Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна. Страница 25

В отличие от Ростопчина Курута вовсе не осторожничал. Как человек военный, он презирал опасности. Внимание светской львицы, чьи романы обсуждали в Варшаве с таким же жаром, что и в Петербурге, льстило ему. Закревская была не из тех женщин, связь с которыми скрывают. Напротив. Таким трофеем принято хвастать!

К Красному Кабаку на Петергофской дороге подъехали уже в сумерках. Издалека его трактиры сияли огнями. Мимо катились коляски с песельниками. Голоса и бряцание струн слышалось из открытых дверей. Генерал заметно приободрился: в молодости лихой гусар, он чувствовал вкус к здешним радостям, но знал также, и куда из многочисленных заведений прилично будет отвести даму. Впрочем, и Грушина не робела. Уверенно шла по дороге, не обращая внимания ни на привалившихся к стенам пьяниц, ни на половых, бодро сновавших туда-сюда с ящиками шампанского.

– Где Таня поет? – спросила Закревская одного из них и, следуя за движением его руки, направилась к открытым дверям. У нее с Федором было условленно разыскать хор с Садовой улицы.

Маленького роста смуглая цыганка заливалась соловьем. На мотив «Пряди, моя пряха», она исполняла грустнейшую песню «Ах, зачем, поручик, сидишь под арестом?», которая тронула Аграфену до слез. Парни в красных рубахах расхаживали между столами, нося угощение. Курута потребовал отдельный кабинет. Их мигом провели. Подавали русские блюда. По просьбе дамы Таня являлась к ним дважды одна и раз вместе с хором. Груша верно угадала, что генерала будет несложно разогреть. Пока она с умилением слушала «Не одна ль в поле дороженька», спутник налегал на содержимое графина. Когда тот опустел, Закревская обняла Таню, благодаря за радость, и шепнула:

– Найди, Федора Ивановича. Скажи, кузина зовет.

Толстой явился как джинн из лампы. Если бы он промедлил минуту, то между готовым к бою генералом и его стремящейся к отступлению знакомой произошла бы заминка. Но граф поспешил. Он прикинулся, что ошибся дверью, бурно извинился и при этом так красноречиво пересыпал карты и побрякивал серебром в кармане, что Курута поневоле заинтересовался.

– Ах, господа, какой случай! – прощебетала Аграфена. – Позвольте представить, генерал, мой кузен граф Федор Толстой. Теодор, это Дмитрий Дмитриевич. Извините, господа, я на минуточку…

По неловкой ужимке, которую она изобразила, оба поняли: даме надо отлучиться. Пускай ее. Долго она не задержится. А пока мужчины могут скоротать время.

– Генерал, идемте к нам. Мы буквально за стеной. Сестра не будет досадовать.

Курута поколебался. Но выпитое уже тяготило его желудок, ему приятно было бы усесться, а не стоять столбом. И он позволил увлечь себя за карточный стол, где время останавливает ход. Излишне говорить, что Груша не пришла ни через минуту, ни через две. Полчаса миновало, когда цыганка Таня заглянула к играющим и сообщила, дебарыне дурно и она прилегла в хозяйской комнате на диван.

– От шампанского бывает, – бросил Федор. – Лучше б кузина пила водку.

В это время генерал понтировал и только махнул рукой, мол, ладно, потом. Для начала Толстой позволил ему выиграть трижды кряду. Дальше проиграть по мелочи, сущие пустяки. И опять два раза повернул колесо фортуны в пользу гостя. А когда азарт захлестнул беднягу, начал его обирать. Деньги, кольца, табакерка с портретом великого князя несколько раз переходили из рук в руки. Федор давно мог забрать их себе и уйти, но помнил слово. Никакого письма на груде ассигнаций не появилось. Он позволял Куруте время от времени возвращать себе что-нибудь из проигрыша, только для того, чтобы не отпустить его от стола.

Свечи выгорели до половины. А искомый листок отсутствовал. Американец начинал злиться. Наконец он методично выгреб у противника все подчистую. Генерал был заметно пьян: по уговору с Толстым, один из слуг постоянно подливал ему портера, что после водки не ведет к добру.

– Как же я поеду обратно в Варшаву? – проревел Курута, стараясь сосредоточить взгляд на эмалевом изображении Константина Павловича.

– Разве вам нечего больше поставить? – любезно осведомился Толстой. – Найдите хоть закладное письмо. И разом отыграетесь.

Гость хитро прищурился.

– Письмо. Да, письмо. Не закладное. Но ты не лезь, не лезь. Это, брат, такое письмо! Дороже, чем весь Санкт-Петербург! Во как!

Бумажка, по виду старая, легла на груду ассигнаций. Федор нехотя сдал карты. Играл с ленцой, нарочито затягивая развязку. Ждал, когда генерал сам отвалится от стола. Курута оказался мужик крепкий. Но в какой-то момент и он, низведенный портером до степени младенца, перестал удерживать голову. Толстой услышал, как генеральский лоб стукнулся о доски, и поздравил себя с удачно проведенным вечером.

– Аграфена, войди.

Женщина появилась на пороге бледная и усталая. Будто это она ночь напролет возилась с дядькой цесаревича.

– Я и не знал, что у меня такие полезные родственники! – рассмеялся Федор. – А что за бумажка? Вряд ли ты стала бы беспокоиться из-за любовных записок. Твой генерал не ревнив.

Лицо Груши стало отстраненным и замкнутым.

– К моему мужу это не имеет никакого отношения. – Она взяла со стола письмо и, чуть помедлив, добавила: – Ко мне тоже.

Варшава.

Осень в Варшаве гораздо теплее, чем в Петербурге. Дворец Бельведер был окутан листвой, в которой среди желтого и алого еще господствовал зеленый. Утки с пруда и не думали подаваться в чужие края, а пирамидальные тополя у берега тянули к небу по-южному поджарые тела.

– Благодарю, обед был прекрасный. – Император отложил салфетку. – Я вижу, семейная жизнь пошла вам на пользу, дорогой брат.

Константин Павлович довольно хрюкнул и сделал гостю радушный знак, приглашая его в курительную комнату. После сытной трапезы табак – лучшее лекарство от несварения желудка.

– Я сейчас присоединюсь к вам. – Александр хотел остаться наедине с молодой супругой великого князя. Ей после свадьбы был пожалован титул княгини Ловицкой. Или Лович, как говорили в Польше. Русские остряки находили тут намек на умение хитрой шляхтянки поймать в силки доверчивого царевича. Но видит Бог, сам государь ничего подобного сказать не хотел. Жаннета ему нравилась.

Мягкость, изящество, прекрасное воспитание и золотое сердце соединялись в этом небесном существе. Говорили, что, «танцуя гавот, она проскользнула в сердце великого князя». Белокурая, с бледно-голубыми глазами и светлыми ресницами, княгиня напоминала портрет, сделанный пастелью. Александр всегда предпочитал полек. В Петербурге блистало целое созвездие: сестры Потоцкие, Собаньская, Стройновская, Влодек… Но и в их кругу Жаннета не потерялась бы.

– Вас что-то огорчает, дорогая сестра? – спросил император, доверительно беря молодую женщину за руку. – Сегодня вы весь день печальны.

Лович отвела глаза.

– И вчера, я заметил, у вас веки припухли, – настаивал Александр. – Уж не обижает ли вас Константин?

– Нет, что вы! – всполошилась она. – Его высочество ангел.

Августейший гость усмехнулся. Константина называли по-разному… Видно, она и вправду любит мужа.

– У моего супруга доброе сердце, – в запальчивости произнесла Жансю. – И… быть может, это ему вредит.

– Вы имеете в виду что-то конкретное?

– Видите ли, государь, – княгиня замялась, – прошлое не всегда легко выпускает нас из своих тисков. У вашего брата до меня была другая жизнь, и я не вправе требовать от него… В то же время я и не могу не огорчаться, видя, как мой дом…

– Ну же, – подтолкнул ее государь.

– Как мой дом, – набралась храбрости Жаннета, – посещает его бывшая люб… та женщина. И ведет себя запросто. Здесь ее сын, я понимаю. Нельзя отнять у матери дитя. Но уже вся Варшава говорит, будто великий князь… живет с нами обеими.

Так!

– Довольно, дорогая, – самым ласковым тоном произнес император. – Я поговорю с ним, а госпожа Фридрихс сегодня же получит повеление покинуть Польшу. Больше вас никто не побеспокоит.