Набег - Витаков Алексей. Страница 11

– Да что со мной буде! Так пара царапин. Вот день-другой и в седло – до своих. – Он вдруг затараторил. И если бы она не вскинула указательный пальчик, то тараторил бы еще и еще.

– Я вот по какому делу зашла. Уж больно странное у тебя имя? Дай, думаю, спрошу. А то уеду, так и не узнав.

– А-а, это! Так… – Инышка зарумянился, – есть такое выраженьице: иной, кыш-ка со двора! Когда в шутку, когда всурьез люди у нас в местности говорят. Вот и получился Инышка. Иной, стало быть. А почему ко мне это приклеилось, сказать не смогу, пани.

– Как твои раны, витязь?

– Да какие ж то раны, пани. Комар и тот сильней кусает.

– Храбрый ты, Инышка!

От каждого слова Ядвиги веяло на казака такой небывалой нежностью, такой волной тепла неземного, словно в сказку какую угодил.

– Я еще и не воевал толком. Только с караулом по степи ходил.

– По степи? А-а. А откуда путь держишь.

– Оттуда и держу. От атамана Тимофей Степаныча. Мы ж вашего-то брата ловко перехитрили! Во как! – Казак гордо задрал подбородок.

– Перехитрили? – Пани поднесла согнутый указательный палец к губам и прищурилась, – А расскажи, в чем хитрость ваша?

– В том и есть. Карача ротмистру одно сказал, а на самом-то деле всё по-другому.

– Что ж обманул, стало быть, Карача?

– Нет же ж. Он и сам взаправду так думал, что передавал вашему ротмистру. А на самом-то деле все и не так! Эх!.. – Инышка аж привстал от гордости на локтях.

– Понятно. Ты лежи, лежи! Тебе еще рано хороводы водить. А я баба страсть какая любопытная. Сама не знаю, а зачем-то всем интересуюсь.

– А, бабы они и у нас такие. Ничего в военных стратегиях не смыслят, а уж начнут говорить, не остановишь, прямо-таки полководцы какие!

– Ну-ну, дальше-то что?

– А дальше вам, ясновельможная пани, знать ничего не след! – Голос раздался из-за простенка. – А с тобой, трескун, разговор особый еще будет! – Василь Рукавица решил прервать милую беседу.

Тут же в избу вошли два стрельца, а следом и сам Рукавица.

– Пани Ядвига Радзивил пойдет с нами! – Василь Модестович почесал лоб.

– Ах ты, старый лис! А я все в толк не возьму: зачем меня так Скряба просит раненого навестить? И здесь сижу, смотрю на простенок, а сердце-то не на месте. Ишь какую дознавательную избу надумал сделать! С потайной комнаткой!

– В европах и учимся, матушка!

– А где ж то видано подслухивать?! – Инышка от изумления уронил челюсть чуть не до самой груди.

– А ты, дурень стоеросовый, сиди да помалкивай. Не то и тебя, не погляжу, что раненый, в застенок отправлю. – Рукавица отер со лба пот. – Жарко тут у вас. Пора бы и на выход, пани.

И уже на улице, идя за спиной у Ядвиги, Василь Модестович сказал:

– Признаться, пани, я голову едва не сломал: зачем тебе из саней вываливаться нужно было. А тут прям и просто все.

– Что же у тебя так все просто, Василь Модестович?

– А хочешь, скажу? Теперича, конечно, больше для интереса. А ты, ежели чего, поправь дурака старого. Итак, Карача простреленный падает на снег. Вы не смотрите, жив он али нет. Да это и не так важно. Депеши-то все ушли, в коих сказано, что принц крови убит. Да не дай бог, стрельцы вывернуться откуда-нибудь. В общем, летите вы на саночках своих по ноченьке темной, и вдруг – казачина, откуда ни возьмись. Вы поначалу его за конного стрельца принимаете. Впотьмах-то сразу не разглядишь. Палите. Но не судьба. А потом видите: казак! Одет не по-здешнему и конем правит по-своему, по-казачьи. Тут у ротмистра, а мужик он крученый, мелькает мысль: а не гонец ли то с южных границ? Ежели гонец, то с чем? Останавливаться нельзя. Ему, ротмистру, торопиться под Смоленск нужно, вот и принимается решение прямо на ходу вашим штабом, что пани Ядвига Радзивил выскакивает из кареты. Но так, чтобы казак подумал, будто ее злой ротмистр вытолкал. Дальше – казака в оборот. Удастся до подхода стрельцов уговорить, то очень хорошо. А нет, то крутиться опосля рядом где-то да вынюхивать все. Так, пани? Не ошибся старый Рукавица?

– Не ошибся. Только толку с того! – Ядвига презрительно скривила губы. Черты лица заострились. Знал бы Рукавица, что еще одна причина подтолкнула Ядвигу выпрыгнуть из саней – ее маленький сын! А Корсак всего лишь умелый спекулянт и манипулятор. Разве можно заставить женщину идти в такой ситуации на риск, основываясь только на чувстве долга перед короной?

– Толк завсегда имеется! – Можайский дознаватель снова почесал лоб.

– Казака-то ведь просто пристрелить можно было, да бумаги забрать! Запутался ты, Василь Модестович! – Ядвига усмехнулась.

– Ну уж, впрямь… Кому, как не вам, доподлинно известно, что атаманы часто своих гонцов без бумаг посылают, велят на словах запоминать. Али не так? Потому и нужен тебе был сам казак.

– Бес старый! – Ядвига делано скрипнула зубами. – На дыбу поведешь?

– Може, и на дыбу. Там видно будет.

Избу с потайной комнатой для подслушивания Василий Модестович повелел освободить и держать прибранной наготове. Инышку же перевели в другой терем, окна которого выходили на двор темницы. Каждый день он видел, как стрельцы куда-то уводят Ядвигу… «Только б не пытали да железом не жгли!.. – просил казак. И в груди у него горячим валуном ворочалось неведомое до ныне чувство. – Ну, какая ты лазутчица вражья! Ты – баба несчастная. Они разберутся, пани! Вот увидишь, все будет ладно!..» Он и мысли не мог допустить о том, что такая красавица, такая небесная может быть врагом московского государя и всего мира православного, как о том брешут караульные стрельцы. Инышка не понимал, для чего его так долго держат в Можайске, когда ратные руки сейчас ой как в Песковатом нужны. Несколько раз он просил казаков, чтобы отвели его к воеводе, но те только подшучивали, но караул держали крепко и не давали казаку ступить шага лишнего.

На пятый день в сенях зашумело. Дверь распахнулась, и вошел тысяцкий. Треснулся затылком о притолоку. Матернулся чуть слышно. За ним вошел, нет, вкатился, будто круглый на коротких ножках Василь Модестович.

– Вот что, казак. Гонец ты справный. Поедешь под Смоленск к воеводе Шеину. Письмо повезешь. – Скряба сел на лавку прямо возле входа.

– Погоди, Иван Прокопич, я же не у тебя на службе, а у атамана Степан Тимофеича. Мне обратно вертаться надобно.

– Ты на службе у Руси Православной. Усек? А в бумаге, которую ты вез, сказано атаманом Кобелевым, что могу я тобой распоряжаться сколь угодно по своему усмотрению.

– Неужто у тебя своих гонцов нема? – Инышка чуть не плакал.

– Есть у меня свои гонцы. Но ротмистр тебя видел, и возница его тебя наверняка запомнил.

– Чего опять на кого-то заблужденья навести нужно?

– А ты понятливый. Но не хотел я, чтобы ты это сообразил.

– А чего тут соображать! Всяко у такого знатного тысяцкого гонцов полон огород. Зачем-то я нужен. А зачем еще, как не для того, чтобы неприятелю сведения иного толка подсунуть.

Скряба с Рукавицей переглянулись.

– Бойкий ты на ум, как я погляжу! – Рукавица почесал лоб.

– Да и побойчее есть! – Инышка покраснел от волнения. – А меня б вы лучше до дому отпустили. Неужто без меня нельзя обманные сведения подсунуть?

– Ты еще ничего толком не услышал, а свое, знай, мелешь да печешь! – Скряба повысил голос. Но уже спокойнее добавил: – Что так, то так! Нужен ты нам, Иныш, со двора кыш, уж прости, брат.

– Дело, парень, государевой важности! – Рукавица снова почесал лоб.

…Хоть бы помыл башку свою! Всё чешет и чешет! Все мозги уже повычесал!.. Инышка еле сдерживался. Ему вовсе не хотелось куда-то мчаться, выполняя государевы задания. И домой ему не хотелось. Пуще неволи хотел он остаться в Можайске. Так сильна была жажда по Ядвиге.

– А как там Карача? – И к татарину у казака стало зреть чувство симпатии.

– Лежит в жару. В себя еще не приходил! – Теперь уже Скряба почесал свой лоб.

– Да что по вам одна вша, что ли, скачет?.. – Казак твердо посмотрел в лицо тысяцкому.