Сокровище рыцарей Храма - Гладкий Виталий Дмитриевич. Страница 54
Парень упал на плитки двора и завыл словно волк-подранок. Старший группы подошел к нему и одним точным ударом автоматного приклада по голове бугая погрузил его в беспамятство. Тем временем дядька Гнат подошел к Рябку и, поднатужившись, поднял пса на руки. По щекам Игнатия Прокоповича потекли слезы.
– Убылы песика… – он всхлипнул. – За шо?! Така гарна була собачка… Лучший друг. А воны убылы… Як можна после этого простить?! Жаль, шо один сбежал…
Спустя полчаса парни завершили «зачистку» территории и уехали. Убитых и все еще пребывающего в беспамятстве бугая они положили в фиктивную «скорую», которая последовала за ними. Подворье опустело. Дядька Гнат сидел в беседке какой-то опустошенный и жалкий. Глеб маялся неподалеку, не решаясь с ним заговорить. В том, что случилось, он винил только себя.
Игнатий Прокопович будто подслушал мысли Тихомирова-младшего.
– Ты, Глебушка, сильно не переживай, – сказал он и начал раскуривать свою люльку. – Ты тут практически ни при чем. Махно давно думал свести со мной счеты, шоб прорваться на мой рынок. Мне уже не раз докладывали. А тут пидвернувся такый удобный момент – замочить меня та щэ й за вэлыки гроши. И вин его не упустыв… Дурень!
– Так это был Махно?
– Ага… а то хто ж. Собственной персоной. Гроза Подолу… хе-хе… Ладно, первый бой мы выиграли, а сражения пока нет. Надо быть ворога, шоб вин не опомнился. Завтра… – шо я кажу?! Уже сегодня – идем на Китай-гору. А чего оттягивать? Як ты, готов?
– Я как пионер – всегда готов.
– От и добрэ. А теперь пойдем трохы покемарим. Бо я шось став як та перестоявшая квашня.
Глеб немного поколебался, но все же спросил:
– А вы не думаете, что нас могут взять тепленькими? Прямо во сне? Охрана ведь уехала…
Дядька Гнат скупо улыбнулся и ответил:
– Ты меня недооцениваешь, Глебушка. Я уже вызвав смену. Тилько воны будут охранять нас снаружи по периметру. Спи спокойно…
Едва голова Глеба коснулась подушки, как он тут же уснул. На этот раз без сновидений.
Глава 21
1918 год. Иона Балагула
В один из теплых весенних дней по улицам Подола вышагивал скверно одетый гражданин босяцкой наружности. Из разбитых ботинок выглядывали большие грязные пальцы, изрядно потрепанный и пыльный пиджак был одет на голое тело, а матросские брюки-клеш едва доходили до щиколоток. По всему было видно, что гражданин носит одежду с чужого плеча.
Большинство улиц Подола не были вымощены брусчаткой, и гражданину то и дело приходилось обходить большие лужи, в которых плескались домашние утки. Присутствовала на улицах и другая живность – козы и куры. Причем подольские козлы явно обладали бандитским характером. Они провожали гражданина какими-то нехорошими взглядами, а самый старый из них, здоровенный черный козлище, вдруг безо всякой причины больно боднул его рогами.
На углу одной из улиц гражданин остановился, прочитал табличку с ее названием – «Ул. Александровская», – удовлетворенно хмыкнул и направился к дому № 91, на котором висела изрядно выцветшая вывеска: «Центральный магазинъ и мастерская часовъ Л. Я. ШАПОВАЛА».
Дверь магазина была заперта. Подергав ее за ручку, гражданин почесал в раздумье нос, а затем, неожиданно рассердившись, пнул дверь несколько раз ногой. При этом он умудрился разбить большой палец правой ноги, который не ко времени выскочил наружу, и начал тихо материться, морщась от боли.
На его удивление за дверью послышался шорох, и чей-то голос робко сказал:
– У нас закрыто.
– Вижу, не слепой… – буркнул гражданин. – Это ты, Лёва?
– Допустим, это я. А кто спрашивает?
– Не узнаешь?
– Прошу пардону – нет.
– Да-а, давно я не был в Киеве. Забыли старые друзья Иона Балагулу, забыли…
– Балагула?! Тебя же убили.
– Где, когда?!
– Намедни – третьего дня – я разговаривал с Гершком Лейбовичем, так он сам мне это сказал. То ли тебя немцы застрелили, то ли добровольцы из команды охраны Киева. И в газетах будто бы было написано.
– Контора пишет… Вот он я, живой и здоровый. Ты долго будешь держать меня под дверью?! Открывай.
– А ты точно Балагула?
– Вот те раз… Гумажку показать, что дали мне вместо пачпорта? Али так обойдемся?
– Ты лучше подойди к окошку. Хочу тебя видеть.
– Ладно, смотри… чтоб тебя!
Балагула подошел к витрине, которая теперь была забита деревянными щитами, и стал перед крохотным оконцем, прорезанном в нестроганых досках. Снаружи послышался возглас удовлетворения, и спустя минуту, прогрохотав засовами, дверь магазина отворилась.
– Вы что тут, совсем сбрендили?! – возмущался Балагула. – Попрятались все, как крысы, и сидят, нос наружу не кажут.
– Здравствуй, Иона, – сдержанно сказал хозяин магазина, протер очки и снова водрузил их на нос.
– Ну, здорово, Лёва…
Они обнялись. Ни Шаповал, ни Балагула не были друзьями. Их объединяло анархистское прошлое. Шаповал поддерживал группу анархистов, в которую входил Ион, материально.
– Ты голоден?.. – спросил Лёва.
– А ты как думаешь?
– Думаю, что надо тебя покормить… да вот чем?
– Ну-ну, не прибедняйся.
– Эх, Иона, ты сильно оторвался от реалий жизни. У нас почти каждую неделю то погромы, то конфискации. Живем одним днем. Ты посиди, я сейчас…
Помещение магазина выглядело каким-то серым и запущенным. О былом процветании напоминали лишь таблички на стенах: «Продажа часов: карманныхъ, золотыхъ, серебряныхъ, стенныхъ и будильниковъ. Постоянно большой выборъ». «Принимаю заказы на починку часовъ, золотыхъ и серебряныхъ вещей».
Шаповал принес миску говяжьих мослов, горбушку ржаного хлеба и кувшин молока.
– Козье, – сказал он с гордостью. – Очень пользительное. С деревни привозят. А знаешь какие теперь кордоны? В город не пробиться.
– Благодарствую, – ответил Иона и жадно вгрызся в остатки мяса на большой желтоватой костомахе. – А что касается кордонов, то я знаю о них не понаслышке. Как собаки цепные. И не только лают, но еще и кусаются. Германцы едва не пристрелили меня…
Пока он насыщался, Лёва рассказывал:
– …Просто какой-то последний день Помпеи. Все грабят, пьянствуют и везде сплошной разврат. Командующий войсками генерал Келлер издал приказ: «Если не можешь пить рюмки – не пей; если можешь ведро – дуй ведро». Каково, а?
– Правильный приказ. Для кого и лафитника достаточно, а кому и четверть принять, словно раз плюнуть. А у тебя есть что-нибудь?..
– Ой, забыл! Извиняюсь… – Шаповал снова исчез в глубине магазина и возвратился с бутылкой самогонки.
– Тоже привезли из деревни? – поинтересовался Балагула.
– Привезли. Но местные тоже гонят. Самогон нынче в цене. Это главный конфискант. Все могут оставить, а водку заберут.
– Да уж… главный наш продукт. Выпьешь со мной? За встречу.
– А, наливай! – махнул рукой Лёва. – Все равно работы никакой.
Они чокнулись и выпили. Балагула снова принялся за еду, а Шаповал лишь погрыз сухую хлебную корку.
– В газетах пишут, что союзники уже близко, – меланхолично продолжал рассказывать Лёва. – Союзники в Жмеринке! В Бирзуле! На Черном море показались вымпелы! Немцы готовы поддержать гетмана и добровольцев! Это все заголовки газет. И все они брехливые. Никому мы не нужны. В Киеве голодно, а по селам продуктов – завались. Знакомый офицер рассказывал, что захватили обоз, в котором граки везли петлюровцам яйца, сало, хлеб, мясо, масло, водку… Крестьяне окрестных сел откровенно поддерживают Петлюру, надеясь с его помощью отвести и большевистскую угрозу, и Добровольческую армию, и, разумеется, немцев, в которых видят не союзников, а врагов.
– Ну и что стало с крестьянами, сопровождавшими обоз?
– Расстреляли, – ответил Шаповал и вздрогнул. – По законам военного времени…
– Знаем мы эти законы… – Балагула поискал глазами какую-нибудь тряпку, не нашел и вытер жирные пальцы о свои брюки. – Лёва, ты деньжат мне не подкинешь? На первое время. Я отдам…