Наследник Тавриды - Елисеева Ольга Игоревна. Страница 69

Воронцов одарил молодого чиновника хмурым взглядом, но ничего не сказал. Возница-молдаванин изо всех сил нахлестывал лошадей по хребтам. Да толку чуть. Нужно было выходить. Грязи у дверей с каждой секундой прибывало. Потоки мутной воды, поднятые осенним дождем, с шумом текли с обеих сторон кибитки. Они крутили палки и поднятые камни, грозя сбить с ног любого, кто осмелился бы спрыгнуть на дорогу.

Михаил Семенович распахнул дверцу и, благословясь, шагнул в вязкую жижу. Она уже подпирала под дно возка. Длинная струя потекла внутрь. Туманский, поняв, что от грязи не спастись, поспешно выскочил вслед за наместником. Ехавшие сзади экипажи свиты тоже остановились. Пассажиры толкали их вместе с кучерами. Русская брань пополам с молдавской. Объяснить местным возчикам, чего от них хотят, никто не мог. Вот когда помянешь добрым словом наших ямщиков – бороды лопатой. И лошади посильнее, и народ попроворнее. Да есть ли у них вообще ямская служба? Переехали за Буг, как в другую страну. Ни верстовых столбов, ни станций. Расстояние меряют в часах, а не в верстах. Ну и сколько, спрашивается, генерал-губернатор прокукует на ближайшем холме, спасаясь от грязевого потока?

Граф всякое мог потерпеть, но путаницу пространства и времени в своем наместничестве – никогда! Он вцепился обеими руками в колесо, напряг мускулы и с грехом пополам столкнул кибитку с места. В животе что-то оборвалось. Чай, не двадцать лет, а все, как мальчик! В город прибыли затемно. В дом ввалились грязнее смолокуров. Вигель аж подскочил от неожиданности. Ринулся отдавать слугам распоряжения. Да те и без него знали, что делать. Хмурый Воронцов знаком остановил излияния советника. Он в курсе. Ему доложили. За тем и приехал. Карать и миловать.

На следующее утро около восьми генерал-губернатор отправился в Совет, где непривычно рано собрались бояре. Сидели, брады уставя. Дорогу починить не могут, а мнят себя правительством! Посверкивают тяжелыми перстнями на толстых пальцах, крутят янтарные чубуки. Каждый – родственник султану. А единственная речка запружена отбросами и трупами скота – малярию разводят! Закоснели в туретчине. Корчевать с корнем!

Внешне Воронцов не выказал ни малейшего неудовольствия. Спокойная властность, с которой граф обычно отдавал приказания, не порождала в людях даже мысли ослушаться.

– Господа, я читал вашу жалобу, советник Вигель будет наказан. За несдержанное перо ему от меня сделано внушение.

Сидящие загудели. Они рассчитывали на снятие с должности и немедленное удаление. Не тут-то было. Если бы наместник поступил так, он показал бы слабину, открыв тем самым путь к давлению на себя. Этого Михаил Семенович не хотел.

– Статский советник направлен в Бессарабию именным указом императора, – спокойно заявил Воронцов. – И снят может быть только по именному указу. Для чего требуются веские причины. Я готов разобрать взаимные жалобы и дать удовлетворение каждой из сторон. Но хочу напомнить, что документ незаконным путем разошелся из канцелярии. За это тоже придется отвечать.

Слушатели насупились.

– Мною собраны сведения о положении Бессарабии, – продолжал гость. – Оно не блестяще. В российской губернии ходят турецкие и австрийские деньги, меры длины и веса не соответствуют общим для империи, нет сносных дорог, почтовой и ямской службы, ни одной больницы, ни одной гимназии. Я привез с собой чиновников моей канцелярии, которые начнут работу и постепенно наймут себе помощников из здешних офицеров в отставке. Будем спрямлять русло Быка, чистить и засыпать землей малярийные места. Город получит архитектора для строительства казенных зданий и прокладки регулярных улиц.

До генерал-губернатора донесся возмущенный шепот: «На какие деньги?»

– Состоятельные жители обладают большими средствами, которые не пущены в оборот и не приносят дохода. Надеюсь, вы согласитесь положить часть сбережений в банк, чтобы на проценты финансировать строительные работы.

Тут уже поднялся такой шум, что бояре перестали слышать друг друга.

– Это неслыханно! Это грабеж! Вы не можете заставить нас…

Михаил Семенович дал им накричаться. А потом сообщил:

– Когда его императорское величество в двадцатом году был здесь проездом, он изволил заложить общественный сад и указать на плане города, где быть основным зданиям. Вы обещали привести Кишинев в порядок за два года. Следующим летом государь планировал вновь побывать на юге.

Это был запрещенный удар. Царский визит – редкая удача. Край может испросить казенных субсидий, но если император увидит, что город утопает в лени, что Совет ничего не делает…

– Мое предложение о банке остается в силе, – усмехнулся Воронцов. – Что касается перечисленных изменений, то они вводятся в действие моими прямыми приказами. Все необходимые документы чиновники привезли с собой.

Москва.

– Что это значит? – Княгиня Вяземская живо обернулась к сидевшему в кресле московскому почт-директору Булгакову. Это был жизнерадостный колобок с подвижной, веселой физиономией. Он всегда находился в курсе всех сплетен и слыл самым осведомленным чиновником в империи. В его служебные обязанности входила перлюстрация, но как человек светский Александр Яковлевич умел не показывать, из чьих писем почерпнуты факты, и блестяще сохранял репутацию порядочной персоны. Когда речь шла о близких знакомых – а в обществе все всем родня – он сам приносил письма, приходившие на Московскую почту, что делало его визит событием радостным.

Однако сегодня разговор был не из приятных. Даже обычная любезность Александра Яковлевича не могла разогнать набежавших туч.

– Как это понимать? – Вера не дождалась ответа собеседника. – Графиня Воронцова всегда пишет мне по-приятельски. Откуда вдруг такой церемониальный тон? Вместо «дорогая княгиня» – «мадам». Вместо «жду скорого ответа» – «прощайте». Что-то случилось?

Булгаков оторвал грузный зад от кресла и подчеркнуто вежливо поклонился.

– Только то, ваша светлость, что и до Одессы доходят московские толки.

Вяземская вспыхнула.

– Вам пишет дама, о поведении которой вы отзываетесь вольно.

– Вы в чем-то меня упрекаете? – Вера подняла голову и уставилась прямо в темные глаза почт-директора.

– Я – нет, – вкрадчиво произнес Булгаков. – Но согласитесь, у женщины, на чье попечение вы перед отъездом оставили детей, есть такое право.

– Вы хотите сказать, что я мать-кукушка! – Княгиня откинулась в кресле и залилась таким беспечным смехом, что гость диву дался, как это некоторым людям все сходит с рук. – Граф фактически выгнал меня. Я не успела толком собрать вещи!

– Полноте, – оборвал ее Александр Яковлевич. – Его сиятельство описал мне подробности вашего выезда из Одессы. Они таковы, что лучше им никогда не быть оглашенными в свете.

Вера встала. Несколько мгновений она держалась за спинку кресла, потом прошлась от окна к столу.

– И вы говорите это матери, которая недавно потеряла ребенка? – На этот раз ее голос звучал глухо.

Булгаков знал о несчастье. Никакие воды, никакие солнечные ванны не помогли Николеньке. Вскоре после возвращения с юга сын Вяземских умер. Петр Андреевич впал в нервную горячку. Вера не покидала мужа. А когда он пошел на поправку, упала сама. Пережитое дало себя знать, из резвой веселушки княгиня превратилась в даму с нервами.

– Тем более стыдно, сударыня, – чуть мягче сказал гость. – Ведь вы опозорили женщину, которая вам помогала. Я знаю, что с Колей занимался графский доктор.

– Ах, какое это теперь имеет значение? – отрывисто бросила Вера. – Его нет. Все бессмысленно. Быть может, если бы мне не пришлось уезжать впопыхах… Если бы детей не собирали слуги… Я бы досмотрела! – В ее глазах сверкнула злость. – И в этом тоже виноват ваш граф!

Булгаков отступил на шаг.

– Бог мой, мадам, как вы несправедливы!

– Я? Я несправедлива? – Вера ударила себя кулачками в грудь. – Мне все равно, что вы скажете о моей попытке помочь Пушкину бежать. Теперь это сделает меня героиней! Идите, – ее рука указала на дверь. – И помните, что я не смолкну, пока окончательно не втопчу этого человека в грязь. Он ответит за Сверчка. Он ответит за Николеньку. Он ответит за доносы императору!