Курляндский бес - Плещеева Дарья. Страница 31

Тут в окно постучали.

– Они… – прошептал граф. – Они…

– Господин граф, господин граф! – позвал девичий голос. – Откройте окно, ради бога, я заберусь к вам! Я должна вам рассказать…

Граф съежился на стуле. Открывать окно? Впускать нечисть? Чтобы она опять завладела душой? Нет и еще раз нет.

– Господин граф, это я, Маргарита Пермеке! Впустите меня! Я знаю, кто вас ограбил!

Граф подумал: если бы эта Маргарита Пермеке явилась днем, ее можно было бы впустить и выслушать. Но то существо, которое приходит ночью, впускать никак нельзя. Оно отнимет и съест то немногое, что осталось от души.

Постучав еще немного, существо ушло. Граф пересел на постель и обхватил себя руками. Ему было страшно. Он повалился набок и, не разуваясь, свернулся клубочком. Стало чуть полегче.

Спасительный сон вернул его в Испанию.

Он обнаружил себя стоящим перед троном, а на троне сидела дама поразительной красоты, золотоволосая, с гордой осанкой и строгим взором. Трон же обретался на палубе «Трех селедок», и в этом был какой-то тайный смысл.

– Королева, и принцесса, и герцогиня красоты! – произнес, преклонив колено, граф. – Да соблаговолит ваше высокомерие и величие милостиво и благодушно встретить преданного вам рыцаря…

Радость овладела душой – строки из бессмертного романа жили в ней, держали ее, как руки ангела держали бы неоперившегося птенца.

– …вон он стоит, как столб, сам не свой: это он замер пред лицом великолепия вашего, – продолжал граф, но ощущение неправильности происходящего уже овладело душой. – Я – его оруженосец Санчо Панса, а он сам – блуждающий рыцарь Дон Кихот Ламанчский, иначе – Рыцарь печального образа.

Слова были те самые, правильные, и говорил их тот, кому дон Мигель Сервантес де Сааведра вложил их в уста, но граф никак не мог быть оруженосцем Санчо Пансой.

Если я – Санчо, то кто же тогда Дон Кихот, спросил он себя, где он, ему же полагается быть здесь.

Дон Кихота на палубе «Трех селедок» не было.

– Господи, меня нет! Где я, Господи?! – воззвал граф и провалился в трюм, где скалились ослиные морды нечистой силы.

Утром Ян, войдя в комнату, обнаружил графа спящим, но это был какой-то бешеный сон, питомец вертелся, барахтался, отмахивался рукой от незримого врага. Ян не удивился, но очень расстроился: такое с графом случалось в юности, и старый слуга надеялся, что с возрастом беда прошла. Он осторожно разбудил графа, уговорил позавтракать. Граф же сильно тревожился – отчего Ян не называет его по имени, осталось ли вообще у него имя?

Потом Ян стянул с него сапоги, уложил его и сел рядом на табурете, вооружившись молитвенником. Это был старый молитвенник, католический, и Ян негромко выговаривал латинские слова, почти не понимая смысла, но веря, что в них заключена спасительная святость. Граф слушал и иногда поправлял. Потом граф позволил накормить себя обедом и почти без возражений съел ужин.

Присланному из замка слуге Ян объяснил, что графский желудок опять не выдержал герцогского угощения.

– Не он один мается! – засмеявшись, сказал слуга. – Этот чудак-датчанин сварганил такое блюдо, что не всякое брюхо справится! Так и скажу ее высочеству – еще один страдалец нашелся. Стало быть, будут музыкой баловаться без господина ван Тенгбергена.

– Что же будет с господином Аррибо? Его не выгонят?

– А надо бы… – задумчиво сказал посланец.

Повар появился на следующий день и очень просил Яна допустить его к господину графу. Ян подумал и решил, что Аррибо может как-то развлечь питомца.

– Я книжку принес, – жалобно сказал златокудрый повар. – Не знаю, оставят меня в замке или придется спешно уезжать из Гольдингена. Книжка просто прекрасная! Это враги, они чего-то подсыпали в начинку! Может быть, мне поехать в Испанию? Там меня оценят по достоинству? Испанский язык мне прекрасно дается! Послушайте, я правильно выговариваю?

Он открыл книжку на середине и стал старательно читать:

– «Как истый студент Алькала, дон Клеофас, кипя отвагой, спросил: «Ты дьявол из простых или из знатных?» «Даже из весьма знатных, – отвечал бесовский сосуд. – Я самый знаменитый бес и в этом и в подземном мире». «Ты Люцифер?» – спросил дон Клеофас. «Нет, то бес дуэний и эскудеро», – ответствовал голос. «Ты Сатана?» – продолжал спрашивать студент. «Нет, то бес портных и мясников», – снова ответил голос. «Ты Вельзевул?» – еще раз спросил дон Клеофас. А голос ему в ответ: «То бес притонодержателей, распутников и возниц». «Так кто же ты – Баррабас, Белиал, Астарот?» – спросил наконец студент. «Нет, те старше меня по чину, – отвечал голос. – Я бес помельче, но во все встреваю; я адская блоха, и в моем ведении плутни, сплетни, лихоимство, мошенничество: я принес в этот мир сарабанду, делиго, чакону, бульикускус, соблазнительную капону, гиригиригай, самбапало, мариону, авилипинти, цыпленка, обоз, брата Бартоло, карканьял, гвинейца, щегла-щеголька, шутки, дурачества, потасовки, кукольников, канатоходцев, шарлатанов, фокусников – короче, меня зовут Хромой Бес». «Так бы сразу и сказали, – заметил студент, – не пришлось бы долго объяснять. Покорный слуга вашей милости – я давно мечтаю познакомиться с вами…»

– Господин Аррибо, перестаньте читать всю эту бесовщину, – потребовал Ян. Он, как многие жители Голландии, знал испанский язык, хотя и хуже, чем граф ван Тенгберген.

– Нет, пусть читает, – возразил граф. Испанская речь каким-то образом стала его успокаивать, и он не хотел расставаться с голосом, так забавно вещавшим по-испански.

И Аррибо, трогательно поблагодарив, продолжал чтение.

Он читал, а граф ван Тенгберген слушал – и звуки испанской речи, словно волны, несли в душу покой и радость. Душа взлетела – и вместе с Хромым Бесом и студентом Клеофасом, что спас нечисть из колбы в жилище алхимика, опустилась на верхушку колокольни храма Святого Спасителя, самого высокого сооружения в Мадриде. Там Хромой Бес пообещал дону Клеофасу показать все чудеса и безобразия, творимые ночной порой в Мадриде. И с помощью дьявольских чар он приподнял крыши зданий, точно корку пирога, состряпанного на манер «гроба» повара Аррибо, чтобы показать всю мясную начинку славного города, всех его развратников, жуликов, воров, бездельников, чудаков и гордецов, как будто в Мадриде не осталось ни одного приличного человека.

Наконец Аррибо ушел, оставив книгу. Ян отправился хлопотать насчет обеда, а граф взял книгу и до самого вечера читал ее и перечитывал.

Книга оказалась неожиданно радостной. Душа, провалившаяся было в мрачный трюм с ослиными мордами, вылетела оттуда, как мячик, и пошла скакать по воображаемым крышам.

Представив себе, как под очередной растаявшей кровлей мужчина и женщина безобразничают в постели, граф расхохотался.

Улыбка не сходила с его розовых губ, пока он не дочитал книжку до последней строки. Пожалев, что история так скоро окончилась, граф принялся читать сначала, потом громко позвал Яна и потребовал еды.

До ночи он перечитал «Хромого Беса» шесть раз, и с каждым разом – все радостнее.

А когда стемнело и все мирные жители Гольдингена улеглись спать, граф ван Тенгберген вышел из дома.

Он знал, что по соседству собрались чинить крышу. И что к стене уже прислонена высокая лестница-стремянка.

Глава десятая

Дюллегрит и не подозревала, что способна с такой силой ревновать.

Как всякая девочка, она увлекалась сперва мальчиками, потом юношами. Последним увлечением был танцовщик Йоос Рейсинг. Когда Длинный Ваппер привел Йооса, Дюллегрит не было еще пятнадцати. Она уже тайно от всех целовалась с другим танцовщиком, фламандцем Дирком. Но Дирк предпочел дочь булочника Антье и обручился с ней. Правда, ничего из этого обручения не вышло – Антье, подумав, предпочла плясуну подмастерье собственного батюшки; плясун будет разъезжать бог весть где, оставляя дома с детишками, а подмастерье со временем станет цеховым мастером.