра и принялись разбирать хворост. Работаем осторожно. Ветку-вторую выдернешь и прислушиваешься.

Еще не разобрали и половины кучи, как Булька загавкала. Сидит под чозенией и лает. Присветили фонариком, а на ветке соболь. Не будь Бульки, ушел бы, только его и видели. Вот уж мы с нею носились! Не знали, как и приласкать…

Когда я возвращался в поселок, Булька всю дорогу бежала впереди и по-хозяйски заглядывала под каждый куст, будто она и вправду настоящая охотничья собака. Я даже ругал ее за то, что портит лыжню.

В тот день автобуса не было, и мы все пятнадцать километров топали пешком. Наконец добрались до водонасосной станции, а за нею открылся весь поселок. Заснеженный, нарядный. Булька вдруг остановилась, настороженно посмотрела на меня и села прямо на дорогу:

— Ты чего, трусишка? Иди, не бойся. Никто тебя не тронет.

А Булька не идет. Я к ней, она убегает. Откровенно говоря, мне было не до этого. Слишком уж соскучился по дому. О собаке вспомнил только на второй день. Кинулся к пекарне, водонасосной станции, побегал по поселку — нигде нет…