Борель. Золото (сборник) - Петров Петр Поликарпович. Страница 5

Сунцов повернулся на каблуках и легко взлетел в седло.

В морозном воздухе в горах отдавалось визгливое цоканье копыт разгоряченного иноходца. Под взмах руки лошадь приседала и долгими скачками рвала вперед.

Прищуренными глазами Василий долго смотрел вслед, не обращая внимания на обступившую его публику. И, будто про себя, сказал:

– Это и есть боровский коновод? Здорово летаешь, да где-то сядешь?!

– А зачем же оскорблять, товарищ? – крикнул чей-то пьяный голос.

– Не знамши человека, – подхватили другие, – стараются уязвить, оплевать… Вот все теперь так пошло! Не поймамши птицы, щиплют перо.

– Вишь, с каким храпом заявился. А по правде-то сказать, если бы не Еграха, чо бы кусал народ?

– А ты не гыркай! Такая же сволочь горластая! Эх вы, барахольщики! За Еграшку держитесь, лизоблюды, а свово парня опешить норовите, не обогревши места. Да кто он вам?

Василий сквозь шум узнал этот голос. Никита без шапки, расталкивая публику, пробирался к нему.

– Дергай, Васюха, и шабаш! Ударь по кумполу, штобы зазвонило!

– Да ты што, парень, осапател? Чего молчишь-то? – добивался Никита, хватая его за ворот шинели. – Я, брат, тут агитнул за тебя. Разобьем Еграхину компанию вдрызг!

Его оттолкнул Вихлястый.

– А ты накорми сначала человека! А то пристал как банный лист… Небось не спросил, сколько верст отхватили.

Василий еще раз оглянул собравшихся и дернул за веревку лыжи.

Никита, суетясь, старался помочь, но оступился с тропы и завязил в снегу бродень. Толпа разразилась пьяным хохотом.

Не раздеваясь, без ужина Василий свалился на нары. Настя вскользь взглянула и заметила, что на лице у него переплетались чуть заметные морщины, а подглазницы посинели.

– Заболел, что ли? – допрашивала она, дергая его за ногу. – Да ты каку язву молчишь-то! Оканунился ли, чо ли?

Но Василий сопел, занятый своими невеселыми думами. В казарме шумела железная печь и ворчал закипающий котелок. Никита подсел к Василию и заплетающимся языком говорил:

– Из-за тебя выпил… Ты растревожил душу… А все-таки наша возьмет. Еграшкину сволочь разметем по матушке-борели [3]. Поверь мне, Васюха… Я и на Баяхту заказал… А вчера у нас было собрание у Качуры. Все старые приискатели за тебя, как щетина. Вот гляди-гляди – сюда нагрянут.

4

Легким лебедем пролетел утренник. В воздухе кружились белые пушинки снега. Густой туман сеял как из сита. Над тайгою и прииском неводами расстилались дымчатые облака. Темные волны их нависли на крыши построек и вершины гор.

…Красное, без лучей поднималось солнце.

По восходу знали о приближении оттепели.

Василий торопливым шагом направился от Никитиной казармы. На его обветренных щеках курчавились колечки куржака, и широкие скулы вздрагивали в такт шагам. Придерживая правой рукой желтую кобуру, а левой – длинные полы кавалерийской шинели, он не смотрел на мелькающие впереди – в мороке и инее – тени, и сам шел такою же длинною тенью в журчащий говор и сутолоку.

И опять на пути встал Евграф Сунцов.

Обрюзглый с похмелья, краснолицый от мороза, он прохаживался между возов в сопровождении молодой круглой женщины.

Обернувшись через плечо, Василий встретился с глазами женщины – черными, большими, но не хитрыми, как у Евграфа Сунцова.

Она бросила косой взгляд на маузер Василия, длинные полы шинели и, спрятав улыбку, отвернулась к возам.

На санях в стройном порядке дыбом стояли развязанные мешки с мукою, лагуны самогона, капуста в кадках, творог и кружки мороженого молока.

Вокруг возов по утоптанным буграм бабы в птичьем переполохе трепали в руках мужицкое добро.

Ямщики ведрами, кадушками и просто пригоршнями размеривали муку.

Покупателей не зазывали – они сами, как оводы в июльский день, облепляли подводы.

С другого конца, от драг, задыхаясь в торопежке и в давке, золотничники заваливали ямщиков приисковой рухлядью.

К Василию подошли техник Яхонтов и Вихлястый.

– Вот, видите нашу барахолку… Все чалдонье перевозило домой, – мрачно бросил Яхонтов, не глядя на Василия.

Василий покосился на него и молча дернул за ворот проходящего старика. Из рук приискателя рассыпалось на снег целое беремя напильников, зубил и две кайлы. Он в недоумении разинул рот и налитыми кровью глазами взглянул снизу вверх в пылающие глаза Василия:

– Да ты што, парень, балуешься, али как?

Старика одолевала дрожь. На его худых плечах, будто от ветра, трепались желтые лоскутья азяма.

– Загоняешь, говоришь, приисковые шуры-муры, старая крыса?

И старик понял, что не в шутку Василий выбил у него вещи из рук. Вокруг них нарастала куча людей, замыкая плотным кольцом.

– А люди-то?.. А жить-то чем? – бессвязно лепетал старик. – Ты вот на пайках раздобрел, а нам как?

Василий оттолкнул его и выпрямил широкую грудь. На залитом краской лице пробежала судорога. На щеки лег багровый румянец.

У возов остались только ямщики. Тунгусники и спиртоносы косились на невиданное оружие. Толпа росла. Старые приискатели пробирались ближе и, улыбаясь, следили жадными глазами за вздрагиванием меховой шапки на голове Василия.

Давно приискатели не слышали здесь таких слов:

– А вы саранчой транжирите приисковое богатство… А дальше что? Мужик за мешок отрубей перетащит всю драгу и поставит ее там курам на седало или на часовню. И будет молиться. А вы пустите его с оглоблей в рот. И я, как ваш товарищ, не позволю растаскивать народное добро. Продукты мы оставляем здесь!

В толпе хлестнул взрыв негодования и одобрения:

– Не имеешь права!

– Как это, не имеешь?!

– Полное право имеем прижать, – пискнул бабий голос Вихлястого.

Ямщики, трепля косматыми бородами, в испуге заметались около возов. В сплошном реве загорелись отчаянные споры.

Техник Яхонтов сделал жест рукою и залез на торчащий из снега широкий пень. Упрямый лоб глубоко разрезала продольная борозда, а из-под густых бровей острием бритвы сверлили черные глаза. Не поднимая головы, натужно собирая морщины на лбу, не сказал, а отрубил:

– Я вполне и бесповоротно поддерживаю слова товарища Медведева. Рабочий без производства, что мужик без телеги. У нас одни голые руки остаются, и их некуда девать. Ангара слопает до последу все имущество прииска, ну а дальше что?

Шум голосов и лошадиной упряжки поглотил последние слова Яхонтова. Передняя подвода тронулась с места, а за нею, стуча о поперечины саней и наскакивая на воза, потянулись другие.

Ангарец с рыжей бородой направил прямо в гущу горячего коня, но Василий ухватился за вожжи и осадил лошадь на задние ноги.

– Стой, чертово помело! – захрипел он.

Из-под белых ресниц драгера часто мигали серые маленькие глаза.

– Стой! Все реквизируется, понял?

Бабы в переполохе шарахнулись в сторону. Увязали в снегу и гудели, задыхаясь от своего крика.

Ангарец, в бешенстве передергивая вожжами, поставил коня на дыбы.

– Ты что, сволочь, давить рабочий народ?! – закричал Никита, замахиваясь кайлой.

Мужик опустил вожжи и клубком скатился за головки саней. В испуге он застонал, как из-под земли:

– Что же это, товарищи? Дневной грабеж! Убийство!

Из-за возов сквозь кучу столпившихся ямщиков пробрался Сунцов.

Ободренные его появлением, закоренелые тунгусники и спиртоносы зажали теснее круг около Василия с Яхонтовым.

– Ваш мандат на право реквизиции? – обратился он к Василию.

Голос Сунцова слегка дрожал. По раздувающимся ноздрям и бегающим глазам Василий понял, что противник дрогнул, и взмахнул маузером.

Сунцов, закатывая белки, попятился назад. В толпе, за спиной у Василия, пронесся громкий хохот, а среди тунгусников и спиртоносов шипенье.

– Накололся на своего, – хихикнул кто-то в толпе.

– Это не то, что с нашим братом! – подхватил другой.

Василий шагнул к Сунцову и рванул его за грудь.